Александр Покровский - «...Расстрелять!» – 2 Страница 2

Ну а при разговоре с начальником, о тягостный мой, где же должны быть твои глаза?

Они должны быть на лице у начальника. Они должны искать там правильное решение.

Что нужно делать на службе с лицом, чтоб его не потерять?

Нужно за ним следить! И что при этом лучше всего держать в руках?

Пузатый портфель – показатель низшей ступени служебной лестницы. На этой ступени возят, носят, грузят.

Дипломат – показатель разгильдяйства, а папка всегда к лицу. Вот я всегда хожу с папкой. Пусть даже в ней ничего нет, но она нужна. Один мой знакомый, когда потерял пустую папку, одиноко плакал, до того он в нее врос, до того вжился в образ.

Папка может даже лицо заменить.

А вообще, если лица нет, то и потерять его невозможно. Ну а если его нет, то что на нем вместо него лучше всего сохранять?

Лучше всего сохранять следы сопричастности.

С папкой мне всегда честь отдают. Без папки не всегда, а с папкой – всегда. Я даже иногда ладонь не к голове прикладываю, а к папке.

Честь у нас на службе принято отдавать. Причем молодцевато. Отдавший честь должен тут же ее назад получить. Если вы ее отдали, а вам не отдали – значит, вы обесчещены.

Думать на службе вредно. Лучше сначала сделать чего-нибудь. Например, атакой взять с минимальной кровью какую-нибудь высоту. Взял – теперь осмотрись: может, теперь ее лучше оставить.

Вот что лучше, как вы думаете: занятие проводить или мусор убирать? Лучше мусор, И начальство так считает. Лучше что-нибудь протирать.

При этом рассмотрим лирическое отступление о венике. Возьмем веник. Вот смотришь порой на веник – и сразу мысли, чувства, половодье захлестывает и воспоминания одолевают. А веник как веник, но перевернешь – и уже чувствуешь, что раньше это, может быть, был даже и не веник, а какой-нибудь прекрасный прибор.

Скажете, так не бывает? На флоте, друзья, все бывает. Веник – штука универсальная. В него что хочешь может превратиться. Даже офицер может превратиться в веник. Издали – офицер, а чуть ближе – веник. Но что интересно: обратного превращения еще никто не наблюдал.

Офицер, он когда находится в гармонии с природой? Когда цветет. А когда он цветет? Когда одет в парадную форму и выстрижен, как парковая культура.

Вот если б он еще поменьше жрал, то был бы еще гармоничней.

Однажды одному нашему разрешили говорить все, что он хочет сказать о нашей форме одежды. Так у него столько слюны при этом выделилось, что он захлебнулся. Насилу откачали и уволили в запас по здоровью на шестьдесят процентов пенсии.

Во всяком случае, шинель бы я оставил. Через пятьдесят лет ей цены не будет.

Идти.

Нужно просто знать, что все, что ни делает офицер, он делает для блага Отечества.

Все пополам, как в песне. Вошел в кают-компанию и видишь: один ты за столиком, а сгущенка, на шестерых рассчитанная (по ложке па пасть), на блюдечке мерзко блестит. Делишь ее пополам и съедаешь.

Входит следующий.

– О-о, – говорит он, – сгущенка, – делит ее пополам и съедает.

Входит еще один и говорит:

– Ты смотри: сгущенка, надо же! – после чего садится – и опять пополам,

Четвертый входит и спрашивает:

– Вестовой, еще сгущенка есть?.. А почему?..

Офицер свою биографию не помнит. Так что лучше ее написать и держать при себе. Особенно раздражают родственники жены в пяти экземплярах в алфавитном порядке.

На флоте можно годами с человеком встречаться, здороваться и разговаривать, но не знать ни имени его, ни фамилии.

Если б не было комиссий по проверке на флоте существующих положений, то не было бы ясности в том, чем же мы все-таки занимаемся.

Начало работы комиссии сопровождается судорожной сменой кремовых рубашек на белые. С вечера объявляют: «Завтра – тужурка, белая рубашка!» До обеда по территории ловят тех, кто пришел в кремовых. Во время обеда объявляют; «Прекратить нервозность! Всем быть в кремовых!» После обеда ловят тех, кто в белых. К концу дня все все перепутали и пребывают кто в чем.

Так и встречаем комиссию: кто в чем.

Лежал у нас перед КПП огромный валун. Тонн на пятьдесят. И решили его перед комиссией убрать. Выделили пятьдесят моряков. Почему пятьдесят? А прикинули: по тонне на человека – и нормально будет. При соответствующей организации.

Облепили они валун, потужились, попку от земли поотрывали – ну никак, нет организации! Вот при хорошей организации, не устаю повторять, на нашего морячка нагрузи хоть тонну – и он свезет, а здесь, в этом конкретном случае, не было организации. Потому и не убрали.

Ну, если нельзя убрать, то нужно покрасить. Затащили на валуи сверху бидон с зеленой краской, опрокинули и размазали. И стал валун зеленый. Приехал командующий и спрашивает у старшего над валуном:

– Почему зеленый?

– А-а… другой краски не было, товарищ командующий.

– Немедленно устранить!

Немедленно? Пожалуйста! С трудом отыскали-достали белой польской эмали целый бидон, затащили туда наверх, опрокинули – и стал валун белым.

– Вы что? – сказал командующий, – Издеваетесь надо мной?!

– Никак нет, товарищ командующий! – сказал тот, что над валуном старшим назначен, и замотал головой. – Никак нет!

– Немед-лен-по устранить!

– Есть!!!

Где-то достали кузбасс-лака – и в ночь перед комиссией, буквально за два часа до рассвета, стал валун черный, как антрацит. Стоит и блестит. Красиво.

И вот едет командующий с комиссией, и останавливается он перед КПП и видит чудо. И комиссия тоже его видит.

– А чего это он черный? – любопытствует комиссия.

Тут командующий, отвернувшись, может, целую минуту что-то бормочет, потом поворачивается всем телом к комиссии и говорит громко, пугая ее:

– Жизнь! Потому что! У нас! Такая! Жизнь!!!

И весь следующий день стая матросов вручную скалывала с валуна краску, возвращая ему его природный цвет.

На службе всегда испытываешь терзания перед тем, как украсть.

Терзаться не надо. Надо красть.

Бывают такие минуты, когда чувствуешь внутри себя тяжесть какую-то. Нехорошо как-то. От предчувствия. Одолевает что-то. Иногда гложет одиозность. Вы не знаете, что такое одиозность? И я не знаю, но гложет.

Сон на флоте – это преступление. На флоте не спят, а отдыхают. Личному составу, работающему ночью, разрешается отдыхать днем до обеда. Он, личный состав, лежит в кубрике в койке, накрытый с головой одеялом, а все ходят вокруг, и это их раздражает. Начиная со старшины команды всех интересует, чего это он спит. Старшина будит его и говорит:

– Ты что это спишь?

Тот объясняет, что ночью работал и теперь спит до обеда с разрешения дежурного.

– А-а… – говорит старшина и отходит. Через полчаса подходит командир группы и встряхивает койку:

– Ты что, спишь что ли?

Тот, что спит с разрешения, просыпается и объясняет.

– А-а, – говорит командир группы и отходит. Тот, кому разрешили, снова – нырь в койку. Еще через полчаса в кубрик влетает командир боевой части. Пролетая мимо, орлиным взором окидывает койки любимого личного состава. Кто это там? Что такое? Круто меняется направление, и за одеяло – хвать!

– Ты чего? Спишь что ли, а?! Личный состав сидит на койке, насупясь,

– Почему молчите?

Личный состав не молчит, он объясняет.

– Ясно! – говорит командир боевой части. – Смотри, только чтоб вовремя встал. И коечку обтянешь. Видишь, как у тебя подматрасник висит? Встань, встань, посмотри, как висит. И ножное полотенце на место. Вот посмотри, в каком положении у тебя ножное полотенце!

Личный состав посмотрел на положение ножного полотенца и опять – хрясь в койку.

Через полчаса в кубрике появляется старпом. На носу сдача задачи, и вид у старпома саблезубый. Тут он видит спящего и орет:

– Что?! Кто?! А?! Почему?! Кто разрешил, я спрашиваю?! Дежурный?! Какой дежурный?! Рабочий день!..

В общем, спать на флоте невозможно. Можно только отдыхать.

А спать хочется до одури. Я постоянно не высыпаюсь. Вот только мой нос минует срез верхнего рубочного люка – и все: глаза сами закрываются. А в автономке снятся только цветные кошмары. И действуешь во сне, как наяву. Просыпаешься и не знаешь, где спал, а где служил. Просыпаюсь однажды в ужасе: приснилось, что все волосы на груди побрили визжащей машинкой. Когда снятся кошмары, нужно менять сторону лежания. Повернулся я и не успел глаза закрыть, как побрили со спины.