Джонатан Кэрролл - Свадьба палочек Страница 2

Последний из телефонных разговоров я вела с закрытыми глазами и потому не сразу осознала смысл слов, сказанных шофером. Когда я открыла глаза, мне предстало невероятное зрелище: у шоссе сидела женщина в инвалидной коляске.

Было, наверно, часов восемь вечера, и уличные фонари не горели, лос-анджелесскую тьму прорезал лишь движущийся свет автомобильных фар. Мы видели ее в течение какой-нибудь секунды, потом автомобиль промчался мимо, и она исчезла. Но она была там — сначала ее высветили фары машины, ехавшей впереди, потом нашей: женщина в инвалидной коляске у кромки шоссе, словно с небес свалилась.

— Чокнутая. В Лос-Анджелесе полно чокнутых.

Я бросила взгляд в зеркало заднего вида. Таксист уставился на меня, ожидая, что я с ним соглашусь.

— Может, и нет. Может, она там застряла. Да и мало ли что могло случиться.

Он медленно повел головой из стороны в сторону.

— Дудки. Поколесишь с мое по дорогам, еще и не такое увидишь. Хочешь узнать, насколько мир спятил, наймись в таксисты.

Меня это не убедило, и я набрала 911. Пришлось уточнить у водителя, на каком участке дороги мы видели женщину. Он отвечал отрывисто и недружелюбно. Дежурный службы спасения спросил, могу ли я еще что-нибудь добавить, какие-нибудь подробности. Я сказала, что нет, что женщина сидит в инвалидной коляске у обочины скоростной автодороги, то есть ситуация вопиющая, понимаете?

В самолете по пути в Нью-Йорк я только и думала, что о получасе в магазине да еще об этой женщине в коляске. Оба этих воспоминания действовали на меня угнетающе. Но потом мы приземлились, и вся неделя вплоть до встречи с Зоуи у меня была битком забита делами.

От одной только мысли о том, что я встречусь с лучшей своей подругой юности, и о том, что мы собирались делать, у меня начинало сильнее биться сердце. Наш класс отмечал пятнадцатилетие со дня окончания школы, и мы собирались в этом участвовать.

О таких сборищах думаешь с радостью, только пока до назначенной даты еще далеко. Но по мере приближения этого события мой энтузиазм стал сворачиваться, как скисшее молоко. Одной моей половине было любопытно узнать, что стало кое с кем из одноклассников. Но другая ужасалась и паниковала, думая о том, что ее увидят люди, которым принадлежала моя жизнь, когда мне было восемнадцать.

Это теперь меня не волнует мое прошлое, а тогда, в тридцать три, еще как волновало. В то время я куда как легко приходила в смятение. Меня очень даже волновало мнение окружающих о моей персоне. И спустя пятнадцать лет после окончания школы мне хотелось, чтобы большинство моих бывших одноклассников оценили мои успехи, порадовались за меня, позавидовали — не обязательно именно в таком порядке.

У Зоуи все сложилось по-другому, куда хуже, чем у меня. По сравнению с моей, жизнь Зоуи Холланд была настоящим тиром, в котором она исполняла роль мишени. На первом курсе, обнаружив, что беременна, она бросила колледж и выскочила замуж. Виновник случившегося, самодовольный маленький скорпион Энди Холланд, месяца через три после свадьбы стал с удручающей регулярностью (и неразборчивостью) гулять налево. Ни я, ни Зоуи не могли понять, зачем ему вообще понадобилось жениться. У них родилось подряд двое детей.

В один прекрасный день Энди внезапно заявил, что уходит. Зоуи осталась одна с двумя малышами, без специальности, без каких бы то ни было перспектив. Тот факт, что она все же выстояла, впечатлял, поскольку вся ее предшествовавшая жизнь никак не могла подготовить ее к подобным испытаниям.

В нашем классе она была королевой — отличные отметки, куча друзей, и капитан нашей школьной футбольной команды Кевин Гамильтон был в нее влюблен. При одном взгляде на Зоуи у любого перехватывало дыхание.

Но она была таким хорошим человеком, что никто не питал к ней черной зависти.

Она была неисправимой оптимисткой и даже среди своих жизненных бурь свято верила, что если много работать и оставаться доброй, дела рано или поздно пойдут на лад.

Она устроилась на две работы с почасовой оплатой, а когда дети подросли и пошли в школу, поступила в вечерний колледж. Там она познакомилась еще с одной катастрофой в своей жизни — с красавчиком, который водворившись в ее доме, через несколько месяцев начал ее поколачивать.

Вполне достаточно, чтобы признать: жизненная философия Зоуи оказалась ошибочной, и за все годы после школы плохого с ней случилось гораздо больше, чем хорошего. К тому времени, когда должна была состояться встреча одноклассников, Зоуи жила в захудалом маленьком домике в нашем родном городе; один из ее детей серьезно подсел на наркотики, другой тоже ничем пока ее не порадовал.

Мой поезд отправлялся с Манхэттена. Мои родители живут теперь в Калифорнии, и в родном Коннектикуте я не бывала уже больше десятка лет. У меня было двойственное отношение к этому путешествию в прошлое, начавшемуся в жаркий полдень пятницы.

Я много лет не виделась с Зоуи, правда, время от времени мы с ней перезванивались. Она встречала меня на вокзале, и вид у нее был в равной мере счастливый и измученный. Она прибавила в весе, но больше всего меня поразил размер ее груди. В старших классах дня не проходило без шуток на тот счет, что природа обделила нас по этой части. А теперь она стояла передо мной в черной тенниске, убедительно растянутой на ее пышных формах. Я, наверное, не очень деликатно уставилась на нее, потому что, как только мы выпустили друг друга из объятий, Зоуи отступила на шаг, подбоченилась и с гордостью спросила:

— Ну и как тебе?

Мимо проходили люди, и я не стала говорить очевидного — просто покачала головой и сказала:

— Впечатляет!

Она обхватила себя руками и ухмыльнулась.

— Класс, правда?

Мы забрались в ее старенький «субару», и Зоуи повезла меня к себе домой. Всю дорогу она пела дифирамбы своему новому возлюбленному Гектору, встреча с которым была лучшим событием последних ста лет ее жизни. Единственная проблема состояла в том, что Гектор был женат и имел четверых детей. Но жена его не понимала и… Об остальном нетрудно догадаться.

Лицо у нее было как у святой на религиозной картине. Я переводила взгляд с этого лица на бюст кинозвезды и совершенно не представляла, что сказать и что подумать. Женатый Гектор полностью подмял ее под себя, но ее это вполне устраивало. Судя по ее словам, она была счастлива уже одним тем, что кто-то захотел подмять ее под себя, снять груз с ее плеч, дать ей немного передохнуть.

Машину мы припарковали на улице — ее дом был настолько мал, что никакой подъездной дорожки не было и в помине. На первый взгляд дом напоминал иллюстрацию из биографии какой-нибудь знаменитости — родительский очаг или первое собственное жилье, купленное, когда он был еще беден, но полон надежд и планов.

Зоуи куда-то отправила своих детей на весь уикенд, так что дом был в нашем полном распоряжении.

Пока она перебирала связку в поисках ключа от входной двери, мне вдруг сделалось не по себе. Я почувствовала, что не желаю переступать порог этого дома. Не хочу видеть, какой он внутри. Не хочу видеть зримого воплощения успехов моей подруги на жизненном поприще — на каминной полке, на стенах, на кофейном столике. Фотографии детей, которые не оправдали ее надежд, сувениры из мест, где она два-три дня чувствовала себя счастливой, дешевый диван, просиженный за миллионы часов тупого сидения перед телевизором.

Но я оказалась совершенно не права, и от этого на сердце у меня стало еще тяжелее. Дом у Зоуи был замечательный. В убранстве этих нескольких маленьких комнат ей каким-то образом удалось материализовать всю свою любовь и душевное тепло. Переходя из одного помещения в другое и восхищаясь ее вкусом, чувством юмора, ее умением найти для каждой вещи подходящее место, я не переставала спрашивать себя: почему все это ничегошеньки ей не дало? Почему у такого славного человека все сложилось так плохо?

Маленький задний дворик она оставила напоследок — там меня ждал сюрприз. Туда была втиснута такая знакомая мне коричневая палатка. При виде ее я не удержалась от громкого смеха:

— Неужели наша?! Зоуи сияла.

— Она самая. Я ее хранила все эти годы. Нынче же вечером устроим пикник.

Когда мы с ней были подростками, у нас существовал незыблемый ритуал для летних уикендов: мы ставили эту палатку, запасались нехитрой готовой едой из закусочных и модными журналами и проводили там ночь в болтовне и мечтаниях вслух. Дома, в которых мы жили, принадлежали нашим родителям, а эта старая бойскаутская палатка на заднем дворе у Зоуи была нашей собственной территорией. Ее братья туда не допускались, мы решительно пресекали все их попытки вторжения. Все, о чем мы там разговаривали долгими летними ночами, было для нас жизненно важно и сугубо интимно — как движение крови по нашим венам.

Я подошла к палатке и прикоснулась к клапану. Ощущение знакомой грубой ткани между пальцами живо напомнило мне о том времени, когда жизнь была полна смысла, любые ограничения казались уделом стариков, а Джеймс Стилман являлся для меня самым главным человеком на земле.