Анатолий Тоболяк - Денежная история Страница 2

— Постараюсь.

Наступила пауза. Яхнин прикидывал, надо ли добивать меня окончательно.

— Твои вернулись? — услышал я.

— Нет еще.

— Холостуешь, значит? Что ж ты, Андрюха, старичок, не заглянешь ко мне на блядки? Западло меня держишь? — спросил он меня своим свежим, веселым голосом.

— Я тебе говорил, что завязал с этим.

— А просто так зайти на рюмку кефира слабо?

— И с кефиром завязал.

— Молодец, Кумир. Стерильный. Значит, так. Я поблажек обычно не делаю. Такая метода. Тебе в виде исключения. Но не на месяц, а до пятнадцатого июня. Усек?

— Да.

— Будь здоров.

— Будь и ты.

И кладу трубку, тяжело, сдавленно дыша, с темнотой в глазах. Вот это и есть точка отсчета? Возможно.

В школе у него была кличка Молва. Кто-то из нашей компании придумал ее, она и привилась. Яхнин обладал редкой способностью знать все обо всех. Покуривая на крылечке школы, он вдруг сообщал как бы между прочим, что наш математик Фадей («Длинный») спутался с молодой практикантшей из пединститута, а его жена биологиня Вера Павловна («Сатана») узнала об этом. «Ждите событий», — пророчествовал Яхнин, и действительно, вскоре в учительской разыгралась безобразная сцена.

Молва-Яхнин, он был бесподобно талантлив в своей информированности. Но ни я, ни мои приятели, ни его дружки, да, наверно, и сам он не могли представить в то глухое, бесперспективное время начала восьмидесятых, что как раз этот дар Божий вкупе с веселой, нагловатой предприимчивостью вознесет его на коммерческие высоты…

А мог разве знать Кумиров А. Д., что наступит день, когда он отправится на поклон к своему однокашнику Яхнину по кличке Молва?

ФИРМА «ПЕНТА» ВОЗЬМЕТ НА СЕБЯ ВСЕ ВАШИ ЗАБОТЫ!

Я брел по утреннему, сумрачному Тойохаро. Мартовская оттепель. Третий медицинский тип погоды, неблагоприятный. Неприютные сопки не манили, как обычно, подняться на них и очутиться вне города. Там рыхлый снег, немота лиственниц, сонная одурь, какая-то предвесенняя болезненная полужизнь. Здесь снежная каша под ногами, дым котельных, панельные дома-двойняшки. Одно другого стоит, думал я. Одинаково безнадежно.

Возможно, сказывалась бессонная ночь. Маша плакала. Ее тонкий голос не смолкал. Ольге тоже не здоровилось, и я пытался помочь обеим женщинам, большой и маленькой: одну укачивал, расхаживая по комнате туда-сюда, другой мерил температуру и кормил лекарствами. К утру на час-другой забылся, а уже в восемь отправился к Яхнину, как было задумано накануне.

— Слушай, Кумиров, где ты бродишь? Тебе опять звонили, — гневио встречает меня Радунская.

— Ходил пожрать. А ты все еще здесь, любимая? Не перевелась в другое место? — бурчу я.

Радунская кидается ко мне с намерением то ли расцарапать, то ли укусить. Я перехватываю ее за руки. С полминуты мы молча смотрим друг на друга. Она порывисто дышит полуоткрытым ртом. У нее маленькие черные усики.

— Когда-нибудь я тебя убью, — говорит Радунская. — Пусти.

— Кто звонил?

— Почем мне знать! Сказал: из книжного издательства. Пусти!

— Отпускаю, но не бесись.

Такие у нас отношения с Викой Радунской. Странные, прямо сказать. Когда-нибудь она меня пришибет пепельницей. Или когда-нибудь мы все-таки попадем в одну постель.

Но неужели, наконец, что-то решилось в книжном издательстве?

Именно надежда на издательский аванс позволила мне назвать Яхнину шестизначную сумму.

— Сколько? Ась? — не поверил своим ушам хозяин. Нет, не так. Не так.

Сначала я позвонил его отцу, найдя телефонный номер в справочнике. Яхнин-старший — бывший крупный партийный функционер. Его железный, беспощадный голос, так часто, помнится, гремевший по радио и телевидению, был теперь старчески дребезжащ.

— Как, вы говорите, ваша фамилия? — переспросил он.

— Кумиров.

— Что-то я вас не припоминаю. А я школьных друзей Игорька всех помню, — продребезжал он.

— Я у вас в гостях не был, Иван Петрович («Бог миловал»).

— Ах вот как! А почему вы ему в офис не позвоните? Игорек сейчас в городе.

— Мы давно не виделись, Иван Петрович. Хочу сделать сюрприз, нагрянуть к нему внезапно.

— А, вон что. Понимаю, понимаю. Школьная дружба, оно, конечно… Ну, запишите.

И он продиктовал домашний адрес Яхнина-младшего, Молвы.

И вот по сумрачному мартовскому городу я прибрел к новой девятиэтажке, поставленной в лесистом еще месте около сопок. Третий этаж, 37-я квартира. Дверь, обитая черной кожей. Прежде чем позвонить, я успокоил дыхание и сердце. Ну, Молва. Встречай гостя.

И нажал кнопку звонка, который издал неделовую легкомысленную трель.

Я стоял так, чтобы быть хорошо видимым в «глазок». Вот, дескать, пришел некто безопасный, безобидный, без бандитских поползновений, некто Кумиров, которому можно и нужно открыть.

Никто не подходил к двери, и я второй раз, а затем третий вызвал легкомысленную птичью трель. И услышал шаги в квартире. Затем почувствовал взгляд через «глазок» и неуверенно заулыбался.

Защелкали замки — один, второй. Дверь распахнулась, и предо мной предстал высокий светловолосый блондин в голубой пижаме, с помятым после сна лицом.

— Мать-перемать! Кого вижу! — просипел Яхнин.

Обрадовался ли он? Не знаю. Но поразился несомненно. Да оно и понятно. Вдруг всплыл из глубины жизни открытый текст, написанный симпатическими чернилами, вдруг восстал из небытия некий покойник и произнес как живой:

— Здравствуй, Молва. Не ожидал?

Разумеется, он не ожидал. Явление Христа народу! Да еще в такую рань!

— Я думал, бизнесмены просыпаются засветло. Разве не так?

— Так, Кумиров, так. Если накануне не бухают всю ночь, — сиплым голосом отвечал хозяин. — Входи.

И ничтожнейший Кумиров вошел в просторную прихожую с высокими потолками, паркетным полом, светлыми и деревянными панелями.

— Раздевайся, — предложил Яхнин, закрывая входную дверь.

— Я ненадолго.

— У меня все раздеваются. Девки обычно догола, но тебе не обязательно.

— Ладно, — не стал я спорить. Стащил туфли, снял куртку и лыжную шапочку. — Куда?

— Пошли на кухню. В комнатах гости вповалку. — Яхнин в небесно-голубой своей пижаме вдруг смачно зевнул.

Перемены в нем произошли значительные. Заматерел мой однокашник. Но что-то осталось еще в нем от прежнего красавчика блондина. А много ли школьного — легкого и светлого — углядел Молва в своем давнем знакомом Кумирове? Так, блики… А вот новые черты времени — худобу и изможденность лица, морщины на лбу, жесткую складку губ — не мог, конечно, не заметить.

А ведь я когда-то котировался среди женского населения нашего класса — что было, то было. Как, впрочем, и красавчик Яхнин, вечный мой соперник. Но выступали мы в разных, так сказать, весовых категориях. Я уповал в своих поползновениях на интеллект, он — на физическое совершенство.

И вот набираю номер книжного издательства. Откликается знакомый голос редактора Перевалова: — Слушаю.

— Слушаешь? — переспрашиваю. — А сам сказать ничего не хочешь мне?

— Андрей, ты? Здравствуй.

— Здорово.

— А что голос такой мрачный? — сразу отмечает он.

— А с чего ему быть веселым?

— Да, погода ни к черту. А все-таки… Как смотришь насчет рыбалки в пятницу с ночевой? — жизнерадостно вопрошает.

— Ты ради этой хреновины мне звонил?

— Не только.

— А что еще.

— Есть разговор, Андрей. Конфиденциальный. Ты не мог бы заглянуть на часок?

— Мог бы.

— Когда?

— Хоть сейчас.

— Отлично. Жду.

— Погоди! А с книжкой этот конфиденциальный разговор как-то связан? — не удерживаюсь я от вопроса.

— Ну-у, косвенно да.

— Огорчаешь. Продолжаешь огорчать, — мрачнею я и чувствую, как едкая желчь подступает к горлу.

— Андрей! — зовет Перевалов, но я кладу трубку.

…потому что нынешние аборты чреваты, говорят, последствиями. Потому что всеобщая медицинская безграмотность. Потому что больничная нестерильность, говорят. Да потому что больно и мерзко, наконец, и происходит уничтожение чьей-то жизни, не умеющей еще сопротивляться даже криком. И разве не хочу я стать отцом, автором невиданного произведения?

— Будет трудно, — предупредил я Ольгу, свою маленькую, пышноволосую жену.

— Знаю, — вздохнула она.

— Я деньги добывать не умею, тебе известно.

— Ох, знаю.

— Помогать нам некому. За границей родственников нет.

— Все знаю, Андрюша.

Мы замолчали и молчали долго, лежа при свете ночника в нашей однокомнатной квартире, доставшейся мне как бы по наследству от родителей, когда они уехали на материк, произведя сложный размен трехкомнатной. Потом я, раскрепощенно воспрянув духом, сказал: — Хорошо, рожай! Но не вздумай, Христа ради, двойню! — И она счастливо накинулась на меня и благодатно, вот именно, благодатно подарила мне себя.