Пенелопа Лайвли - Жаркий сезон Страница 2

Полина уволилась из издательства пять лет назад и теперь работает дома внештатным редактором. Она нарасхват, поскольку известна в издательском мире как очень грамотный и ответственный специалист, и женщина загружена ровно настолько, насколько ей хочется, и проводит дни, спасая авторов от семантических грехов и избавляя от ляпсусов, допущенных в творческом порыве. Она прочесывает романы, следя за тем, чтобы глаза героини не превратились на середине книги из голубых в серые, весна не сменилась осенью, а за понедельником не наступило воскресенье. Помечает вопросительными знаками неудачные предложения, тактично напоминает, что тире и двоеточие не всегда взаимозаменяемы. Рукописи, над которыми работает Полина, усеяны ее бесстрастными, лаконичными комментариями: вопросами касательно смысла темных или переусложненных мест, указаниями на избитые обороты. Автор, разумеется, волен поступить, как его душе угодно. Многие, поупиравшись в той или иной степени, примут всю или почти всю правку; несгибаемое меньшинство будет отстаивать принцип авторской непогрешимости до последней запятой. Полине скорее нравятся эти споры, подкрепленные словарными статьями и литературными ссылками. И конечно, самой ей убиваться незачем: будь ее воля, книги так и предстали бы перед читателями во всем блеске своих стилистических уродств. Хозяин — барин. Она свое дело сделала, причем сделала с удовольствием, проводя за письменным столом долгие дни, лишь иногда поднимая взгляд к окну, чтобы отметить перемены в освещении раскинувшегося перед домом поля, да изредка вставая, чтобы взять справочник или сварить себе кофе.

Поле за окном она знает как родное — диапазон его настроений и цветов, то, как оно меняется в зависимости от времени года. Здесь посеяна озимая пшеница, так что сейчас, в мае, поле покрыто густым зеленым «подшерстком». Поле большое и в хороший год дает шестьдесят тонн зерна. Значит, изумрудное меховое одеяло, отливающее на ветру серебром, стоит примерно пять тысяч фунтов. Полина узнала эти факты от Чонди — фермера, у которого купила «Дали». Чонди не слишком дружелюбен, они с ним просто знакомые, не приятели, иногда встречаются на проселке и тогда из вежливости обмениваются несколькими словами. Во время одной из таких встреч Полина и вытянула у него сведения о поле.

— Подумываете заняться сельским хозяйством? — с ехидцей спросил Чонди.

— Нет, конечно. Просто я все время на него смотрю, вот и решила хотя бы что-то о нем узнать.

Чонди не заинтересовало любопытство Полины. Он отвечал нехотя. Площадь. Урожайность. Сама Полина его тоже не интересует, если на то пошло. Она — просто женщина, с которой он когда-то заключил сделку, поэтому теперь живет неподалеку, но к его кругу не принадлежит. У них нет повседневных общих дел. Она не работает на Чонди, не продает ему удобрения, не покупает его зерно, не разделяет его забот. Она вне его мира, если не считать соседства.

Чонди — крупный фермер. Сейчас мелких не бывает. У него земли здесь и в соседней долине. А еще кемпинг в десяти милях отсюда и плодовый сад, где приезжающие сами собирают фрукты, с магазином сельхозпродукции и рестораном. И птицефермы, где выращивают бройлерных кур. Чонди вряд ли сам ковыряется в земле. Он все больше разъезжает между своими хозяйствами на довольно новом, но уже видавшем виды «пежо» и раздает указания подчиненным. На Чонди работает целая куча народу, по большей части за очень маленькие деньги.

В левом дальнем углу поля, где начинается соседнее, из-за холма выползает ядовито-желтый треугольник масличного рапса. Полина не знает, каково ее отношение к рапсу. Эстеты разделились на два лагеря. Одни находят его жизнерадостным — яркий цветовой мазок. Пуристы — как всегда, более громогласные — считают его фальшивой нотой, нарушающей сдержанный колорит английского пейзажа. К рапсу относятся как к иноземной заразе — из-за сельскохозяйственной политики ЕЭС он стал коммерчески выгодной культурой и вдобавок к вызывающему цвету приобрел зловещие политические обертоны. Полина, глядя в окно на лимонно-желтый треугольник, испытывает смешанные чувства. Иногда он наводит ее на мысли о теплом юге, о подсолнухах и тогда впрямь кажется жизнерадостным. Иногда воспринимается как агрессивный всплеск на линии горизонта. В любом случае рапс не навсегда. К июню его уберут — еще одна перемена в череде бесконечных вариаций вида из окна.

Итак, сейчас майский вечер в «Далях», время, когда Полина прибирает на столе, выходит из кабинета и по старой опасной лестнице спускается в кухню — посмотреть, что есть в холодильнике на ужин.

И еще это Полина и Тереза, Морис, Люк. Мать, дочь, зять и внук. Соседи, родственники, настроенные приятно провести лето в работе и дружеском общении.

2

Десять часов следующего утра. Полина, Тереза, Морис и Люк в просторной кухне-столовой Терезиной части.

Тереза говорит с Люком — воркование матери с ребенком, поток малозначащих слов для взрослого уха, поразительное откровение для детского.

— Вот так, — говорит Тереза. — Теперь штанишки. Одна ножка… другая… Сегодня штанишки красные. Молодчина.

И Люк чувствует, что звуки, которые он слышит, таинственным образом соединены с вещами, которые он видит.

— Па! — говорит он. — Па!

А может, «ба» или «во». Его звуки еще ни к чему не привязаны, не только к предметам, но даже к гласным и согласным. Это просто звуки. Радио рассказывает про выборы в Италии, взрывается музыкальной заставкой, сообщает о резне в Руанде. Полина читает письмо. Она смотрит на Терезу и говорит:

— Джейн зовет в сентябре в Венецию. Может, съезжу на неделю.

— Поезжай, конечно, — отвечает Тереза. — Хочешь банан, Люк? М-м? Ням-ням?

Морис в телефон:

— Значит, жду вас обоих в эти выходные. Отлично. Да, Джеймс, ты не мог бы раздобыть для меня «Путешествие по всему острову Великобритания» Дефо? Спасибо.

В помещении целый ураган звуков — они бомбардируют Люка со всех сторон, проносятся через его голову, словно космические частицы. Его окружают впечатления: шум языка, сверкание зримого мира. Комната, да и весь день наполнены блеском открытий и новизны. Металлический бок чайника, в котором отражаются синие цветы в вазе, ножки стула, поскрипывающие, когда папа встает. Малыш еще ничего не знает и оттого всему дивится. Люк принадлежит другому уровню бытия, отличному от того, в котором живут Тереза, Полина и Морис; он видит то, чего они не видят, слышит то, что они не слышат. Из всех четверых только Люк постоянно открыт для восприятия. Он сидит на коленях у Терезы, гость из мира утраченных возможностей, и говорит: «Па!» И Тереза расплывается в улыбке.

— У него снова началась потница, — сообщает она Полине.

Теперь Морис у окна, пьет кофе. Поворачивается, отводит чашку от губ:

— В воскресенье надо будет куда-нибудь съездить, если погода не испортится. На выходные заглянут Джеймс и Кэрол. Джеймс хочет еще раз пройтись по шестой главе.

— Я сегодня поеду в Хэдбери в большой магазин, — отвечает Тереза. — Может, запеку баранью ногу.

Полина убирает письмо в карман, спрашивает:

— Кэрол?..

Морис уже взял газету, рассеянно просматривает первую страницу.

— Подруга Джеймса, — объясняет Тереза. — Кэрол… Морис, как ее фамилия? Впрочем, не важно. Они приедут в пятницу или в субботу, Морис?

— В субботу утром. — Морис откладывает газету, допивает кофе, идет к двери. — Итак, назад к станку. — Он глядит на Полину, улыбается одним уголком губ — его характерная, обезоруживающая улыбка. — А вы что сейчас шлифуете? Что-нибудь интересное?

— Не особенно, — отвечает Полина. В ее тоне звучит чуть заметное раздражение. Может быть, потому, что она распечатала следующее письмо и вытаскивает металлическую скобу, которой сшиты страницы, а это всегда нервирует.

Морис поднимается по лестнице. Обе женщины слышат, как закрывается дверь его кабинета. Полина успешно извлекла скрепку и теперь читает бурные объяснения автора, который в порыве чувств сшил страницы не по порядку. Она по-прежнему видит поверх текста лицо Мориса, словно Чеширского Кота, и думает о лицах — об их постоянном присутствии в мозгу. Лицо — образ такой же бесплотный, как интонации речи или походка. Лицо можно описать, но нельзя целиком передать словами.

У Мориса лицо треугольное. Лоб крупный, глаза широко расставленные, нос тонкий и острый. Плоские щеки сходятся к узкому подбородку. Волосы густые, каштановые, стоят шапкой. Слова дают представление о том, как Морис выглядит, и по ним можно составить фоторобот, но они не передают индивидуальности черт — того, благодаря чему каждый знающий Мориса может в любое мгновение вызвать в памяти его лицо, а Люк — узнать отца в толпе других людей и крикнуть: «Па!»

Лицо Люка — собрание ассоциаций. Полина видит Мориса в широко расставленных детских глазах. Видит нос Терезы и намек на ее изогнутые брови. Видит что-то от себя — то выражение, которое замечает в зеркале и временами в Люке, когда тот поворачивает голову и на нее смотрит. И еще — эхо своей матери и отблеск своего отца, а как-то раз поймала отзвук тетки, которую почти не знала, но запомнила ее своеобразную внешность по фотографии в семейном альбоме. Люк как будто примеряет эти черты и когда-нибудь со временем найдет им приемлемое сочетание.