Хербьёрг Вассму - Наследство Карны Страница 2

Побледнев от гнева, она пыталась дотянуться до неба. Но это всегда кончалось ее падением.

А бугор с флагштоком так и оставался на своем месте. Он был вечен. Хотя сам флагшток время от времени приходилось чинить.

Карна проснулась в своей комнате, все было серым и черным. Ветки розовых кустов царапали стекло. Негромко, но тревожно.

Карна вспотела, хотя ей было холодно. Она не сразу спустила ноги с кровати.

Удушливая тревога сжала ей сердце, и она не могла больше летать.

Лоскутный половик был полосатый, но разглядеть цвет полосок Карна не могла. Половик был холодный и неровный. Она ощутила это еще до того, как поставила на него ноги. Самыми неровными и выпуклыми были синие полоски. На них пошло старое зимнее пальто Ханны.

Карна вышла в столовую, где уже гудела растопленная печка, и побрела на кухню. Сперва тепло коснулось ее босых ног, потом окутало ее всю целиком. И внутри этого тепла ее всегда ждала Олине.

Когда-то Карна думала, что Олине и ее табуретка на колесиках — одно целое. Но как-то раз Олине заболела и осталась в постели. Пустая табуретка одиноко стояла перед плитой. На табуретке лежала синяя клетчатая подушечка, которой Карна прежде не видела.

Случалось, Карна просыпалась с неприятным вкусом во рту, напоминавшим ей, что папы не было дома, когда она заснула.

Тогда оставалось только забраться к Олине на колени и спросить:

— А папа вернулся домой?

Когда вновь появлялось солнце, свет был повсюду, его излучал даже снег. Глаза невольно щурились, словно хотели спрятаться.

Но прятаться было бесполезно. Сперва смотреть на свет было больно. Карне казалось, что сквозь ее голову проносятся стайки верткой плотвы.

И все-таки она не могла жить без света.

Если она долго смотрела на затянутое дымкой солнце, ее уносила музыка моря. А потом наступало мучительное пробуждение.

Карну утешали папины объятия. Его голос. Рука на лбу.

Было хуже, если она встречала чужие глаза или ей случалось обмочиться во время припадка.

Папа укутывал Карну одеялом и относил в ее комнату. Но он не всегда был рядом.

Однажды Карна легла на спину на белый, только что выпавший снег. Даже с закрытыми глазами она чувствовала, что теплый свет и холодный снег — единое целое. Как море и небо за островами и шхерами.

От этой мысли ее голова раскололась на части и устремилась в небо.

Ей пришлось помахать руками и ногами, чтобы убедиться, что она цела. Потом она осторожно встала, стараясь не оставить на снегу следов.

Когда она открыла глаза, на снегу лежал ангел. На том месте, где только что лежала она сама. Она создала ангела по своему образу и подобию.

Карна рассказала Олине про ангела и услышала в ответ, что это богохульство.

Она не стала возражать, но поняла, что Олине не всегда бывает права.

Карне хотелось думать, что Ханна всегда была одна и та же. Но это было не так. У нее вдруг появился другой голос.

И другие платья. И руки у нее были не такие решительные, как у прежней. И пахла эта новая Ханна не так, как все в Рейнснесе.

Однажды, должно быть, уже после того, как у Карны появились первые туфли на пуговках — она хорошо помнила, как они стучали по лестнице, — у окна в зале, закрыв лицо руками, стояла новая Ханна.

Карна хотела прикоснуться к ней, но новая Ханна наклонилась и обняла ее. От новой Ханны исходил терпкий и сладкий запах. Она всхлипнула. Лицо у нее было мокрое.

Тогда Карна первый раз ощутила пустоту, которая иногда возникала вокруг взрослых. От нее стены становились бесцветными и дышали холодом, даже если в печке пылал огонь. И случалось это всегда неожиданно.

Папа вошел в комнату, но легче от этого не стало. Он не смотрел на Карну, он видел только новую Ханну. Лицо у него было незнакомое, он произнес какие-то слова, их звук запал Карне в голову, хотя о чем он говорил, она не запомнила.

Зашуршала юбка, и чей-то высокий голос произнес слово «отъезд».

Папа схватил Карну и прижал к себе. Руки у него были недобрые, она вырывалась и даже крикнула:

— Ты не мой папа! Ты злой!

Она почти не помнила, что случилось дальше. Но папа держал ее так крепко, что ей стало больно.

— А чей же я еще папа, черт бы тебя побрал, сопливая девчонка!

Так Карна оказалась виноватой в том, что новая Ханна хотела уехать. Но почему, она не знала.

Впрочем, Карна всегда знала, что Ханна не одна. Потому что настоящая Ханна уже уехала со своим сыном Исааком в Страндстедет.

Когда настоящая Ханна шила, она всегда держала во рту булавки. От нее пахло тканью и недошитыми платьями, которые висели по стенам.

Прежде чем что-то сказать, она вынимала изо рта булавки и втыкала их в черный бархатный грибок. Грибок был прикреплен к краю стола. Булавки красиво поблескивали при свете лампы.

С Ханной было хорошо, но Карна никогда не была уверена, что непременно застанет Ханну на месте. Поэтому она искала ее во всех. Даже в новой Ханне. Это ее не пугало. Ведь настоящая Ханна с Исааком все равно уехали. Рано или поздно все уезжают на пароходе.

Сначала слышались стук и плеск, потом пароход выныривал из-за бугра с флагштоком и замирал на месте, не переставая урчать.

К нему на лодке направлялся приказчик Ливиан. Если море было неспокойно, лодка то взлетала на волнах, то проваливалась между ними. Она была такой одинокой! В тихую погоду лодка, словно птица, подплывала к большому пароходу.

Бывало, что с пароходом, кроме мешков и ящиков, прибывали люди, которых Карна прежде не видела. Если они приходили в дом, ее заставляли выйти к ним и поздороваться с ними за руку.

По их глазам Карна сразу понимала, видят они ее или нет.

Новая Ханна увидела ее сразу, как только приехала. Она смотрела на Карну даже больше, чем на папу.

Сперва она сказала что-то непонятное, и папа также непонятно ответил. По пути от причала до дому она держала Карну за руку. Несколько раз она останавливалась, опускалась на корточки, делаясь одного роста с Карной, и произносила свои странные слова.

В присутствии новой Ханны голос у папы становился нежным. Даже после того дня, когда он в зале крикнул те злые слова. Может, после того дня даже чаще.

Новая Ханна сидела у пианино.

Пахло травой, на окнах висели белые занавески. Время от времени они надувались от ветра. Через мгновение они опадали, и Карна уже не знала, было ли это на самом деле.

Она подползла вплотную к этому черному ящику, чтобы лучше слышать, как новая Ханна заставляет его петь.

На педалях стояли босые ноги новой Ханны. Когда она нажимала на педали, большие пальцы задирались вверх. Они казались злыми, хотя не делали ничего плохого. А может, они просто чего-то боялись? Например, что их кто-нибудь схватит.

Несколько минут Карна слушала музыку, пытаясь понять, чего же так боятся пальцы Ханны, а потом нагнулась и укусила один из них.

Новая Ханна отдернула ногу, и пианино загрохотало. Потом ее лицо нырнуло вниз. Волосы почти коснулись пола. Они, точно занавеска, повисли между нею и Карной. Не такие черные, как у настоящей Ханны, но тоже красивые.

Подбежал папа, браня Карну за то, что она помешала музыке, и за ноги вытащил ее из-под пианино.

— Оставь ее, — сказала новая Ханна и взяла несколько сердитых аккордов.

Но она не сердилась. Она смеялась.

Папа взгромоздился вместе с ней на табуретку. Их головы надолго словно слились друг с другом. Послышались странные звуки.

Карна выпрямилась, ей хотелось, чтобы они обратили на нее внимание.

Они не обратили.

Тогда она потянулась и обеими руками ударила по клавишам. Из пианино вырвался громкий вопль. Но они все равно не видели ее.

Наконец она крикнула:

— Можешь уехать обратно на своем пароходе!

Папа рассердился, однако новая Ханна посадила Карну к себе на колени и своими пальцами прижала к клавишам ее пальцы. Карие стало даже немного больно.

— Поиграй нам! — сказала новая Ханна и снова нажала на пальцы Карны.

Послышалась мелодия — «Старик Ной».

Когда новая Ханна отпустила ее руки, Карна, не отрывая глаз от клавишей, стала нажимать на те, в которых, по ее мнению, прятались звуки.

И в гостиной еще раз зазвучал «Старик Ной».

На комоде в гостиной в резной рамке стояла фотография. Взрослые говорили, что это ее мама.

— Это твоя мама, Карна, тебя назвали в ее честь, — сказал папа. — Она умерла, когда ты родилась.

Карна много раз слышала это от папы. Но это были просто слова.

Таким же словом был для Карны и Копенгаген. Там люди умирали. И виновата в этом была она, потому что ей всегда говорили: «Когда ты родилась…»

Иногда она придвигала к комоду стул и залезала на него, чтобы мама Карна могла ее видеть. От этого ей всегда становилось грустно.