Маргерит Дюрас - Голубые глаза, черные волосы Страница 2

— Ваша кожа такая белая, как будто вы только что приехали на море.

Она говорит, что ее кожа не загорает, такое бывает, она хочет сказать что-то еще, но потом передумывает.

Пытаясь что-то вспомнить, он смотрит на нее так внимательно, что почти не видит. Он говорит:

— Это странно, я как будто вас уже встречал.

Она тоже смотрит на него, раздумывая, где и когда это могло случиться. Она говорит:

— Нет. Я никогда не видела вас до этой ночи.

Он вновь заговаривает о ее белой коже, так, что от этой белизны вполне можно было бы перейти к разгадке причины его слез. Но нет. Он говорит:

— Это всегда немного… немного пугает, глаза, такие голубые, как ваши… но, может быть, это оттого, что ваши волосы так черны…

Должно быть, она привыкла, что ей говорят о ее глазах. Она отвечает:

— Черные волосы и светлые волосы делают глаза по-разному голубыми, как будто их цвет может зависеть от цвета волос. Черные волосы придают голубым глазам оттенок индиго, делают их немного трагическими, это правда, а светлые волосы как бы добавляют немного желтого или серого, делают их не такими пугающими.

Она говорит, наверно, то, о чем недавно промолчала:

— Я встретила одного человека, у него такие голубые глаза, что невозможно понять, откуда исходит их взгляд, словно на вас смотрит вся голубизна мира.

Внезапно он как будто замечает ее. Он видит, что она описывает свои собственные глаза.

Она плачет, внезапно нахлынувшие на нее рыдания слишком сильны, они теснятся в груди, у нее не хватает сил выплакать.

Она говорит:

— Простите меня, я как будто совершила преступление, я хотела бы умереть.

Он боится, что и она оставит его, что и она также исчезнет в городе. Но нет, она плачет здесь, рядом с ним, он видит, все в слезах, ее глаза. Глаза, обнажающие ее.

Он берет ее руки, прижимает их к своему лицу.

Он спрашивает: это те голубые глаза заставляют ее плакать?

Она говорит, что да, оказывается, это из-за них.

Она не отнимает рук.

Он спрашивает, когда это было.

Сегодня.

Он целует ее руки, так же, как целовал бы ее лицо, губы.

Он говорит, что от нее исходит легкий и нежный запах дыма.

Она наклоняется к нему для поцелуя.

Она говорит ему, чтобы он поцеловал ее, этот незнакомец, она говорит ему: представьте, что вы целуете его тело, его губы, его глаза.

До самого утра они плачут от смертельной тоски летней ночи.

В зале делается темно. Пьеса начинается.

Сцена, говорит актер, похожа на гостиную, строго обставленную удобной и дорогой английской мебелью из темного красного дерева. В ней стоят стулья, столы, несколько кресел. На столах лампы, экземпляры одной и той же книги, пепельницы, сигареты, стаканы, графины с водой. На каждом столе букет из двух или трех роз. Она похожа на мрачное место, оставленное всеми, но ненадолго.

Едва заметно пахнет ладаном, этот запах был когда-то очень сильным и теперь стал почти незаметным, смешавшись с запахом песчаной пыли.

Описание предметов, возбуждающего запаха, темного красного дерева актеры должны читать с той же интонацией, что и всю историю. Даже если, в зависимости от театра, где будет играться пьеса, часть декораций не будет совпадать с теми, что указаны здесь, описание должно остаться неизменным. В этом случае именно актеры должны добиваться того, чтобы запах, костюмы, цвета покорились власти написанного слова, его значению и форме.

Речь все время будет идти об этом мрачном месте, песчаной пыли, темном красном дереве.

Она как будто спит, говорит актер. Во всяком случае, так кажется. Она лежит на простынях, расстеленных на полу в центре пустой комнаты.

Он сидит рядом и время от времени смотрит на нее.

Стульев в комнате тоже нет. Вероятно, он принес сюда простыни, а затем, одну за другой, дверь за дверью, запер все остальные комнаты. Окна комнаты, в которой они находятся, выходят на море и пляж. Сада не видно.

Он оставил зажженной люстру. Он не совсем понимает теперь, зачем ему понадобилось стелить простыни на пол, запирать двери, оставлять включенным свет. Она спит.

Он почти не знает ее. Он смотрит, как она спит, на ее раскинутые руки, на ее еще незнакомое лицо, на ее груди, на закрытые глаза. Она красива. Если бы он оставил незапертыми двери других комнат, она, наверно, пошла бы их посмотреть. Должно быть, именно так он подумал.

Она дышит очень тихо. У нее гладкая кожа. Ее кровь во сне течет медленно и спокойно.

Вне желтого круга света от люстры комната остается темной и кажется круглой, без окон, и дверей.

Она — женщина.

Она спит. Она выглядит спящей. Но точно сказать нельзя. Кажется, будто она полностью ушла в сон, спит ее тело, спит ее душа. Она лежит не совсем прямо, чуть на боку, слегка повернувшись к мужчине. Ее тело податливо, ее формы незаметно перетекают одна в другую. К горлу подступают слова, расчленяющие формы под покровом кожи.

Ее рот чуть приоткрыт, ее губы беззащитны, они потрескались от ветра, видимо, она долго шла сюда и было уже холодно.

Она спит, но не похожа на мертвую. Наоборот. Она настолько полна жизни, что даже сквозь сон чувствует, когда кто-то смотрит на нее. Достаточно мужчине пошевелиться, чтобы его внезапное движение отразилось в ней, глаза открылись и в беспокойстве стали смотреть на этого человека до тех пор, пока она не узнает его.

Это произошло возле шоссе, когда закрылось второе кафе, он сказал ей, что ищет женщину, с которой мог бы какое-то время спать рядом, что он боится безумия. Он хочет заплатить этой женщине, нужно платить им, чтобы они мешали мужчинам умирать, сходить с ума. Он вновь плакал, доведенный усталостью до изнеможения. Лето пугало его. Они были одиноки этим летом, все пляжи заполнены влюбленными парами, женщинами с детьми, а над ними везде смеялись, в варьете, в казино, на улицах.

Она впервые видит его в наводящем ужас дневном свете.

Он элегантно одет. Его летний костюм слишком красивый, слишком дорогой, у него стройное тело, кожа совсем белая. Он высокий, худой. Так же как и она, он, вероятно, перестал заниматься спортом сразу после школы. Он плачет так по-детски, что эти слезы заставляют забыть весь его облик. Вокруг глаз у него видны остатки темно-синей туши.

Она говорит ему, что с женщиной, которой платят, он станет чувствовать себя так же, как если бы он был один. Он говорит, что хочет ей платить, чтобы она не любила его, чтобы рядом с ним было только ее тело.

Он не захотел, чтобы она пришла сразу же. Пусть она придет через три дня, чтобы у него было время подготовиться.

Он встретил ее настороженно, с некоторой холодностью, его руки в летнюю жару были ледяными. Он дрожал. Он был одет в белое, как иностранец с голубыми глазами, черными волосами.

Он попросил не спрашивать ни его фамилии, ни имени. Сам он ничего не сказал, она ничего не спросила. Он дал ей адрес. Она знала это место, дом, она хорошо знала весь город.

Воспоминание путаное, тяжелое. Это была оскорбительная просьба. Но он должен был это сказать, на тот случай, если она решит у него остаться. Он вспоминает о женщине в кафе, о телесной нежности ее голоса, слезах, текших по бледному лицу. О ее глазах, столь удивительно голубых, что даже не верится. О ее руках.

Она спит. Рядом с ней на полу лежит черный шелковый платок. Он хотел спросить, зачем он ей нужен, потом передумал, сказав себе, что платок должен, наверное, защищать глаза по ночам от света и здесь — от этого желтого света люстры, отражаемого белизной простыней.

Она оставила свои вещи возле стены. Белые кеды и одежду, темно-синюю повязку для волос.

Она просыпается. Не сразу понимает, что происходит. Он сидит на полу, слегка наклонившись над ее лицом, смотрит на нее. Как будто пытаясь защититься, она прикрывает глаза рукой. Он замечает это. Он говорит: я просто смотрю на вас, ничего другого, не бойтесь. Она говорит, что это от неожиданности, а не от страха.

Они улыбаются друг другу. Он говорит: я не привык к вам. Он одет в черное и накрашен.

В ее глазах одновременно — грусть и улыбка, слезы летнего вечера. Она ничего не спрашивает. Он говорит:

— Я не могу прикоснуться к вашему телу. Я не могу вам сказать ничего другого, я не могу этого сделать, это сильнее меня, моей воли.

Она говорит, что знала об этом, как только увидела его в кафе на берегу моря.

Она говорит, что хочет того человека с голубыми глазами, о котором она говорила ему в кафе, она полностью охвачена желанием его одного, но это неважно.

Он говорит, что все равно как, но он хочет попробовать прикоснуться к ней, может быть, не глядя на нее, потому что смотреть для этого вовсе не обязательно. Он пробует это сделать, вслепую касается руками ее тела, трогает ее груди, бедра, их свежую обнаженную кожу, и толкает все это грубым движением в порыве, ударив наотмашь, переворачивая, кидая на пол. Он останавливается, удивленный собственной грубостью. Отдергивает руки. Он больше не двигается. Он говорит: это невозможно.