Дмитрий Соболев - Остров Страница 2

Тихон набрал полные легкие воздуха и выпалил:

— Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты.

— «…лапти гнуты», — повторил офицер за Тихоном, занося в блокнот русскую фразу, — Sehr gut (Очень хорошо), — добавил он по-немецки.

— Как вас называют? — продолжал допрос немецкий офицер.

— Тихон.

— Красивое имя — Тихон, — обрадовался офицер, — что оно обозначает?

— Не знаю, — замялся шкипер. — Ну, знаете, Тихон с того света спихан, — улыбнулся шкипер, стараясь подыграть добродушному настроению немца.

— О! «С того света спихан» — blendend (блестяще)! — радостно заговорил немецкий офицер, записывая что-то в свой блокнот.

— Еще много ругательства знаете? — не отставал от шкипера немец.

— Знаю, — с рвением хорошего ученика ответил шкипер.

— Говорите ругательства? — попросил немецкий офицер и приготовился записывать.

Но тут Тихон увидел, как немецкий матрос, вооруженный автоматом, открыл его планшет, извлек из него карту и спрятал ее за пазуху, потом достал две фотографии и принялся рассматривать их. На одной из них был изображен совсем еще юный Тихон в форме морского училища рядом с отцом и матерью. На другой фотографии так же был изображен Тихон, но в косоворотке и пиджаке, с женщиной, которая держит на руках младенца. Видимо это была жена Тихона. Посмотрев фотографии, немецкий матрос с равнодушным видом, выкинул их за борт. Потом он достал из сумки несколько писем-треугольников и так же швырнул их в море. По-видимому, немцу стало скучно рыться в вещах Тихона, и он просто-напросто перевернул планшет и вытряхнул все, что было внутри, за борт. Большая часть содержимого планшета представляла собой письма, получаемыми Тихоном из дома. Тут же первоначальная доброжелательность Тихона куда-то улетучилась, и в голосе появилась неприязнь к непрошенным гостям.

— Ах ты сволочь, ах ты сука немецкая, мать твою. Ах ты блядина! Ах ты мразь! Тварь басурманская, гнида, грязь из-под ногтей…

Немец, собравшийся было записывать, вдруг опустил блокнот и мрачно посмотрел на Тихона.

— …Все равно кровью своей умоетесь, всех вас перевешаем, и сами будем пиво ваше хлебать и колбасу жрать… — не унимался Тихон.

— Куда вы плыли? — спросил немец по-русски.

— Говно по трубам плавает, а мы ходим, ясно тебе? — не унимался Тихон.

— Все это есть банально, — мрачно сказал офицер по-русски, убирая блокнот и ручку в карман, — эту поговорку мне сказали еще до войны. Вы говорите банальность. Банальному человеку не надо жить на свете, тем более, когда он русский. Leg es weg (Убрать), — приказал офицер по-немецки светловолосому матросу.

Тот с готовностью передернул затвор своего автомата и направил его на шкипера.

— Nur ohne schlamm (Только без грязи), — приказал офицер по-немецки.

Солдат подхватил Тихона за руку и потащил к борту. Поставив шкипера к борту, он поднял автомат, собираясь выполнить приказ.

— Спаси и сохрани Пресвятая Богородица… — затараторил Тихон, — помилуй меня грешника…

Прогремел одиночный выстрел, но вместо Тихона на палубу почему-то рухнул светловолосый немец и забился в конвульсиях. Его всего трясло как в лихорадке, в глазах появился испуг и тоска. На секунду все замерли, в ужасе наблюдая за конвульсиями умирающего матроса. Но почти сразу же прогремел второй выстрел, он оказался не столь точным, как первый. Пуля разбила стекло рубки рядом с головой немецкого офицера. Офицер, и второй немецкий солдат упали на палубу и затаились. Простившийся было с жизнью Тихон, сначала вообще не очень понял, что произошло, а потом, когда за его спиной, с борта немецкого сторожевого катера послышался равномерный треск крупнокалиберного пулемета, обстреливающего баржу, он посчитал благоразумным залечь на палубу возле борта, где и стоял.

Пулеметные очереди прошили уголь, наваленный на палубе баржи. Кое-где уголь вспыхивал зелено-красным пламенем и несколько секунд горел, подожженный трассирующими пулями. Когда пулемет замолк, наступила тишина, было только слышно, как бьются волны о борт буксира. С баржи больше не стреляли. Офицер подполз к неподвижно лежащему на палубе светловолосому матросу, коснулся его шеи пальцами руки, пытаясь нащупать пульс. Но матрос был мертв. Тогда офицер забрал у него автомат и посмотрел на Тихона, все так же неподвижно лежащего у борта. Тихон в тревожном ожидании наблюдал за действиями немецкого офицера.

— Сколько там их всего? — спросил немец по-русски.

Тихон, пожал плечами. Офицер поднял автомат и направил на Тихона. Тихон зажмурился, ожидая выстрела. Но вместо выстрела услышал повелительный голос немецкого офицера:

— Вставать! Вставать быстро!?

Тихон открыл глаза и непонимающе посмотрел на немца.

— Вставать, вставать, — продолжал требовать офицер.

Тихон медленно поднялся.

— А теперь идти.

— Куда? — не понял Тихон.

Немец жестом указал в направлении баржи. Тихон стоял неподвижно.

— Быстро, — настаивал немец.

Тихон вздохнул.

— Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, — произнес он и перекрестился.

Шкипер медленно пошел по буксиру по направлению к барже. Следом, пригибаясь и прячась за Тихоном, мелкими перебежками двигался офицер, а за ним таким же манером шел уцелевший матрос, вооруженный автоматом. Планшет Тихона мешал ему, поэтому он швырнул его на палубу. Шкипер дошел до кормы буксира и остановился. Между кормой буксира и носом баржи было расстояние метр, два, не больше.

— Прыгать, — приказал немецкий офицер.

Тихон обернулся. Немец толкнул Тихона в спину автоматом, так, что тот чуть не упал за борт. Тихон вздохнул, пробормотал под нос что-то невнятное и прыгнул. Оказавшись на барже, он поскользнулся на рассыпанных по палубе угольных камешках и, неловко взмахнув руками, рухнул на живот.

— Вставать, — услышал он тут же приказ немецкого офицера.

Тихон приподнялся.

— Идти дальше, — требовал немец.

Тихон встал во весь рост и, осторожно ступая на уголь, медленно пошел к корме баржи. Немецкий офицер и матрос перепрыгнули с буксира на нос баржи, и тут же залегли, наблюдая за движением Тихона. Потом мелкими перебежками стали двигаться за ним. Уголь на палубе баржи был насыпан барханами, поэтому Тихону и идущим за ним следом немцам приходилось, то карабкаться по склону, то съезжать на спине вниз, барахтаясь в угольной пыли. На втором бархане немецкий матрос нашел винтовку, приклад ее был расщеплен пулеметной пулей и запачкан свежей кровью. Он показал свою находку офицеру. Тот, осмотрев ее, швырнул за борт.

Так продвигаясь, бархан за барханом они добрались до кормы баржи. Тихон взошел на вершину последнего бархана и вдруг покатился вниз, исчезнув из поля зрения немцев. Немецкий офицер и матрос с чрезвычайной осторожностью вскарабкались на последний угольный бархан и увидели корму баржи. К своему удивлению они никого там не обнаружили, кроме Тихона. Немцы спустились с угольной кучи вниз к Тихону. Лица у обоих были запачканы угольной пылью. Удостоверившись, что на корме баржи никого нет, офицер отдал приказание матросу по-немецки:

— Durchsuche hier alles (Осмотри здесь все).

Матрос принялся бродить по палубе баржи, глядя себе под ноги. Вдруг он остановился, потрогал пальцами угольный камень, поднес руку к лицу. На пальцах была хорошо видна, свежая, еще не запекшаяся кровь.

— Kapitän (Господин капитан), — позвал солдат офицера по-немецки.

Офицер подошел к матросу, посмотрел на его окровавленные пальцы.

— Ruhe (Тихо), — приказал офицер по-немецки.

Все замерли прислушиваясь. До слуха донесся слабый стон, скорее похожий на глубокий вздох, раздавшийся совсем рядом.

— Копать здесь, — приказал Тихону офицер, ткнув в небольшую кучу угля.

Тихон стоял в нерешительности.

— Быстро, — приказал немец, тоном, не терпящим возражений.

Тихон с неохотой принялся разгребать уголь. Через минуту из-под угля показалась рука человека в грязной гимнастерке защитного цвета. Шкипер остановился, не зная, что делать дальше.

— Копать, быстро, — настаивал немецкий офицер.

Тихон принялся копать с удвоенной скоростью. Он откопал голову зарытого в уголь человека. Лицо его было все в угольной пыли, поэтому возраст человека было определить довольно трудно. Но, судя по пышным усам, ему было не менее сорока лет. Человек слабо постанывал. Когда Тихону, наконец, удалось раскопать красноармейца, он усадил его на угольную кучу. Судя по знакам отличия, военный был в звании лейтенанта. Левая рука его была изуродована, рукав гимнастерки набух кровью. Оружия при нем не было. Из-за слабости лейтенант не мог стоять на ногах. Он исподлобья смотрел на наблюдающего за ним немецкого офицера.

— Ты здесь находишься один? — спросил немецкий офицер.

— Ну, один, — хрипло ответил лейтенант.