Василий Аксенов - Корабль мира «Василий Чапаев» Страница 2

Свами иногда на него посматривал со вниманием. Неужели от близости к нам этот молодой, отекший русский не чувствует никакой благодати? Неужели ему не хочется избавиться от подкожных пластов первородного греха?

«Хочешь пива, Дерек?» – иногда спрашивал грешник великого Прабхавишну. Свами только улыбался, садился в позу лотоса, колечками пальцев очерчивал круг очищения. Ему действительно в жару по старой памяти хотелось пива. Распрямляя пальцы и простирая ладони, он получал вместо пива великолепное количество солярной праны. Учись, Лев, приобщайся, перестань мусолить горлышки бутылок! Лев не учился, не приобщался, мусолил.

Впрочем, на третий или на четвертый день стало замечаться, что переводчик все-таки слегка подпадает под всеблагое влияние. Однажды он поинтересовался, нельзя ли ему поучаствовать в утреннем ритуале универсального соития. В частности, эстетически полезным было бы иметь партнершей ту участницу плавания, которая значится в списке под именем Сесили Комбри.

Выслушав, учитель взял его своими неслабыми руками за плечи и минут пятнадцать смотрел в глаза. Зеркала души Льва Обнага сначала юлили, но потом зафиксировались под огромными радужными зрачками Шрилы Прабхавишну. Ради хорошего пистона можно и в гляделки поиграть, твердил себе выпускник Института им. Мориса Тореза, но тут ему вдруг стало страшно, а потом все страшнее, а когда стало совсем невыносимо, железное объятие распалось. Гуру отечески улыбался.

«Брат мой Лев! – сказал он в стиле Франциска Ассизского. – Ты имеешь в виду сестру Ваджраяну?»

Обнаг кивнул и сглотнул слюну, похожую на кусочек засохшего козьего сыра.

«А знаешь ли ты, что ее также называют Змеей Шеша и что я возлежу на ней во время церемоний полнолуния?»

«Ну, если это так сложно, тогда не надо», – пробормотал москвич, но тут учитель взял его голову в свои ладони и сказал, что приветствует его первую попытку выхода из круга скверны в мир самоотречения, ибо что же такое половой акт, если не самоотречение на пути к нирване.

На следующее утро, с первыми бликами рассвета, в виду проплывающих справа Жигулевских гор (символы юги благоденствия), а также отстаивающихся и подванивающих слева лихтеров и барж (символы поздней калиюги, т. е. Апокалипсиса) бхагаваты раздели Обнага донага и с нежностью, но без восхищения осмотрели его природные богатства. Затем помолились, танцуя вокруг, чтобы их новый брат очистился от шлаков и приобщился к бесконечному телу Вишну. В оранжевую палатку скользнула Ваджраяна, она же Змея Шеша. Она взяла в ладони оробевшего воробья Обнага, чтобы превратить его в клекочущего сокола. Между тем Свами, скользя своими баскетбольными ладонями по позвоночникам возлюбленной дочери и новообретенного брата, накладывал на них карму. Очумевший в Москве от мелкого разврата, Обнаг вдруг почувствовал неслыханный восторг. Ей-ей, сестра Ваджраяна стоит бифштекса, пел он. Первый шаг к приобщению состоялся.

Лев налег на орехи, хотя временами, что греха таить, у себя в каюте налегал и на московскую колбасу под пиво. Он еще не обрил башки, однако начал гладко, до синего отсвета, зачесывать волосы назад. Ваджраяна однажды ему сказала, что, если он удалит кустарник с груди и из области крестца, к нему войдут братья Шуми-рари и Шэри-рати, и тогда, возможно, у него из пупка вырастет побег блаженного лотоса.

Так они подвигались к Самаре, и однажды они прибыли в Самару. Вдоль бесконечного города тянулась набережная для прогулок. Да, забыл, стоял конец июня. Тлели два киоска, остатки ночного боя двух коммерческих структур. Вот еще одна, едва не упущенная деталь: лучи слегка заходящего солнца небрежно играли в окнах ведущей наземной мануфактуры, столетнего немецкого завода по производству пива. Подземные военные заводы не подавали признаков жизни.

На пристани Корабль Мира встречали местные кришнаиты, кто в простых, покрашенных фурацилином, тогах, кто в жилетах строительных рабочих. Представитель областной администрации, бывший политический заключенный, а также президент фирмы «Интерзнание» с серьгой в ухе произносили приветственные речи. Два бывших инструктора обкома КПСС подметали аллеи. В бывшем павильоне ДОСААФ, не дожидаясь заката, работала дискотека. Из окна свисало полуживое тело. Семья каракалпаков в количестве сорока человек, пробирающаяся из низовий великой реки в ее верховья, готовила себе ужин, при виде которого содрогнулось бы и сердце афганского моджахеддина. Словом, город жил. Повсюду в нем продавалось сладкое шампанское и невредный голландский спирт «Royal». Население называло его «роялем», то есть превращало свою жизнь в постоянный концерт.

Танцуя и поя, секта отправилась на прогулку по городу. Прохожие на улицах не обращали на них никакого внимания. В равной степени народ не очень-то вдохновлялся афишами духовных миссионеров местного происхождения, в частности юношей Авессаломом и девицей Томой Дэви-Хлеб-Благовест-София. Задерживал внимание самарцев только курс доллара, вывешенный в окне банка «Сарынь». Доллар стоял высоко, как июньское солнце, но в отличие от оного не снижался к вечеру. Волнующее долларовое будущее грезилось городу, еще вчера закрытому от всего мира колоссальным советским подземным секретом.

Мы приближаемся теперь к эпицентру нашего рассказа, то есть к одной из центральных площадей города Самары.

Большое цивилизованное пространство условно квадратных очертаний. На одной его стороне российским каменным пирогом конца XIX века располагается здание театра. На другой стороне в некогда роскошном особняке стиля модерн проживает музей оружия, куда переводчик Лев Обнаг не пригласит своих подопечных во избежание общих конвульсий. На третьей стороне высится конструктивистской дылдой штаб Приволжско-Уральского военного округа с красной звездой на лбу, то есть как бы современный циклоп. На четвертой же стороне прямоугольника стоит обыкновенный большой дом партийно-советского стиля, из которого, как сейчас стало известно, тридцатисемиметровая шахта ведет в пещеру зверя, Иосифа Сталина.

Пещеру эту вырыли во время войны, рассказывал Обнаг на австрало-английском языке. Немецко-фашистские войска подходили к столице нашей родины. Сталин-сука боялся, что его разбомбит Геринг, и убежал в Самару. В те времена этот город назывался Куйбышев.

При этих словах Шрила Прабхавишну Свами вдруг содрогнулся всем телом.

«Хуйбышев?!» – вскричал он.

«Не Хуйбышев, а Куйбышев, – профессионально поправил переводчик. – Все поняли? Город назывался Куйбышев, но ни в коем случае не Хуйбышев! Ты поняла, Змея Шеша?»

Закрыв лицо руками и согнувшись в три погибели, Свами протанцевал на одном месте, как будто отгонял злого духа. Вся группа повторила его движения.

«Я чувствую, буря идет на нас, – бормотал Свами. – Мне это не нравится! Куйбышев, это плохо звучит! Молитесь, чтобы не подошло ближе! Уходи! Уходи!»

«Ну, не дурачьтесь, ребята, – увещевал Лев. – Я знаю, среди вас есть студенты-руссисты. Ты, Ваджраяна, например, прекрасно знаешь, что „куй“ – это императив от глагола „ковать“, а „хуй“ – это просто императив, верно? К тому же до Куйбышева этот город все-таки четыре века был Самарой».

Ему удалось утихомирить бхагаватов, и группа направилась к монументальному памятнику в центре площади. Знатная металлоработа, бронзовое литье. Скульптура состояла из семи человеческих фигур и одной лошади. Верхом сидел человек с шашкой, за ним матрос тащил пулемет, боевая женщина сжимала винтовку, казак обнажал клинок, пролетарий готовил гранату, сельский мужик тоже чем-то грозил… Был также там и неопознанный по сословию человек, который нес в себе вражью пулю и готовился упасть. Все лица этой скульптуры были исполнены неукротимой ненависти.

«Que est que се? – почему-то по-французски спросил Свами. – Common explique-vous cette assamblage?»[1]

Лев приободрился. Ему хотелось отвлечь внимание от почему-то неблагозвучного слова «Куйбышев». «А этот монумент, братцы, как раз посвящен тому человеку, чье имя носит наша ладья, легендарному полководцу здешней гражданской войны, Василию Чапаеву. Да-да, вообразите, тот самый Чапаев, каково!»

Он ждал веселого оживления, однако в ответ кришнаиты застыли как вкопанные. Замолчали бубны и барабаны. Возникла немая сцена, или даже своего рода альтернативная скульптурная группа, где в противовес устрашающей манизеровской бронзе основные роли играли складки оранжевых одежд и выбритые до бильярдной матовости башки посвященных. Взоры всей группы были обращены к Шрила Прабхавишну Свами, а тот являл собой в эту минуту воплощенную трагедию. Руки его были воздеты к закату, одно колено преклонено, другое выпирало вперед, словно узник, пытающийся в бессильном отчаянии покачнуть стены замка. Мощное и длинное тело Свами, казалось, потеряло свою внутреннюю колонну, приобретя взамен качающийся маятник. Очи его то вспыхивали отражениями вселенского огневорота, то погружались во мрак черных дыр. Глас его глухо речитативил что-то из шестой пураны.