Антон Уткин - Дорога в снегопад Страница 2

Майские праздники 2007 года для Киры Чернецовой выдались непростыми. Эту первую декаду третьего месяца весны Кира любила больше всех прочих праздников — больше Нового года и даже больше собственного дня рождения, который выпадал на одно из последних чисел марта. По недавно заведенной традиции сразу после этого знаменательного для нее дня Кира перебиралась в загородный дом, расположенный в поселке по Новорижскому шоссе, и летом по большей части жила здесь, наведываясь в Москву только дважды в неделю для занятий в Marina Club или для встреч с подругами. Пока Гоша, ее сын, был еще мал, в загородный дом переезжали с наступлением летних каникул, но вот уже два года как Гоша был предоставлен самому себе, и это имело следствием совершенно неожиданные события.

Две первые недели мая Кира провела на Крите, где проходила курс талассотерапии. Комбинация хитроумных процедур, главная из которых заключалась в самом тесном контакте с морскими водорослями, имела целью снять неблагоприятные для организма последствия долгой и муторной московской зимы.

Четырнадцать дней Кира принимала морские ванны, окруженная заботой персонала, голова ее была пуста, и пустота эта не пугала, а тоже в своем роде была целебна. По мере того как омолаживалось тело, душа также приходила как бы в состояние spa, обретая способность осязать мир как воспоминание. Более того, в один из вечеров за ужином в ресторане она неожиданно испытала знакомое, однако же давно забытое состояние. То было безотчетное предчувствие непременной радости — одно из тех волшебных ощущений, на которые так щедра юность. Удивленная, Кира потеряла чувство времени: забыв о бокале, она наблюдала за тем, как над морем меркнет день, стекая в расплавленную воронку солнца, но и павшая темнота, забрав небо синим бархатом, принесла не меньше очарования, и Кира наслаждалась ею вместо вина, оказавшегося ненужным. Очнувшись, она обнаружила, что терраса ресторана пуста и что она — единственная оставшаяся здесь посетительница, а молодой брюнет за стойкой, который не ленился оделять ее приветливыми взглядами, в десятый раз принимается перетирать и без того сверкающие бокалы.

Пораженная этим внезапно налетевшим счастьем, Кира долго еще вглядывалась в темное море, сходившееся с небом в безбрежном поцелуе. Тем более было это странно, что она чувствовала, что между нею и Митей, с которым она прожила шестнадцать лет, что-то разладилось, и в этом разладе как будто уже проглядывала необратимость. «Если скрывает, значит, дорожит», — так рассуждала Кира еще совсем недавно и ради семьи не позволяла своим подозрениям никакого выхода в окружающий мир. Своим женским чутьем она не раз уже отмечала, что Митя был ей неверен. Что она ощутила тогда, когда случилось это в первый раз? Брезгливость, растерянность, гнев? Точно определить это чувство, или смешение их, не представлялось ей первостепенной задачей. Не важно, она не придавала этому значения по той причине, что считала себя выше предрассудков и так называемого бабства в какой бы то ни было форме. В такие минуты перед мысленным ее взором вставала мать в твидовом костюме с указкой в твердой, умелой руке, и она чувствовала себя наследницей этой указки, этих грозных, но неизъяснимо притягательных очков, этого костюма, столь элегантно подчеркивающего формы, и понимала, что по-настоящему изменить ей невозможно. Что значило «по-настоящему», она тоже не смогла бы пояснить себе внятно, но дело обстояло именно так. И лицо ее посредством приличествующих размышлений трогала чуть презрительная, снисходительная, царственно надменная ухмылка победительницы, — улыбка Геры, супруг которой хоть и любвеобилен, но ложе которой все равно пребывает на недосягаемой высоте.

Но той удивительной ночью такая усмешка не касалась ее лица. Оно имело выражение какой-то детской наивности, — Кира смотрела на мир беспомощно и доверчиво одновременно, — и даже с ним пробудилась. День был солнечным, но ветреным, Кира вспоминала свой романтический ужин, как чарующую тайну, и совсем уже не думала о Мите, и когда позвонила мама, Кире только что закончили наносить шеллак, и руки ее находились в ультрафиолетовой лампе, и телефон у ее уха держала девушка, делавшая маникюр. Огромное окно, у которого она сидела, наполовину было налито морской синевой, а другую половину столь же абсолютно занимала бирюза неба, и то, что сообщила мама, показалось сначала какой-то несусветицей, неуместной в этих обстоятельствах, в этом пейзаже.

Митя, надо отдать ему должное, умел устроить жизнь таким образом, что удары от ухабов, на которых подскакивала российская телега с начала девяностых годов, доходили до его жены исключительно в виде почти потусторонних новостей. Однажды заведенные привычки, подаренные благополучием, понемногу превращались в традиции, и последние только крепли. Впрочем, это имело и обратную сторону — время для Киры словно остановилось, и она иногда с трудом могла сказать, когда именно в ее жизни произошло то или иное событие, но, во-первых, не густо было самих событий, а во-вторых, один год был похож на другой примерно так, как были похожи друг на друга дома в коттеджном поселке, где она провела несколько последних лет. Иногда, впрочем, она останавливала свой взгляд на обтекающей ее жизни, и какое-то подобие страха вползало тогда в ее герметичный, ламинированный мирок. Кира считала прожитые годы довольно честно, и в этой честности тоже проглядывала своего рода смелость, однако смелость эта была сродни залихватской бесстрашности хмельного существа. Что может случиться, если ее мир, в котором мысли доселе были только приятные, изменится до неузнаваемости, она, несмотря на всю свою напускную браваду и показное безразличие, старалась не думать и мела их такой метлой, после которой воистину не оставалось ни единой соринки.

На обратном пути в самолете те тревоги, которые на солнечной родине мифического чудовища показались пустяками и недоразумениями, овладели ее сознанием, и по мере того как лайнер пожирал расстояние, разрастались до своих подлинных размеров. Ее попутчиками оказались двое молодых людей, по-видимому, муж и жена, — странная пара, обратившая на себя ее внимание еще в отеле. Вместе с ними путешествовали ребенок и прихрамывющий пожилой мужчина, — очевидно, отец одного из супругов. В отеле пара занимала бунгало с бассейном — точно в таком жила и Кира, — а пожилой мужчина с ребенком довольствовались номером в общем корпусе, и это оставляло неприятный осадок. Вот и теперь молодые люди разместились в просторных кожаных креслах бизнес-класса, тогда как пожилой мужчина и ребенок летели экономическим. Во время перелета ребенок — непоседливый мальчик лет пяти — то и дело забегал к родителям за занавеску, что несколько нервировало вышколенных стюардесс, скрывавших свои чувства под вымученными, неподвижными улыбками.

Кира невольно отвлекалась на реплики, которыми обменивались ее соседи, но мысли ее с упрямством магнита возвращались к последним новостям, которые буквально свели на нет все ухищрения талассотерапии: в один из тех прекрасных дней, когда Кира пробовала на вкус критский отдых, сын объявил отцу, что не считает для себя возможным пользоваться его деньгами, да и вообще считает свое родство с ним досадным недоразумением природы, после чего переехал к бабушке — Кириной маме. К возмущению Киры, Митя принял новость с беспечным спокойствием, которого Кира совершенно не могла уложить у себя в голове. Переезду пятнадцатилетнего сына, в сущности, еще совсем ребенка, он никак не препятствовал и продолжал вести свою обычную деловую жизнь, словно ничего и не случилось, и даже не удосужился позвонить, чтобы рассказать об этом. Самым поразительным в муже казалось ей то, что у него не было относительно собственного сына ни малейших планов, и все, наверное, по той причине, что у него их не было и относительно себя самого. Митя, конечно, не знал, зачем он живет, однако лелеял мечту, и мечту вполне ему доступную и сбыточную: его скромным вожделением было обогнуть земной шар на яхте океанского класса. Спроси его, что он думает о своем собственном сыне, он пожал бы плечами и улыбнулся бы одной из тех своих улыбок, которая имела свойство обезоруживать.

Как стало известно впоследствии, странное стечение обстоятельств привело к демаршу Гоши: в марте на сайте «Компромат. ru» появилась статья, направленная против некоей высокопоставленной особы, и имя Мити фигурировало там в самом неприглядном контексте. Отношения с отцом у Гоши и без того были напряженными, но статья, с которой он познакомился по подсказке одного из своих друзей, и вовсе поставила на них крест.

Непонятно было, откуда Гоша набрался этих своих идей. С детства он был под присмотром; школа, куда отдали его учиться, была из самых лучших, под патронажем одной из первых дам государства. И Кира поэтому винила во всем случившемся Интернет: все эти «ВКонтакте», «Одноклассники» и прочие самодовольные стада, единицей которых, впрочем, она и сама с удовольствием состояла. И сейчас, поглядывая на хорошенького пятилетнего сына своих соседей, Кира с грустью думала: как-то совсем быстро пролетело время, и мальчик ее превратился в строгого юношу, а, казалось, еще совсем вчера был беспомощный, близкий и родной. С неуместным теперь умилением она вспоминала, как он коверкал слова и как это заставляло сердце сжиматься от нежности, а теперь это было упрямое, злобное существо, пышущее гневом и враждой.