Олег Куваев - Телесная периферия Страница 2

Он снял куртку и протянул Калиткину. Погоны оказались точно майорские, и Калиткину стало совсем весело и легко оттого, что он угадал.

– Что вы, товарищ майор, обойдусь!

– В карманах бутерброды. Дорога дальняя, – сказал майор. «Ах, Иван Григорьевич, товарищ полковник», – растроганно подумал Калиткин, точно Сякин сам лично прислал ему куртку и положил в карман бутерброды.

…Тягач покрутился немного по сонным еще улицам городка и потом пополз в гору. Так ему и предстояло ползти вверх всю дорогу.

«Итого», – сказал Калиткин. В данном случае это означало, что пограничная зона размещалась в высокогорье на четырех тысячах метров. Медицина же категорически запрещала Калиткину пребывание где-либо, кроме умеренно-теплых равнинных краев.

…Все началось с того, что Сякин Иван Григорьевич, тогда еще подполковник, послал въедливого старшину сверхсрочной службы Калиткина в неурочный обход вдоль границы. Он посылал его так раз или два в месяц «с целью критики и общих соображений». О придирчивости и въедливой пограничной памяти Калиткина ходили легенды. Он так и не узнал, кто были те двое, которые, видимо, знали расписание нарядов, но не знали расписания старшины Калиткина. Они решили прорваться по нахалке, с оружием в руках, благо до границы было несколько сот Метров. О награждении боевым орденом Калиткин узнал в госпитале. Из госпиталя Калиткин вышел инвалидом второй группы. Подполковник Сякин уже у себя на квартире, налив по рюмке барбарисовой настойки, сказал:

– Ты, Калиткин, не считай себя штатским. Считай, что в рядах.

Не в пример Ивану Григорьевичу жена сразу Калиткина из рядов вычеркнула. У них был свой домик, невдалеке от заставы, где Калиткин раньше служил. Теперь жена считала, что домик и огород надо продать и ехать на Украину, к родственникам. Калиткин, герой тайной войны, пристроится где-либо в военкомате, она по торговле – и все пойдет хорошо. Но Калиткин отвечал: «Обожди. Придет время – поедем».

За полгода госпиталей он пришел к выводу, что в нем теперь помещаются два человека. Первый, центральный, – это и есть старшина сверхсрочной службы Калиткин с сознанием правильности предназначения жизни. Второй же как бы облекал снаружи главного Калиткина телесной оболочкой. В настоящее время эта телесная периферия была неисправна. На пенсионном удостоверении стоял из-за этого штамп «работать запрещено». Если вдуматься – чудовищного смысла слова.

Штатская жизнь началась плохо. Жена долбила о переезде. Соседи из-за своих ставней ждали жадным глазом событий. В городе жили потомки староверов, бежавших в свое время от Екатерины в поисках обетованной страны Беловодья. Народ скрытный и недоверчивый. Вначале они обсуждали орден Калиткина, потом его пенсию – сто пятьдесят рублей, точно он космонавт какой. Теперь ждали – в доме бездельный тридцатитрехлетний мужик, не может быть, чтобы все обошлось.

Калиткин по привычке вставал рано. До обеда мотался по комнате в трусах, с угловатыми коленками и локтями – армейское чучело, как однажды определила жена. Сама она была уютная от хлопот по огороду. Ночью жена прижималась к Калиткину – двадцать девять лет, самое время. Но Калиткин, как бы опозоренный поломкой телесной периферии, отодвигался. Утром жена злилась:

– Когда уедем?

– Придет время – уедем.

Жена вымещала зло на редиске и луке, рвала его с грядок с накопительским остервенением. Калиткин провожал ее на рынок презрительным взглядом, но торговлю не запрещал – совсем баба взбесится.

Раздражение Калиткина находило выход в фантастической мелочности. Если вечером он курил на веранде и клал коробок спичек на край стола – утром он должен был находиться именно на этом месте. Окурок в пепельнице доводил до бешенства. Раздражало пятно на стекле и общий разброд вещей. Но ведь внутри-то был прежний Калиткин, с сознанием непростой роли в мире. И потому он все надменнее вздергивал голову на сухой шее.

Однажды утром жена грохнула на пол стопку японских тарелок:

– Идол ты дефективный! Или уезжаем, или еду одна!

Меж тем Сякин Иван Григорьевич пошел на повышение. Узнав об этом, Калиткин одобрил решение высокого командования, погордился за любимого командира и пошел в отряд, чтобы пригласить Ивана Григорьевича на прощальный ужин. Он рассудил: если бы не подвиг Калиткина, то и не было бы повышения подполковника Ивана Григорьевича. Столица не одобряет безнаказанных переходов границы.

Но от приглашения подполковник Сякин уклонился. Вместо этого позвал Калиткина снова к себе, и снова они выпили по рюмке барбарисовой настойки, полезной для мужского здоровья. Закусывая салатом, Калиткин поперхнулся, ощутив страшное подозрение. Украинского сладкого лука в староверском поселке ни у кого не было, это он знал. Под предлогом выпить воды он вышел на кухню, и его тренированный взгляд сразу обнаружил домашнюю знакомую корзинку и знакомую зелень. Чутье подсказало Калиткину, что ничего тут случайного нет: все эти годы жена не ходила на рынок, а продавала овощи товарищам офицерам, брала деньги с любимого командира.

– Ты, Калиткин, числи себя в рядах, – повторил по-доброму Иван Григорьевич. – Если что, звони прямо ко мне.

Подразумевалось, что Калиткин будет жить здесь, где дом, и всегда может прибегнуть к связи.

Дома Калиткин добил остатки японской посуды и вытоптал огород. Тогда же в огороде с ним случился первый припадок: автоматная очередь, взрыв бандитской гранаты, запрокинутый горизонт.

Жена уехала. Огород в считанные дни зарос, превратился в пыль и бурьян. Улица прилепила к нему слово «припадошный» и успокоилась. Место Калиткина в иерархии пыли, ставен и глиняных заборов было найдено.

Осенью на заставе сменился состав, а еще раньше товарищи офицеры сменили место службы, были направлены кто куда. Чужой стала застава.

Зимой Калиткин совсем одичал, шатаясь без цели из угла в угол. К нему как-то заглянула Тряпошная Нога – то ли староверка, то ли тунеядка, короче: частнопрактикующий знахарь. Она расправила шелковое полосатое платье, плотно заняла стул и неодобрительно оглядела жилье Калиткина. Видно, она не угадала строгой системы порядка, который теперь с точностью до миллиметра он установил для всех вещей.

– Живешь как дикая чукча, – сказала Тряпошная Нога. – Табаком скоро весь переулок задушишь.

– Тебе чего надо? – сурово спросил Калиткин. – Зачем пришла?

– Для помощи, – Тряпошная Нога махнула рукой и извлекла из воздуха поллитровку.

– В такую жару ее и верблюд пить не будет, – не к месту оскорбился Калиткин. На дворе стоял декабрь и холод.

– На что жалуешься? – Тряпошная Нога уставила на Калиткина тяжелый чугунный глаз, и, странное дело, Калиткин задумался: а на что он, в сущности, жалуется?

– У тебя от военного сотрясения в кровь вошли пузыри, – не дождавшись ответа, сказала Тряпошная Нога. Она опять махнула рукой и извлекла из пространства вторую бутылку с мутной, зеленого цвета жидкостью.

– На закате солнца пять капель в кружку холодной воды.

– Это что за яд? – полюбопытствовал Калиткин.

– Настой из змеи.

– Отравить хочешь? Зачем?

– Полностью растворенная змея со всеми солями и элементами жизни, – научно ответила Тряпошная Нога, – Для очистки крови от пузырей и комплектации жизненной силы.

Уходя, Тряпошная Нога оглянулась с порога, сменила чугунный взгляд на игривый бабий и произнесла:

– Баба твоя, видно, не скоро вернется. Прислать, что ли, девку стекла помыть?

– Я тебе пришлю! Обсудили уже за дувалами! – сердито отказался Калиткин.

Но странное дело: змеиная настойка и в самом деле ему помогла. Нога перестала подволакиваться, вещи в доме как-то само собой разместились, шум в голове утих, и сны обрели четкость. Калиткин к весне побелил дом – проклятую собственность, вскопал огород для личного потребления витаминов, стал покупать в киоске на станции журналы «Здоровье» и «Техника – молодежи». А также прислушиваться к разговорам о медицине.

Как раз всенародная медицинская мода миновала эпоху петрушки и стала клониться к системе йогов. Калиткин написал письмо главному московскому йогу Кан-дыбину-Шкляревскому с изложением собственной непростой судьбы. Судьба Кандыбина-Шкляревского также была непроста: полная растрата сил в вихре страстей, клиническая и житейская гибель и возвращение молодости через несложную систему дыхания и поз, известных с глубокой древности.

Что-то в судьбе Калиткина тронуло того, потому что из Москвы Калиткин получил отпечанную на папиросной бумаге инструкцию о правильной пище, питье теплой воды, животворящей силе дыхания и позах-асанах.

Жесткая самодисциплина, которую тысячи лет назад уже требовали от человечества индийские мудрецы, очень пришлась к военной душе Калиткина. Недавняя расхлябанность сменилась почти военным распорядком питья воды, дыхания. Через месяц Калиткин окреп настолько – хоть иди на комиссию. Только припадки остались. Они шли по какой-то неизвестной, но своей системе, и всегда одно и то же: щебенка, косой горизонт и две фигуры, скошенные из верного автомата Калашникова.