Айрис Мердок - Время ангелов Страница 2

— Я русский, — ответил он с гордостью, а затем спросил: — А вы?

Она поняла вопрос, но как на него ответить?

— Я Пэтти О'Дрисколл.

Глава 2

— Что ты намерен делать со своим братом?

— Не знаю. А разве необходимо что-то делать? Маркус Фишер стоял спиной к теплой, ярко освещенной комнате, выглядывая на улицу в щель между занавесками. Туман, будто сам став источником света, слегка окрасил тьму рыжевато-желтым цветом и сделал ее еще более густой. Звук корабельной сирены поблизости в плотном воздухе прозвучал приглушенно. Маркус с удовлетворением задернул занавески и снова повернулся к пылающему огню.

Нора Шэдокс-Браун, крепкая, облаченная в твид, неясно вырисовывалась у стола. Как многие из тех, кто живет заботами других, она и в среднем возрасте сохранила девический вид, хотя ее аккуратные прямые волосы уже чуть посеребрились. Свет лампы сиял над ней, освещая плотное ирландское полотно, на белом фоне которого поблескивал золотой узор трилистника. Огромный, как головка сыра, вишневый торт, разрезанный на куски, обнажал свою кремовую сердцевину, усеянную сочными вишнями. Маркус с одобрением осмотрел все сверху донизу. Жареные лепешки мягко покоились под тяжестью тающего масла. Джем из сливы ренклод, названный его создателем «ренклод чатни», чтобы подчеркнуть исключительность и объяснить его высокую цену, громоздился маслянистой горой на блюде из стекла Уотерфорда. Чайник только что наполнили, и сильный приятный запах горячего индийского чая пригласил Маркуса к столу. Он сел.

— Я просто боюсь, что произойдет какой-то скандал. А это так плохо для девочек.

— Не знаю, что у тебя на уме, — сказал Маркус. — Конечно, Карел ужасно эксцентричный, но он преуспевал на прежнем месте, и я не вижу причин, почему бы ему не управиться здесь. Во всяком случае, это напоминает мне синекуру.

— Совершенно верно! Я подозреваю, что священноначалие оценило твоего брата и поставило на такое место, где он не сможет принести вреда!

— В чем состоят обязанности приходского священника этой несуществующей церкви? Ведь от церкви ничего не осталось, кроме башни.

— Да. Бомба разрушила все остальное. Такая потеря! Вы знаете, это Рен. И он не создал ничего более прекрасного.

— Все это место выглядит как будто его только что разбомбили, Я ходил туда как раз перед приездом Карела. Они снесли все вокруг дома священника, буквально все.

— Да, это тот самый участок, из-за которого подняли столько шума и писали в «Таймс».

— Эта идея с небоскребом?

— Да. Разрешение на проектирование в последний момент отменили.

— Solitudinem fecerunt[4] в порядке. Но неужели нет ничего, кроме дома священника и башни? Никакой церкви где-нибудь еще?

— Нет. Кажется, есть еще церковный зал, но он не освящен; я полагаю, священник может работать и много, и мало, — словом, как ему заблагорассудится. Помнишь, хотя вряд ли, парня, который был здесь прежде, странного вида калека, кажется, он никогда ничего не делал. Это явно убежище для трудных детей. Я встретила способную свести сума женщину, по имени миссис Барлоу, в офисе Оксфам, и она рассказала мне об этом. Подозреваю, она воображает, будто обладает властью над этим приходом, и, кажется, считает это место своей собственностью. Ты же знаешь, как городские церкви выглядят в наши дни. Лекции и концерты, а по воскресеньям они закрыты. Это вполне устроит Карела! Он может предоставить все миссис Барлоу.

— О чем тогда беспокоиться? — спросил Маркус, подкладывая себе «ренклод чатни».

— Потому что он не может жить по принципу «от добра добра не ищут». Ему нравится шокировать людей. Ты же знаешь, какой он неуравновешенный.

— Успокойся! — Здравомыслящая Нора никогда не поймет такой сложный, обращенный в себя характер, как у Карела. Нора считает любую утонченность фальшью. — И посмотри, каким образом он отказывается повидать тебя и даже не позволяет тебе навестить Элизабет. В конце концов, вы оба были назначены опекунами, когда умер ее отец. А он никогда не позволял тебе и слова сказать.

Карел был старшим братом Маркуса. Джулиан, отец Элизабет и младший брат Маркуса, умер много лет назад от какой-то таинственной болезни, когда Маркус находился в Соединенных Штатах. Это правда, что Карел вел себя так, как будто он был единственным опекуном ребенка.

— Я не стал бы так говорить, — возразил Маркус. — Здесь есть доля моей вины. Мне следовало занять более твердую позицию с самого начала.

— Ты боишься Карела, вот в чем твоя беда.

Боялся ли он? Родители Маркуса умерли, когда он был еще школьником, и Карел, ставший главой семьи в шестнадцать лет, стал казаться ему отцом. Джулиан, младший, вечно недомогающий, превратился для обоих братьев в объект любви. Но именно Карел стал источником силы.

— Мы все тогда были очень счастливы вместе, — пробормотал Маркус, его рот был набит теплой масляной лепешкой и ренклодом.

— Что ж, похоже, потом что-то расклеилось.

— Наверное, мы просто выросли. К тому же появилась девушка. И… много разных вещей.

— А что делала девушка?

— О, причинила много бед… Она была восторженным созданием и по-своему влюблена в нас троих, и мы были некоторым образом влюблены в нее. Я спасся, ускользнув в США. Карел и Джулиан были тогда уже женаты.

— Кажется, все довольно запутанно.

— Так и было. Она выглядела немного нелепой, но ужасно милой. Я вспоминал ее как смешной эпизод. Забавно, теперь я даже не могу представить ее внешность. Она была членом Коммунистической партии. Все это произошло невероятно давно.

Маркус был больше обеспокоен неожиданным возвращением брата в Лондон, чем показывал это Норе. Приход в Мидленде считался малодоступным из-за своей удаленности. Ходили какие-то слухи об эксцентричных выходках Карела. Маркус предпринял два коротких и явно нежелательных визита, и теперь прошло уже несколько лет с тех пор, как он видел своего брата и Элизабет.

— Сколько сейчас лет Мюриель? — спросила Нора, подливая еще чаю. — Дай-ка подумать, ей, должно быть, двадцать четыре.

— Полагаю, да.

Мюриель была дочерью Карела, его единственным ребенком.

— А сколько лет Элизабет?

— Девятнадцать.

Девятнадцать! Он знал это. Он много думал о том, как растет Элизабет. Он очень ясно помнил ее очаровательным ребенком лет двенадцати, ее удлиненное бледное печальное лицо и светлые, почти белые волосы, струящиеся по плечам. Она обладала зрелостью единственного ребенка, ощущающего себя сиротой. Конечно, она была немного дикой, с мальчишескими ухватками. Ни ей, ни Мюриель не пришлось долго наслаждаться материнской заботой. Обе миссис Фишер, Шейла и Клара, родили по девочке и вскоре умерли. Их поблекшие образы, наделенные сверхъестественными, таинственными чертами и теперь слившиеся воедино, парили в отдалении, как печальное и немного обвиняющее соседство для холостяка Маркуса.

— Элизабет, должно быть, сейчас очень красивая, — сказал Маркус, подкладывая себе кусок вишневого торта. Хотя он трусливо никогда не заявлял своих прав на подопечную, он все еще ощущал по отношению к ней странное волнение, которое пришло к нему, когда после смерти Джулиана он почувствовал себя почти отцом очень хорошенького и умного ребенка. Карел вскоре незаметно ускользнул с малышкой. Пока она была ребенком, он регулярно с ней переписывался и привык связывать с ней, хотя и не отчетливо, будущее. Элизабет была для него словно в резерве, как нечто, что еще придет. Он почувствовал сейчас всем своим существом трепет того прежнего невинного чувства обладания, смешанного с еще более сильным ощущением страха перед старшим братом.

— Болезнь могла изменить ее внешность, — предположила Нора. — Может, это какой-то врожденный порок. Не следует удивляться, если она умрет молодой, как ее отец. — Нора, здравый смысл которой иногда приводил к удивительно бессердечным суждениям, никогда не любила Элизабет и называла ее лукавым призрачным созданием. — Кроме всего прочего, тебе следует узнать побольше о состоянии здоровья Элизабет.

Года четыре назад у Элизабет появилась слабость спины, то, что сначала называли скользящий диск. Ее заболевание не поддавалось диагнозу и лечению. Теперь она носила хирургический корсет и жила в соответствии с предписанием «ничего не принимать близко к сердцу».

— Ты совершенно права, — сказал Маркус. Он начал испытывать особую боль, вызванную настойчивым желанием увидеть Элизабет снова и как можно скорее. Это чувство спало в нем, а сейчас пробудилось. Он ощущал вину и замешательство из-за своего отступничества.

— И потом, ее образование, — продолжала Нора. — Что мы знаем о нем?

— Я знаю, что Карел учил ее латыни и греческому.

— Я никогда не одобряла обучение в семье. Оно слишком поверхностно. Обучать должны профессионалы. Кроме того, обычная школьная жизнь принесла бы девочке только добро. Мне сказали, что она почти не выходит. Это плохо для нее. В таком положении люди должны просто сделать усилие и помочь себе сами. Сдаться и слечь — это самое худшее, что только может быть.