Александр Проханов - Скорость тьмы Страница 2

— Мы как раз подошли к разделу экспозиции, который объясняет это недоразумение. — Ольга Дмитриевна, кутаясь в шаль, остановилась перед большой фотографией, где множество людей катило тачки, замахивалось кирками, облепило муравьиным покровом кручи. И среди этого слипшегося многолюдья, облаченного в картузы и робы, выделялись стражники с винтовками наперевес. — Мы узнаем сейчас историю Рябинского моря, поглотившего страну Молоду.

Этих кротких мест коснулся сталинский план, превративший лазурную райскую сказку в железную быль. Низвел населенное ангелами небо на землю, населенную инженерами, «зэками», офицерами НКВД. Навьючил народ работой по созданию «рая земного», путь к которому, вымощенный кремлевской брусчаткой, лежал через мировую войну. Каналы соединяли Балтийское и Белое море. Превращали Волгу в путь из Москвы в Каспий, Азов, Черноморье. Москва, удаленная от побережий вглубь континентальной равнины, становилась «портом пяти морей». Подводные лодки и боевые корабли по внутренним водам, минуя турецкие проливы и Средиземное море, перебрасывались с флота на флот, неуязвимые для врагов. Сталинским замыслом создавался гидроузел на Волге, плотина с агрегатами ГЭС, моторный завод в Рябинске для первого поколения боевых советских самолетов. Огромное рукотворное море принимало воды перегороженных рек, погружало на дно страну Молоду. В небе над Молодой потекли синие кольца дыма из раскуренной сталинской трубки.

Экскурсант, московский поэт, чутко улавливал музыку женского голоса, звучавшего на распев, словно женщина расставляла слова в стихотворении, которое тут же сочиняла. Ему нравилась эта женщина русской провинции, в которой он улавливал сходство с птицей, не сумевшей улететь в жаркие страны, зимующей в суровом краю. Углы темной шали напоминали опущенные крылья, и мечтательный поэт хотел прикоснуться губами к вязаной шали и сказать женщине утешительные нежные слова.

Она говорила о затоплении Молоды. В рассказе, как у плачеи, слышались едва уловимые рыдания. Поэту казалось, что он присутствует при незримом отпевании.

На высоком бугре над поймой построили бараки из неотесанных, ярко-желтых досок. Поставили вышки с пулеметами и охранниками в остроконечных шлемах. Обнесли зеленый холм столбами с колючей проволокой. Начальник строительства, майор Раппопорт в фуражке с синим околышком, сам принимал этапы сутулых, с серыми лицами «зэков», распределял гурты по баракам. Тут были опытные землекопы, сбившие до костей ладони на стройке канала «Москва-Волга». Были урки, взятые на разбоях по второму и третьему разу. Были инженеры, арестованные еще по делу «Промпартии». Были партийцы, не сумевшие скрыть своих симпатий к Бухарину и Зиновьеву. Были острословы, блеснувшие в компании верных друзей анекдотом про Сталина. Но более всего здесь были русских крестьян с безнадежным взглядом синих, потухших глаз, забывшие, как пахнут скотина, парное молоко, горячие подмышки белокожих длинноволосых жен.

Стройка потянулась через пойму туманной муравьиной дорогой, вырастая земляной плотиной. Тускло вспыхивало железо бесчисленных лопат, скрипели оси телег, стучали синими выхлопами сваебойные машины и бетономешалки. Поодаль, на яру, где когда-то казнили двух последних волхвов, разрасталось кладбище без крестов. В могилу вколачивался кувалдой кол с трехзначной цифрой, словно охранники боялись, как бы из ямы не воспрял худой кричащий мертвец с забитыми глиной глазницами.

Лучшие архитекторы, любимцы Сталина, проектировали здание будущей электростанции, которая своей красотой напоминала античный храм. Среди колонн и хрустальных стекол, сверкая сталью и медью, жили могучие, рокочущие боги. Тысячи терпеливых рабов в сапогах и ватниках, под надзором строгих жрецов в фуражках с синими околышками, возводили величавый храм. И уже была готова к отливке гигантская статуя Вождя, на создание которой были собраны колокола из разоренных монастырей и приходов. По вдохновенному замыслу ваятеля, статуя, вырастая из вод, даже при слабом ветре, должна была издавать таинственные мелодичные звоны, долетавшие до пароходов, плывущих из Черного в Белое море.

Женщина, ведущая экскурсию, побледнела, словно была близка к обмороку. Поэту показалось, что ее коснулась ледяная железная плита, отобравшая разом все ее живое тепло, ее женственность и красоту. Он бросился к ней, не давая упасть.

— Что с вами? Может быть, принести воды?

— Мне немножко нездоровится, это пройдет, — благодарно сказала она, превозмогая свой недуг. Экскурсанты, встревоженные происшествием, терпеливо ждали, когда к ней вернутся силы. А впечатлительный поэт, уже влюбленный в эту печальную красавицу, думал, что напишет поэму о русской весталке, одиноко и безнадежно хранящей искру былого огня.

Подневольные лесорубы с топорами и пилами вырубали леса в ложе водохранилища. Геодезисты на окраинах сел делали замеры, определяя уровень будущего водяного зеркала. По домам Молоды расклеивали объявления о скором выселении жителей. Собирали митинги, увещевая народ разбирать деревянные дома, переселяться в сторону Рябинска, где отводились территории под поселки, и переселенцев ждала работа на могучем моторном заводе. Женщины слезно вопили в домах. Мужчины угрюмо смотрели на агитаторов и трубачей, игравших на площадях советские марши. Сквозь Молоду строем проходили военные части с винтовками, маршировали отряды «чекистов». Из дома в дом ходили переписчики, занося в листы имена переселенцев. Выдавали «подъемные», уговаривали строптивых. А особо норовистым показывали на кожаную кобуру, из которой торчал маузер с побелевшим от частого применения стволом.

Семьями раскатывали дома на венцы, выставляя на торцах черные дегтярные цифры. Свозили к реке, вязали из бревен плоты. Грузились с детьми, стариками и женами, окруженные тюками и утварью, сплавлялись к устью. Так некогда шли по Молоде плоты с казненными волхвами, — караваны молчаливых печальных плотов. По дорогам тянулись тележные обозы с платяными шкафами, зеркалами в старинных рамах, с часами, чьи медные маятники продолжали раскачиваться, и в фарфоровых циферблатах раздавались хрустящие звоны.

Город Молода зиял пустырями, оставшимися от разобранных домов. Каменные лабазы, кирпичные палаты купцов, здания училищ, пожарная каланча, церкви с куполами и колокольнями смотрелись дико и пусто. Лишь изредка по осенним улицам пролетал шальной грузовик с чекистами. Военные что есть мочи колотили в какую-нибудь запертую дверь, за которой скрывались те, что не захотели покинуть Молоду. Триста молодеев решили погибнуть в потопе, не желая расстаться с могилами близких, с родными алтарями, обрекая себя на библейскую смерть.

Всю зиму над Молодой в морозном беззвездном небе трепетало северное сияние, бледно-розовые и зеленые сполохи. Словно летали над городом прозрачные стрекозы. А оставшиеся умирать старожилы уверяли друг друга, что это ангелы посланы им в утешение.

— Почему мы ничего об этом не знали? — спрашивал изумленный поэт, увлеченный своим поэтическим замыслом, — Ведь это русская Атлантида! Это сказочный град Китеж!

— Нет, это наша Молода, — отвечала женщина тихо и истово, не позволяя сравнениями умалить неповторимость родного несчастного места, отдельного от других испепеленных и несчастных мест.

Той весной солнце жгло снега на берегах Шексны и Молоды, льды всплывали и трескались, вся земля сверкала в бесчисленных алмазных ручьях. Паводок был бурный, небывало стремительный. Вода со льдами подходила к плотине, взбухала, ходила громадными кругами, заполняя ложе рукотворного моря. Деревни погружались под воду.

Старик и старуха лежали на высокой кровати, глядя, как из половиц выступает вода, как в стекла избы колотится льдина, как поплыла по избе деревянная табуретка. «Прости меня, Марфа, грешного». «И ты меня прости, Николай». Лежали, взявшись за руки, глядя, как скользят по потолку водяные круги.

В монастырском соборе сошлось до сотни людей. Затворили железную дверь, как во времена Батыя. Запалили лампады перед чудотворной иконой Божьей Матери. Взяли в руки свечи и пели высокий, печальный, бесконечный псалом. На руках у женщины молчал глазастый ребенок, и она все кутала его в теплый полушалок. Когда вода затопила собор, и люди ушли под воду, и гасли одна за другой лампады, женщина подняла над головой ребенка, и он, оставшись один на поднятых из воды материнских руках, глядел, как плывет по воде икона.

На островках, посреди половодья, скапливались лисы и волки, зайцы и мыши, рыси и белки. Жались друг к другу, тонули с островами в мутных воронках. Лоси плыли к далеким берегам, огибая серебряные льдины. Прилетные птицы, возвращаясь из Африки, не находили родных гнездовий, кружили над пустынными водами, стаями садились на торчащие из-под воды колокольни. Рыбы, полные икры и молоки, увивались над городскими мостовыми, над крышами домов, над могильными памятниками.