Нурбей Гулиа - Русский декамерон, или О событиях загадочных и невероятных Страница 2

Как объяснить этот случай? Что это - внутриутробная па мять, передавшаяся мне через восприятие матери? Почему же тогда я видел всю компанию спереди, а не с места матери? И по чему присутствие Хорена не зафиксировалось в памяти мате ри, а в моей - осталось во всех подробностях? Тут есть о чем поразмыслить психологам, а может, и психиатрам!

И еще - к какому виду или подвиду загадочных случаев мож но отнести этот? Только к внесистемному, которые мы и рас сматриваем в данном разделе!

"КИРПИЧ" ПОД ШКАФОМ И УПРЯМЫЙ СПАСИТЕЛЬ ГРИГОРЯНЦ

Следующие два случая относятся к моему раннему детству, когда я уже хорошо запоминал происходящие вокруг меня со бытия. Случаи эти имели место в городе Тбилиси, где я и ро дился.

Я уже говорил, что о самом рождении да и о первых двух трех годах жизни знаю только понаслышке. Через год и девять месяцев после моего рождения началась война. К сожалению, а может быть, и к счастью, этого этапа своей жизни я не помню: я почти все время болел чемто желудочнокишечным, так, что голова почти не держалась на шее - повисала от слабости. Отца забрали в армию в самом начале 1940 года, и главой дома остал ся муж бабушки - Федор Кириллович Зиновьев. Туго ему при ходилось, - вопервых, он был единственным кормильцем се мьи, вовторых, ему припоминали его белогвардейское прошлое, а втретьих, - чуть не приписывали участие в троцкистско зиновьевском блоке. Изза фамилии. Люди при этом забывали, что Зиновьев - это исконно русская фамилия, а "враг народа" Зиновьев ("бойфренд" Ленина и его "сожитель" по шалашу в Разливе) был Радомысльским, а до этого - Апфельбаумом. Ви димо, для того чтобы, если его спросят: "А кем вы были до Зино вьева?", ответить - "Как кем - Радомысльским!", а потом уже огорошить любопытного колоритной фамилией Апфельбаум. Неужели можно было спутать белого офицера, дворянина Зи новьева с Апфельбаумом? Но путали по безграмотности.

Так вот, лечил меня от перманентного поноса врач - армя нин Григорянц. Но лечение не помогало, и голова моя повисала на немощной шее все больше и больше. Зиновьев не стерпел экспериментов над малышом и, схватив свою белогвардейскую шашку (она до сих пор висит у меня на стене), изгнал злосчаст ного эскулапа. Может, и зря, так как врача этого все очень хва лили. А потом началась война, кормильца Зиновьева мобилизо вали, и есть стало нечего. И хоть понос при этом прошел сам собой, но начался голод, и бедная голова моя окончательно по висла, на сей раз с голодухи. Несмотря на то что последнюю еду оставляли мне. Однако размоченный в воде черный хлеб и ва реные кукурузные зерна я не усваивал и медленно угасал.

Помню случай, происшедший на Новый, то ли 1943, то ли 1944 год. Похоронки на отца и Федора Кирилловича Зиновьева уже пришли, и бабушка, собрав ненужную теперь одежду на ших мужчин, пошла на тбилисский Дезертирский базар. "Кол хозный рынок Первомайского района" - никто так не хотел его называть, потому что это был форменный базар, где еще дезер тиры Первой мировой войны продавали свое обмундирование и разные ворованые вещи. Кто знает Тбилиси с 20х по 70е годы прошлого века, тот помнит, что такое Дезертирский базар. Ба бушка иногда брала туда меня с собой, и я не знал места более отвратительного. Голодные люди просили продавцов дать им хоть кусок на пропитание, но те гнали их, и не было этим го лодным ни помощи, ни защиты. Торговля - хороша она тогда, когда есть закон и благополучие в стране. Но нет ничего омер зительнее и страшнее торгаша, когда он становится хозяином положения.

Я хорошо помню молодого жирного торгаша на базаре, ко торый, вонзив нож в "кирпич" сала, высокомерно провозгла шал: "Двести рублей!". Это было так дорого, что никто не мог купить столь вожделенное сало. У меня тоже слюнки текли, но сало было недоступно. Удивляюсь терпению народа, не уничто жившего этих паразитов и не отнявшего силой жизненно необ ходимые "дары природы".

Так вот, бабушка продала носильные вещи наших мужчин, а купить на базаре перед Новым годом было почти нечего. Толь ко чачи (крепкой виноградной водки) было навалом - закусы ватьто было нечем, и чача оставалась. Бабушка купила два лит ра чачи, а на все оставшиеся деньги приобрела у спекулянтов большую жестяную банку американской тушенки. Гулять так гулять - Новый год всетаки!

И вот вечером к нам пришили гости - мамины товарищи по студенческой группе - русская Женя, армянин Рубен и осе тинка Люба. Бабушка поставила на стол чачу, а Рубен, как муж чина, принялся открывать ножом тушенку.

- Нина Георгиевна, знаете, это вроде не тушенка, - упавшим голосом произнес Рубен, и все почувствовали запах того, что никак не могло быть тушенкой. Это было то, чем был сам человек, который во время войны и голода распаял банку, вы ложил тушенку, и нет чтобы положить туда песок или землю. Он, пачкая руки, наложил туда дерьма и снова запаял банку. Такой урод нашелся, и мы получили "подарочек" к Новому году!

А я, ползая по полу и шаря под мебелью (мне было тогда три или четыре года), неожиданно нашел под шкафом круп ный, никак не пролезавший в щель между полом и шкафом "кирпич" довоенного черного хлеба! Как он попал под шкаф, почему его не тронули вездесущие тогда крысы - это оста ется загадкой, но целый, без единого изъяна, твердый, как ал маз, "кирпич" был с трудом извлечен изпод шкафа и триж ды благословлен. Его размочили в кипятке, нарезали ломтя ми, подали на фарфоровом блюде и разлили по стаканам чачу. Все были счастливы!

И когда перед самым наступлением Нового года по радио пе редали короткое обращение Сталина к народу, стаканы сошлись в тосте: "За Сталина, за Победу!" Потом были тосты за Жукова, за Рокоссовского и других военачальников. Рубен провозгласил тост даже за своего земляка - генерала Баграмяна. Всех вспом нили, только того, кто нашел этот хлеб, вернувший оптимизм и накормивший страждущих, почемуто забыли. Ну да ладно, я им это простил!

Утром хозяева и гости долго выползали изпод стола и при водили себя в порядок перед работой. Первоето января было тогда обычным рабочим днем.

Итак, голод стоял в Тбилиси нешуточный. Не блокадный Ленинград, конечно, но людей умерло немало. Казалось, скоро наступит и мой черед. Но вот появляется на горизонте (а вер нее, в нашей квартире) некий армянин и спасает меня от голод ной смерти.

У нас в квартире было три комнаты - две занимали мы, а третью - соседка, еврейка Рива. Ей тогда было лет двадцать. Ее муж - милиционер Рубен, сперва бил ее нещадно, а затем ушел, забрав с собой сына Борика. Рива ничего не умела де лать, ну ровным счетом ничего, даже обеда себе не могла при готовить. Не знала Рива ни погрузински, ни на идиш, даже по русски говорила с трудом. Но, забегая вперед, скажу, что жизнь научила ее и русскому, и грузинскому, и идиш - правда, го ворила она на дикой смеси этих трех языков. Научилась она и обеды готовить, и субботы соблюдать, и даже мужа нашла себе прекрасного, который и увез ее в большой дом на Ломо носовском проспекте в Москве. Но это - через двадцать лет. А пока сдали мы одну нашу комнату армянину Араму, кото рый приехал из села Воронцовки и устроился заведующим га ражом ("завгаром") в Тбилиси. Его машины возили продукты из Воронцовки в Тбилиси: две - направо, одна - налево. Богат Арам был неимоверно!

Бабушка моя (бывшая графиня!) готовила ему обеды, а де нег он давал чемоданами. Я хорошо помню платяной шкаф, вся нижняя часть которого была завалена деньгами. Бабушка поку пала по заказу Арама икру, груши "Дюшес", фигурный шоко лад (напоминавший знакомый мне сургуч: шоколада я до этого просто не видел). Но Арам был болен туберкулезом уже в от крытой форме, и аппетита у него не было.

- Отдайте груши ребенку! - говорил он, не в силах съестьэтот редчайший в голодное время деликатес. - Нурик, сургуч хочешь? - звал он меня отведать фигурный шоколад, стоивший килограммы денежных знаков. Икру я даже перестал любить с тех пор, перекормленный ею Арамом. Но я выжил и стал кре пышом.

Арам же, страшно разбогатев, купил большой дом в Тбили си, женился на юной красавице и вскоре умер. От туберкулеза тогда не лечили.

В чем же чудеса? Ну хорошо, с хлебом все ясно. Вернее, совсем не ясно, когда и как он попал в узкую щель под шка фом - что, специально поднимали шкаф и засовывали туда нетронутый "кирпич" хлеба? Даже если предположить, что сделали этот странный поступок спьяну, то почему хлеб не съе ли за дватри военных года голодные крысы, кишмя кишевшие в нашей комнате?

Ну, представим, что хлеб я нашел чудом, однако что же тако го необыкновенного в том, что больной туберкулезом человек не имел аппетита и отдавал свою еду мне, чем спас меня от го лодной смерти? А то, что имя, отчество, фамилия и националь ность этого человека полностью совпадали с таковыми у изгнан ного Зиновьевым эскулапа - Арама Мартиросовича Григорян ца! Выходит, хотел меня спасти один армянин Арам Мартиросович Григорянц, но ему не дали этого сделать. Тогда пришел его полный тезка и сделал это, возможно, и невольно; он спас меня, после чего вскоре умер сам!