Эдуард Тополь - Русские на Ривьере Страница 2

– Ну чем это не Сочи? – сказал я. – Неужели и в России нельзя…

– Ни-ког-да! – перебил Саша на манер своего духовного отца Шлепянова.

– Но почему?

– Потому что у нас другой климат. И из-за этого мы другая нация. Когда здесь, в райском климате Средиземноморья, родилась цивилизация, у нас еще был ледниковый период. Тут уже были водопровод, виноградарство, философия и поэзия, а у нас касоги дрались с зулусами. Тут уже были законы, суды, ремесла и живопись, а у нас еще шили одежду из звериных шкур. Тут уже снимали по три урожая в год, а у нас только учились класть печи, чтобы как-нибудь пересидеть зиму. Но если девять месяцев в году сидеть на печи и ни хрена не делать, то как успеть за развитием человечества?

– Похоже, мне придется защищать от тебя Россию…

– А кто на нее нападает? По моей теории граница цивилизации проходит по границе выпадения снега. И я просто констатирую факт – нам не повезло с климатом. Сегодня в Москве минус шесть, снег, никакого солнца и продолжение ледникового периода! Как Шлепянов сказал однажды о Петре Первом: «И что ему дался этот Финский залив! Не мог он, что ли, «ногою твердой стать» при Ялте?» Ведь действительно совсем другая была бы страна!

– У шведов климат не мягче, а они построили социализм с человеческим лицом.

– Я жил в Стокгольме. Там зимой довольно тепло. Гольфстрим рядом. А у англичан двести пятьдесят дождливых дней в году, и поэтому они занудны, как их погода. Нет, климат – это очень важно. Посмотри вокруг – мы с тобой в утробе европейской цивилизации! Только в этом тепле и в этой красоте могли родиться гуманизм и гедонизм – самые великие, на мой взгляд, открытия человечества. Прошу снять шляпу и побриться – ты приближаешься к возлюбленной мною Франции. Как ты уже понял, в моей жизни было много красивых женщин. О некоторых из них я тебе рассказал, о других еще расскажу, а о самых красивых и всемирно знаменитых не расскажу никогда. Но с кем бы я ни был, в душе я никогда не изменял главной любви своей жизни – Франции. Я люблю эту девушку с четырнадцати лет. Тогда это была, конечно, только мальчишеская романтическая любовь по книгам и фильмам, она могла исчезнуть при встрече с реальной Францией и, действительно, чуть не испарилась во мне в первый день моего пребывания в Париже. Но затем… Я могу на полном серьезе говорить с придыханиями Татьяны Дорониной: «Любите ли вы Францию? Нет, я хочу спросить вас: любите ли вы ее так, как люблю ее я – всей душой…» – ну и так далее.

И я хочу, чтобы ты увидел Францию моими глазами. Чтобы ты влюбился в нее, как я, и понял – нет, не понял, понять не проблема, – прочувствовал, для кого мы будем делать наш фильм. Без ощущения души этой страны у тебя ничего не выйдет. Только зная французов – этих великих гурманов жизни, еды, вина, женщин и искусства, – можно приступать к созданию фильма для французского зрителя.

– Хороший монолог, старик. Нужно его куда-нибудь вставить. Можешь повторить на магнитофон?

– Блин! Вокруг тебя рай, а у тебя никаких эмоций! Ты стал настоящим американцем, бесчувственным, как все они. Или ты и был таким?

– Был, Саша. Всю жизнь.

– А что? Разве нет? Если посмотреть твою жизнь, ты давил свои чувства ради достижения каких-то других целей. Пренебрег ради них карьерой в кино и любимыми женщинами, ночевал на вокзалах и даже услал сам себя в эмиграцию ради своей заветной «Главной книги». Устроил в своих книгах публичную, на весь мир порку КГБ и советскому режиму, а теперь – нашим миллиардерам-олигархам…

– Саша, не надо так высоко, я еще жив.

– Мне одно не понятно: если это действительно «заветная» книга, о которой ты мне рассказывал, почему ты не написал ее тогда же, по горячим следам? Почему тянул столько лет?

– Это хороший вопрос. Сегодня какое число?

– Ты сам знаешь – двадцать седьмое марта, день рождения Ростраповича.

– Саша, в марте 79-го года я дал подписку о неразглашении фабулы этой книги. Запрет распространялся на двадцать лет. Поэтому я и сговорился с Гайлендом на апрель 99-го…

– Запрет на фабулу? Я не понимаю. Кому ты дал подписку?

– Об этом ты прочтешь в романе.

– Минуточку! Я тебе рассказываю о самых, можно сказать, интимных событиях моей жизни. А ты не можешь рассказать мне фабулу своей книги? Я что – стырю ее?

– Саша, не нужно меня пытать. В марте 79-го КГБ проводил в Риме совершенно уникальную операцию, а ЦРУ пыталось эту операцию сорвать. Я был участником событий, но дал подписку о неразглашении на двадцать лет. Всё. Больше я не могу сказать об этом ни слова.

– Насколько я понимаю, ты дал эту подписку не в КГБ…

Я молчал, я и так сказал ему о своей работе больше, чем когда-либо кому-либо.

– Н-да… – усмехнулся он. – Тяжелый вы народ, писатели. Я думаю, что и достать тебя можно тоже только через литературу. Может, таким путем ты проникнешься к Франции. Поэтому послушай мою трактовку самого знаменитого французского романа «Три мушкетера».

История двадцать третья

Кто такие три мушкетера

– Наверное, ты не станешь отрицать, что самый популярный французский роман в России – «Три мушкетера» Александра Дюма. Мы его еще в школе зачитывали до дыр, а потом неоднократно возвращались к нему в юности. Его экранизируют каждое десятилетие и в Голливуде, и во Франции, и даже у нас по нему поставлен очень милый фильм с Мишей Боярским в главной роли. И вообще три мушкетера считаются олицетворением храбрости, патриотизма, доброты и мужества, им подражают все пацаны. Сам писатель заявил, что роман – не просто фантазия автора, но еще и документальное повествование, поскольку основан на рукописях, найденных мсье Дюма в королевских архивах. Это воспоминания графа де Ла Фер и мемуары мсье Д'Артаньяна. Эта легенда придает роману еще больший аромат и множит ряды его поклонников, к числу которых отношусь и я. Читал я этот роман с удовольствием и неоднократно. И когда я, уже взрослым человеком, стал жить в Париже, то воспоминания о трех мушкетерах тоже не покидали меня. Тем более что первая моя квартира в Париже находилась неподалеку от бывшей улицы Могильщиков и улицы Старой Голубятни, где жили соответственно Д'Артаньян и господин де Тревиль. Я уж не говорю о том, что я почти каждый день переезжал через Новый мост, на котором произошла первая встреча Д'Артаньяна и Миледи. То есть романтические воспоминания о любимых с детства героях не оставляли меня и во Франции.

И я относился к мушкетерам так же, как миллионы советских школьников, которые читывали эту книгу взахлеб, пока не задумался, а о чем же, собственно, повествует этот роман? И вдруг понял, что ни я, ни миллионы наших читателей не имеют ни малейшего представления о том, кто эти герои, которыми мы так восхищаемся.

Но давай вспомним все по порядку.

Гасконского юношу по имени Д'Артаньян отец отправил служить верой и правдой французскому королю. А конкретно – послал его в Париж к господину де Тревилю, капитану королевских мушкетеров, чтобы юный Д'Артаньян стал настоящим французским патриотом и верным слугой короля. Наш герой попадает в Париж и благодаря интрижке, даже еще не состоявшейся, а просто под обещание, что с ним переспит мадам Бонасье, оказывается ввергнут в цепь немыслимых приключений и в эти приключения ввязывает своих друзей мушкетеров – тоже королевских, прошу заметить. То есть тех, кто давал присягу королю и должен ему служить. Что же делают эти замечательные ребята?

По поручению королевы Анны Австрийской – изменницы (вспомним ее роман с герцогом Бекингэмом) и интриганки (вспомним ее письмо австрийскому королю с предложением напасть на Францию), эти королевские мушкетеры, убивая направо и налево гвардейцев, истинных патриотов Франции, прорываются к морскому побережью. Для чего? Чтобы нанести урон врагу? Как бы не так! Д'Артаньян плывет во враждебную Англию, чтобы получить злополучные подвески и прикрыть преступную связь французской королевы с главным врагом Франции Бекингэмом. (А то, что тот враг, не приходится сомневаться. Именно Бекингэм наносит подлый удар Франции, захватив остров Ре.) То есть Д'Артаньян со своими приятелями действует против государственных интересов Франции, нарушает присягу, данную королю, и вообще его поведение иначе как предательством не назовешь.

И ладно бы Д'Артаньян совершал свои подвиги, одержимый какой-то возвышенной шекспировской страстью. «Борьба любви и долга» – это я еще понимаю. Но ведь нет никакой возвышенной любви. Д'Артаньян просто хочет включить мадам Бонасье в список своих любовных побед. Ведь по ходу дела Д'Артаньян в главе «Ночью все кошки серы» проникает к Миледи и трахает ее сначала под именем графа де Варда, а потом под своим собственным.