Борис Ряховский - Тополиная Роща (рассказы) Страница 2

— Сиди, жди.

Федот сел под стеной юрты. Кошма была подвернута, чтобы сквозняк протягивал. Федот слушал разговор в юрте. Откуда тему было знать тогда, чем разговор неизвестных людей обернется для него.

— …Пожалуйста, угощайтесь, господин есаул, — упрашивал бай Кумар. Федот узнал его голос. — Позвольте подлить и вам, господин урядник. Вы наши степные порядки знаете, мы с открытым сердцем к вам.

— Это мы к вам с открытым сердцем, господин Кумар, — сказал насмешливый голос. — Если помните, в 1906 году изымали у вашего рода земли в переселенческий фонд, так ваших собственных пастбищ не тронули ни пяди. А вот когда ваши соплеменники нынче весной с пиками, с дробовиками переносили межевые знаки, установленные, кстати говоря, присутствующим здесь чиновником переселенческого управления, вы не вмешались.

— Зачинщиков сослали в Сибирь, господин урядник, — улещал Кумар гостей.

— Без вашей помощи, дорогой.

— Но я также пострадал, господа. Братья одного из зачинщиков сожгли у меня дом, вывезли зерно…

— После чего вы стали заискивать перед голытьбой, не скупились на угощение, зазывали к себе стариков.

— Я же не в небе пасу свои табуны, господа. Пути кочевий перерезаны пашнями, род лишился четырех кыстау, то есть зимовок…

— Вы своих зимовок и летовок не лишились, Кумар, — голос урядника стал доверительнее, — но можете лишиться, если будете вертеться между вашими и нашими.

— Межевых столбов у нас полна телега, — хохотнул басок, очевидно принадлежащий есаулу. — Живо отрежем.

— Мои соплеменники озлоблены против меня именно потому, что я помогаю русским.

В юрте засмеялись:

— Ну, хватил!

Смех перекрыл голос Кумара:

— Эй, мужик!

Выскочил мордастый парень, втолкнул Федота в юрту.

На коврах полулежали на атласных подушках несколько человек в расстегнутых мундирах. Федот со света плохо видел лица, рассмотрел только, что один с усами, другой в очках, а Кумар полотенцем вытирает руки.

— Вот ему, — сказал Кумар, — я позволил поселиться даром на моей земле. Так чего тебе, мужик?

— Дай коня на неделю-другую, осенью хлебом отдарюсь… Одному выбирать породу сил нет.

Бай кликнул мордастого парня, велел в помощь Федоту послать Жуматая с конем.

Федот готовился жать просо. Сено уже было заготовлено. Верил и не верил: неужто дело пошло?..

Приехал Кумар — веселый, одет богато: шерстяной чапан, серебряный пояс. С ним дюжина казахов, среди них жмется Жуматай.

Зачерпнули Кумару из колодца. Похвалил воду, сказал Федоту:

— Подарю кусок земли. Садись на коня, мужик, скачи от колодца. Как взмахну плетью, камень клади.

— Бай, ты видишь, что коня у меня нет, на корове пахал, — сказал Федот.

— Так скачи на корове. — Кумар захохотал.

— Разве на корове поскачешь…

— Так беги, мужик…

Федот снял поясок и побежал.

Рядом скакал Кумар с дружками. Крики, гогот, визг, лай.

Федот споткнулся, упал лицом в землю. Тут и бросили камень.

— Ты отмерил себе землю, мужик, — сказал Кумар. — Колодец и поле на моей земле. Эй, джигиты, возле колодца вройте камень с моим знаком!

Джигит в ватном халате ударил коня, помчался. На скаку свесился с седла, так что голова моталась над землей. С криком «аи» поймал прутик растопыренной ладонью, выдернул.

Глядел Федот, как исчезал рядок саженцев.

Жуматай коснулся стремени бая, заговорил:

— Кумар-ага я тоже хочу получить кусок земли.

— Зачем тебе кусок?.. Ты казах, вся степь твоя.

— Щедрые одаривают и не спрашивают.

— Слезай с лошади и беги, — сказал Кумар.

Дружки его развеселились: казах — да на своих ногах?

Жуматай взял камень, побежал от федотовского межевого камня. Миновал колодец, пашню, крикнул:

— Моя земля?..

— Твоя, — махнул Кумар, уверенный, что Жуматай потешает его. Иного ему в голову не приходило, он считал себя благодетелем этого неприметного человека.

Жуматай бросил камень:

— Отдаю мою землю Федоту.

Кумар спрятал гнев за смехом:

— Где ты будешь жить сам?

— Вся степь моя.

Табунщики поскакали вслед за Кумаром.

Глядя, как уезжает Кумар и его ватажка — сперва рысью, разогревая коней, а там вскачь, — Жуматай пытался сказать другу что-то важное для себя и замолк в бессилии. Позже, годы спустя, когда Жуматай научится объясняться по-русски, скажет он Федоту, что он, опомнясь — как мог противоречить Кумару! — стал потный от страха и клял себя и не рад был дружбе Федота.

Скрылись всадники в выцветшей степи.

— Будем колодцы копать, ортачить[1], — сказал Федот. — У тебя теперь лошадь… Клин у меня посеян, будто для куриц, а все пшеница… Картошка скоро подойдет, на то лето посеем кукурузу. Саманки поставим, чего в дерновушках жить.

Слушал его Жуматай, не все понимал, а желал новых слов товарища, подбодряли эти слова. Годы спустя он скажет: когда Кумар скрылся в степи и отпустил его страх перед баем, почувствовал он, что сегодня встал над собой впервые в жизни, что по-другому глядит на белый свет, как глядит человек с ремеслом в руках.

Осенью, как выкопали картошку, в урочище приехали пятеро конных. Лица завязаны тряпицами, у двоих в руках дробовики, у остальных соилы — дубинки с утолщением на конце, с ременными петлями для руки.

Перекликаясь, будто хозяев на хуторе нету, бандиты собрали скотину. Один из них с криками: «Кет! Кет!» — погнал ее в степь. Жуматай начинал что-то заискивающе, сбиваясь, говорить главарю, человеку в драном чапане и прожженном тымаке, из которого лезла комками верблюжья шерсть, — видно, говорил, что без скотины им пропасть… Главарь время от времени ногой, не вынимая из стремени ее, отталкивал Жуматая, а сам сорочьими глазками глядел за своими. Когда один из них вернулся из дерновушки с самоваром (старшего Первушина обладание этим самоваром утешало в самые худые дни), а другой бандит ухватился за него обеими руками: «Сауга!» — поздравление с добычей, обязывающее к дележу, — главарь издал из-под тряпицы хрип, и самовар был брошен.

Федот глядел со страхом, с ненавистью на тяжелую, обмотанную медной проволокой рукоять в руке главаря. Подошел, вцепился в его руку, дернул. Главарь повалился на него тушей, Федот бился под ним на земле, задыхаясь в вонючей шерсти чапана. Удар по голове, и Федот как провалился.

Очнулся. Грабители, сказал Жуматай, за горами. Женщины выревелись, слез уже не было. Соху грабители изрубили, увезли зерно на федотовской телеге. Оставили рассыпанный для сушки курт на камышовой подстилке и овцу. Она бродила под горой, блеяла.

Приехал сборщик налогов, с ним посыльный волостного управителя. Как на грех, в тот день Жуматай зарезал овцу, жена Федота натушила баранины с картошкой. Сесть за стол сборщик отказался, — ему предложили место на застеленном одеялом топчане. Сборщик взглянул, вышел, хозяева последовали за ним. Выслушали предложение платить налог, показали изрубленную соху, картошку в углу погребка. Сборщик покивал:

— Давай в счет налога.

— А нам что кусать? — взъярился Федот.

Сборщик потыкал себя в грудь, сказал:

— Мине платить за тибя? Тибе картошку с мясом кушать?

На прощанье посыльный прокричал что-то издевательское, захохотал. Жуматай объяснил Федоту: ни сборщик, ни волостной не верят в посланных Кумаром грабителей, считают, будто хозяева в сговоре с Кумаром.

Вздувались рубахи на ветру. Тянуло низом брюхатые тучи. Поди, волку в такое время тоска в степи.

Жуматай исчез, не видали, как ушел. Жена его сидела в юрте, и ребятишек было не слыхать.

Федот со своим снаряжением перебрался в поселок. Взялся копать колодец, поставил ворот. Заказчики видели: с отчаяния мужик колотится, такие дела в зиму не начинают, да еще в одиночку — тут сразу надо камень тесать, крепить стенки, иначе шахта весной обвалится.

Вечерами Федот сидел у лавки с мужиками, слушал разговоры. В волости шла вражда между степняками и поселенцами. Степняки забивали родники кошмами, шайки конокрадов угоняли у крестьян коней. Мужики с ружьями шарили по аулам. Если находили свежую лошадиную шкуру, отбирали у степняка лошадь. Вражда началась с лета, когда казах из нищего аула сдал покос в аренду разом двум поселенцам. Деньги вернуть не смог, проел, мужики его избили. За казаха вступилась родня, и вышла драка с кровопролитием.

Утром Федот вновь спускался в выработку; он уж углубился на два человеческих роста, укрепил навес. Бил киркой землю, твердил себе: «Не уйду из урочища, не уйду».

Мужики сжалились, выдали в задаток еще мешок муки и мешок пшена. Федот вернулся в урочище, а следом в тот же день — Жуматай с перебитой рукой, на коне. Пригнал пяток овец и корову. Конь был не его, а корова не федотовская.

Жуматай не рассказывал ничего, мрачно нянчил перебитую руку. Знал Федот, что теперь нет Жуматаю возврата в свой аул, и наверняка не в одном Кумаре тут причина. Что крепко прижала их друг к другу жизнь, не оторвать.