Стэн Барстоу - Рассказ о брате Страница 2

Мотивировка «отдаления» Уилфа от своего класса, таким образом, вполне понятна и оправданна, однако Барстоу не из тех писателей, кого устраивают однозначные художественные решения. Судьба молодого героя вписана им в выразительный и куда более широкий, нежели границы отдельного существования, социально — исторический контекст, и это само по себе уже несколько переставляет акценты. Со всей пристрастностью лица заинтересованного и понимающего смысл происходящего автор не упускает возможности по ходу повествования отметить как бросающиеся в глаза, так и малоприметные, открывающиеся лишь наблюдателю «из своих» признаки перемен в образе жизни британских рабочих послевоенной поры.

Ряд изменений к лучшему в существовании самых непривилегированных слоев населения апологетическая социология поспешила истолковать на свой лад, объявив о превращении послевоенной Великобритании в «государство всеобщего благосостояния» и обойдя тот очевидный факт, что эти изменения произошли никак не от щедрот правящих классов, но явились следствием многих десятилетий упорной, многообразной и целеустремленной борьбы британских рабочих за свои экономические, социальные и политические права. И, как всякий сложный, трудный и крупномасштабный, затронувший всю нацию социальный процесс, новшества сопровождались множеством побочных эффектов, не последнее место в ряду которых занял пересмотр частью молодежи из рабочих семей жизненных и нравственных ориентиров.

Об этом явлении Барстоу пишет откровенно и недвусмысленно, сжато, но чрезвычайно емко раскрывая движущий стимул соучеников и товарищей Уилфа в школьные годы: «Даже и те, кто учился прилежно, отнюдь не считали, что в эти формирующие годы они прокладывают себе путь в мир знаний, культуры, свершений. Лучшее, о чем мечтали, — это стать учителем в местной школе: часов мало, а отпуск большой. Остальных влекла неопределенная надежда получить такое место, где не придется работать физически; главное — подальше от шахты. Шахта забирала менее удачливых друзей».

В такой психологической атмосфере выбор Уилфа Коттона приобретает едва уловимый оттенок не то чтобы даже подыгрывания собственной «удачливости» (талант — всегда удача), а соскальзывания на путь наименьшего сопротивления, и нравственная его позиция в чем‑то оказывается слегка двусмысленной. Мастер пунктирного психологического письма, обладающий искусством чутко улавливать недомолвки, полуосознанные мысли и смутные стремления своих персонажей, Барстоу без «нажима» дает читателю почувствовать душевное неудобство героя в описанной ситуации. Оно окрашивает собой отношения Уилфа с отцом и матерью, с братом Гарри — этот «менее удачлив» и попадает в забой, с молодой самостоятельной женщиной Маргарет, которую личные катастрофы научили проницательности и стоической терпимости, наконец, с квартирной хозяйкой миссис Суолоу по прозвищу Поппи, поставляющей Уилфу кров, стол и любовные радости, — вот где особенно проявляется уязвимость нравственной позиции героя.

Сравнительно «удачливое» начало Уилфа Коттона на новом жизненном поприще оказывается на поверку делом нелегким и далеко не безоблачным, как не однолинеен и характер самого героя, отдающего себе отчет во всех реальных и потенциальных «издержках» выбранного пути. Но именно честность перед самим собой, трезвость самооценки и безусловная преданность своему писательскому призванию, плоды которого в глазах героя единственно способны оправдать эти «издержки», сообщают его облику внутреннее достоинство и привлекательность, больше того, наделяют Уилфа даром понять урок ответственности за тех, кто становится ему близким, когда жизнь преподает юноше такой урок. Поэтому он открыт миру и мир открыт перед ним. Типичная для Барстоу концовка, как бы обрывающая историю на полуслове, на незавершенном жесте и непроясненной, еще длящейся ситуации, в данном случае более чем уместна — для героя романа будущее только начинается, и не потому, что он молод, а потому, что в силу личных устремлений и склада характера имеет право надеяться. Вынесенная в заглавие книги фраза «Завтра поговорим» верна для него в самом буквальном смысле: у него есть это «завтра».

Гордону Тейлору и его младшему брату Бернарду по прозвищу Бонни (Красавчик), звезде профессионального футбола, едва ли приходится рассчитывать на будущее в финале романа «Рассказ о брате»: они, похоже, и сами не знают, о чем и с кем им «завтра» останется говорить. Эта книга написана много позднее романа о Уилфе Коттоне, у нее другой сюжет, другие характеры и расстановка образов, иное и время действия — конец 1970–х годов, однако стержневая нравственная проблема все та же, как и предмет изображения, — «эта жизнь» Северной Англии…

Выходцы из рабочей семьи, оба брата преуспели каждый по — своему: Гордон — олицетворение честолюбивых помыслов одноклассников Уилфа Коттона, учитель в местной школе; Бонни — достояние нации, его фотографии красуются на первых полосах, его размолвка со своим клубом становится такой же сенсацией, как очередной развод какой‑нибудь кинодивы или крупное ограбление. Карьера в коммерческом спорте тоже ведь один из способов убраться «подальше от шахты», и английская литература не раз обращалась к этой теме — сошлемся хотя бы на известные у нас по переводам новеллы Брайена Гленвилла или роман «Такова спортивная жизнь», в которых выразительно явлена изнанка этой «золотой мечты». О нравах профессионального спорта, о купле — продаже игроков, о растлении душ как кумиров публики, так и их болельщиков, достаточно определенно и жестко сказано и у Барстоу, но для него это не главное, а второй план, фон, и упоминает он об этом как о чем‑то само собой разумеющемся и общеизвестном.

Основное в романе — трагедия ложных ценностей. Успех, деньги, поклонение толпы и необременительные интрижки, как на то указывают чисто внешние реакции Бонни на события и окружающих, неспособны избавить героя от чувства нравственного неудобства, какое по другим причинам испытывают Уилф Коттон и, добавим, вообще персонажи многих произведений Барстоу. Писатель заставляет почти физически ощутить несвободу Бонни, безысходность «выхода», который он открыл для себя в ранней юности, безнадежность жизненного тупика, в каком он очутился. Боннино инстинктивное понимание того, что общество лишает человека выбора, что он не волен в своих поступках, что его успех, как и неудачи, уже заранее где‑то и кем‑то подсчитан, предписан и неотвратим, хорошо знакомо героям «рабочих романистов» — назовем хотя бы Артура Хэггерстона из «Дня сардины» или Артура Ситона из повести «В субботу вечером, в воскресенье утром». А еще раньше оно возникало у персонажей книг «рассерженных молодых людей», и еще Джон Уэйн нашел удачную метафору для этого переживания социальной несвободы — «золотая клетка» («Спеши вниз»). От ощущения безвыходности, предопределенности — бунт всех этих литературных героев, принимающий в каждом случае свою конкретную форму в зависимости от характера персонажа, однако неизменно бесцельный и беспредметный. На свой лад бунтует и Бонни Тейлор — зло, бестолково, настырно, порой глупо, порой жестоко, порой себе во вред, но по — своему честно.

Казалось бы, беспутство Бонни уравновешивается в сюжете положительностью его брата, от лица которого и ведется рассказ. «Примерный сын, который не причиняет хлопот родителям, добропорядочный гражданин с правильными, в меру либеральными воззрениями, дрейфующий по реке жизни к пенсии» — так не без самоиронии аттестует себя Гордон. И вновь все оказывается у Барстоу не так просто, как выглядит на первый взгляд, — даже в отношении профессии, которая у Бонни предстает какой‑то легковесной, а у Гордона, напротив, основательной. А вот отец доказывает старшему сыну, что (как Гордон отзывается о ремесле Бонни) «пинать надутый кожаный пузырь на потеху тысячам зевак» на свой лад не менее осмысленное занятие, чем вдалбливать школьникам «хоть какие‑то понятия о моральных ценностях».

«И какие же такие моральные ценности ты усматриваешь в очередях за пособиями по безработице? — спокойно спросил отец. — Да и у большинства людей жизнь унылая, серая. Вот и тянет малость встряхнуться: не сами, так хоть на других поглядеть — вон ведь что ребята на поле откалывают».

Показывая склонность Гордона к скоропалительным заключениям о людях, незаметно акцентируя интонации его повествования о брате и о себе самом, отбирая слова, в которых он высказывает решительное несогласие поступаться своим душевным комфортом, Барстоу средствами рассказа от первого лица постепенно вводит читателя в круг проблем и внутренний мир молодого английского интеллигента первой генерации, унаследовавшего здравый смысл, трудолюбие и независимость от старшего поколения, но уже затронутого индивидуализмом, точнее, эгоизмом, эгоцентризмом, о чем говорят и его душевная глухота, неспособность влезть в шкуру другого человека, и очевидная сосредоточенность на собственной личности с ее действительными и мнимыми трудностями.