Александр Беляев - волчья жизнь, волчь законы... Страница 2

Кроме старшины, в каптёрке находились рядовые Шевченко и Ремизов. Сидя на корточках, они разбирали мешки с химзащитой. Проверяли наличие противогазов.

Старшина молча, взглядом, указал Дробышеву на стул, стоявший возле его стола, достал из сейфа бутылку самогона, набухал себе и Дробышеву по полстакана. Вывалил на столешницу кусок копчёного сала, буханку хлеба, банку солёных огурцов и несколько луковиц.

– Давай, – сказал он, указав взглядом на стакан, и поднял свой.

Здоровенный, спортивного телосложения, рядовой Шевченко равнодушко глянул на самогон и продолжил свое дело. У Ремизова при виде самогона и закуски масленно и жадно заблестели глаза.

С сомнением глядя на мутное содержимое стакана, Сергей замялся. Он чувствовал себя неловко. Дробышев никогда ещё не пил со старшиной, хотя знал, что сержанты с ним иногда выпивали. Старшина в этих вопросах был очень суров и жестоко пресекал солдатскую пьянку.

– Товарищ прапорщик, как-то неудобно…

– Неудобно спать на потолке, потому как одеяло падает, – рявкнул старшина. – Неудобно лежать с бабой в лесу, на сосновых шишках. Потому как колется… и комары на задницу садятся. Давай, бери! – приказал он.

Дробышев покорно поднял стакан. Они чокнулись.

Старшина одним махом опрокинул стакан в пасть. Не стал закусывать, только вытер рукавом рубахи губы. Достал из пачки сигарету без фильтра, размяв, закурил.

Дробышев выпил свой и робко взял кусок хлеба с салом.

– Давай, жри! И не ломайся, как нецелованная девка! Раз я тебя позвал пить, значит можно. Со мной – можно, без меня – нельзя. Потому как здесь, в армии, я для вас отец родной, мать, брат, сват и кум в одном лице.

Дробышев вспомнил напутствие своего отца, когда тот полгода назад провожал сына в армию: «В части держись старшины. Не командира роты, не взводного, а старшины, – наставлял Виктор Петрович, стоя на перроне Львовского ж/д вокзала. – Если со старшиной сдружишься, будешь, как у Христа за пазухой!»

Отец Дробышева был майор в запасе. Он отдал Армии 28 лет своей жизни, лучших лет. Два года назад Виктора Петровича уволили на пенсию по достижении предельного возраста.

Дробышев поделился своими мыслями со старшиной.

Старший прапорщик Климчук усмехнулся:

– Правильно твой отец говорит: «Старшина в казарме – царь и Бог». Только почему он летом, когда к тебе приезжал, мне даже пол-литра не поставил? Что… раз он майор, то голубых кровей? Так сказать, белая кость?.. Побрезговал с простым старшиной выпить. С прапором… Ну да ладно… это его дело. Впрочем, передай ему, что я на него держу обиду. Я уже десять лет тарабаню старшиной. И мне всегда все родители несли магар. Даже подполковники. А твой отец пузыря мне зажал. Нехорошо. Так и передай ему.

В разговор вмешался молчаший до этого Ремизов.

– Товарищ праворщик, может, вы мне тоже нальете?

Старшина, сурово взглянув на него, спросил:

– А рожу маслом не намазать?

Ремизов понял, что спорол чушь. Но, решив играть до конца, спросил с вызовом:

– А почему вы с Дробышевым пьете? Он что… других кровей?

– Потому что его я вижу последний раз, а твоя нагла морда мне ещё полтора года глаза мозолить будет.

Шевченко усмехнулся.

Старшина угостил солдат бутербродами с салом. Выпив ещё немного, Климчук пристально глянул Дробышеву в глаза:

– Может, останешься? Я тебя своим каптёрой сделаю. Приказ недолго переделать.

– Нет.

– Да ты, пойми, – уговаривал старшина, – в учебке служба легче. Ты для молодых все полтора года стариком будешь. А в части тебе ещё полгода вешаться предстоит.

– Не… не обижайтесь, старшина, не хочу. Здесь у вас Устав.

– А там Дедовщина. Ты думаешь, там легче?

– Не знаю. Во всяком случае, есть пословица: «При дедовщине первые полгода летаешь, вторые – живёшь, третие – духов гоняешь, четвёртые – дембеля ждёшь»! А в учебке чем больше служишь, те больше тебя дерут.

– Есть такое. Но это ладно… Ты мне скажи… Тут что… вас сержанты или я хоть раз пальцем тронули? Тронули? Ну да, я, был грех, некоторых подлецов иногда воспитывал. Но так я ж за дело. Разве я когда-нибудь кого-нибудь хоть раз за просто так ударил?

– Не было такого, товарищ прапорщик.

Дробышев соврал. Ему не хотелось вступать в спор с подывыпившим старшиной. Он хорошо помнил, как старшина месяцев пять назад чуть не врезал ему по лицу.

Дело было так…

Сергей отслужил всего недели три. Еще не принял присяги. У него, как и многих молодых солдат, появился специальный блокнот, куда он записывал нехитрый армейский фольклор.

«Подъем – И зачем я только на свет родился?»

«Отбой – Я люблю тебя Жизнь!»

«Вечерняя проверка – Деревья умирают стоя».

«Марш бросок 20 киллометов – Их знали только в лицо».

«Посудомойка – Дискотека».

«ФИЗО – Физическое изнасилование здорового организма».

«Кто не был, тот будет, кто был – не забудет… 730 дней в сапогах…»

«Дембель неизбежен, как крах капитализма!» – сказал дух, вытирая слезы половой тряпкой».

Эти и подобные записи перекочевывали из блокнота в блокнот, передаваясь от призыва к призыву. Неизвестно, когда они впервые проявились в советской армии. Ясно только, что в Царской Армии подобных записей не было.

Сергею очень понравилось четверостишье, впервые прочитанное им в блокноте у рядового Скоропада.

Как говорили в старину,

Собака воет на Луну.

Наверное, для старшины…

Солдат – кусочек той Луны…

Дробшев, тот час же переписав стишок к себе в блокнот, нарисовал к нему шариковой ручкой иллюстрацию: жирного, с отвисшим пузом, с красным пропитым лицом старшину и тоскливого глядящего на него худенького солдата.

На вечерней проверке сержанты проводили осмотр. Заместитель комадира третьего взвода старший сержант Тимур Гейбатов, обнаружив у Дробышева блокнот, строго взглянув, спросил:

– Это что такое?

В этот миг в центральном проходе казармы появился старшина. Он неторопливо подошёл, держа руки за спиной, заинтересованно заглянул через плечо Гейбатову и увидел рисунок.

Умиротворенная улыбка медленно сползла с красного лица старшины. Он помрачнел. Взглянув на Дробышева, спросил:

– Твое художество?

Сергей, шмыгнув носом, потупил глаза и тихо признался:

– Моё!

– Чей солдат? – рявкнул старшина.

– Мой товарищ прапорщик! – подбегая, сказал старший сержант Мищенко, заместитель командира первого взвода.

– Пошли.

Старшина завел Володю Мищенко в каптёрку, закрыл дверь. О чем они там говорили, неизвестно. Но вся рота, построенная в две шеренги вдоль центрального прохода, видела, как Володя уже через минуту вылетел из каптёрки с разбитым носом и убежал в умывальник.

Старшина тем временем позвал Дробышева к себе в каптёрку.

– Слышь ты, Рубенс! – схватив Дробышева за грудки, старшина, как следует, встряхнул. – Тебе с какой руки врезать – с левой или правой?

Сергей молчал.

– Сука, как дал бы! – со злостью сказал старшина, замахнувшись.

Сергей боязливо прикрыл голову руками.

– Два наряда в не очереди!

– Есть два наряда вне очереди!

– Пшёл вон!

Дробышев вылетел пулей.

А на другой день старшина вызвал Сергея к себе в каптёрку. Накануне Климчук изучил его личное дело, решил провести воспитательно-профилактическую беседу.

– Слышь, Репин? У тебя отец в каком звании?

– Майор.

– Служит?

– Нет, в запасе.

Задав еще несколько уточняющих вопросов, старшина предложил Дробышеву работу полкового художника.

Сергей согласился. Но о его художественных способностях вспомнили только через три месяца.

– Разве я когда-нибудь кого-нибудь хоть раз за просто так ударил?

– Не было такого, товарищ прапорщик.

– То-то, – подняв палец, с гордостью сказал хмельной старшина. – А почему? А потому что я больше всего на свете люблю справедливость. Именно за это качество меня до сих пор все мои приятели, зеки, любят. Потому как я справедлив. По крайней мере, стараюсь им быть, – старшина налил по стаканам ещё.

Дробышев с опаской покосился на стакан. Его – с непривычки – уже развезло.

Через час Сергей, попрощавшись со старшиной и сослуживцами, шагал с вещмешком за спиной по тихим улицам Нижнеподольска.

Это был маленький районный городок Винницкой области. Основанный в 1545 году, город входил в состав Брацлавского воеводства. В 1744 году Нижнеподольск принял магдебургское право. В 1795 году в результате раздела Польшы отошёл к Российской Империи, к Подольской губернии.

Дробышев давно заметил, что Нижнеподольск удивительным образом похож на Вельяминовск, провинциальный городок Центрально-Черноземной России, где Сергей родился.

Несмотря на то, что Сергей уже несколько раз бывал в увольнении, он не помнил, где находилась железнодорожная станция. Спрашивая у прохожих, он дошёл до неё, взял билет до Винницы и, дождавшись поезда, поднялся в вагон.