Борис Екимов - Размышления о земле и воле Страница 2

Все они люди с высшим сельскохозяйственным образованием, до фермерства работали в крепком совхозе, пройдя путь от рядового специалиста до руководителя. Словом, есть знания, есть опыт и есть голова на плечах. Потому и выжили.

Но проблема в том, что эти хозяева земли больше брать не хотят. Каждый их них останавливается на рубеже 5 тысяч гектаров пашни.

Вот Олейников с Колесниченко: 4 300 гектаров пашни, которая за десять лет работы превратилась почти в идеальную (осенью приезжал в нашу область вице-президент ВАСХНИЛ, так его, чтобы показать "культурное земледелие", привозили именно сюда); тридцать наемных работников с зарплатой в три тысячи рублей; вся земля - арендована на пять лет у пайщиков, каждому из которых в качестве оплаты выдается по две тонны зерна и, по потребности, солома; "управленцев" нет, бухгалтерию ведут жены; в этом году наняли механика, он будет старшим в мастерских. "Больше земли нам не надо, - говорит Олейников, потому что получится неуправляемое хозяйство, тот же колхоз, от которого ушли. Уже сейчас это видно: я засеваю за смену восемьдесят гектаров, амои работники - не больше пятидесяти".

Об этом же говорит и Виктор Иванович Штепо: "Больше земли не берем. 4500 гектаров, и хватит. Уже теперь около шестидесяти двигателей: тракторы, комбайны, автомобили - а значит, больше и больше работников. За всеми не углядишь. Не успеешь - на одно поле, на другое, в ремонтную мастерскую. Анужно везде самому, иначе все расползется и растащится, как в колхозе".

"Колхоз" - тяжелая ноша. Даже с посевными площадями в 5 тысяч гектаров. Э тоже целых 5 тысяч гектаров! Недаром такие весьма неглупые известные фермеры, как Мельников из Михайловского района, Парчак из Быковского, взяли всего по 300, по 500 гектаров и работают. Говорят: "Нам больше не надо".

Наши калачевские "маяки" тянут воз тяжелый. И потому их надо понять, когда говорят они: "5 тысяч га - для нас предел". Хотя, может быть, завтра они скажут иное.

В районе таких хозяев шесть или семь человек. Умножим на 5 тысяч, хотя у многих из них земли меньше, 35 тысяч гектаров получается. А в районе пашни 200 тысяч гектаров. Куда девать остальную? 50 тысяч гектаров пашни уже брошено, остальная кое-как обрабатывается: вместо настоящих черных паров перешли на "ранний" или "майский" пар, от которого проку мало, на так называемый сев "по стерне", а порою по уже взошедшим сорнякам; повально увлеклись подсолнухом, после которого земля пять-семь лет должна восстанавливаться.

О животноводстве и говорить нечего. Овец нет (было сто тысяч!), свиней нет, коров все меньше и меньше.

Да что коровы да овцы! Целые хутора исчезают. Один из моих "новомировских" материалов назывался "Последний рубеж". В нем шла речь о хуторе Большая Голубая - селении людном, почти в сотню дворов. Нынче на этом хуторе зимуют две семьи коренных жителей, несколько чеченцев и какие-то вовсе бездомные. Нет электричества, о печеном хлебе забыли, нет телефона, радио. Нетникакого производства. До "центра" - станицы и сельской администрации- пятьдесят километров грунтовой дороги. Последние две семьи не ушли только потому, что некуда уйти. Здесь хоть крыша над головой. Хутора практически нет. А земля осталась.

Что делать? Кто виноват? - вечные вопросы.

В последние годы, когда понемногу языки развязались и стало "все позволено", все чаще и чаще причиною бед России называют ее народ. Чего только не наплели: тут и чисто русское "рыгание кислой капустой и редькой", и знаменитая русская печь, на которой спит без просыпу весь народ, пьянство, леность, повальное воровство. И вывод: "Россия, ты одурела". Читаю и слышу об этом. Но вот в моей России все по-другому.

Июньский день. Невеликий поселок, в семи километрах от районного центра. Лето славное: чуть не каждый день дожди перепадают; туча пройдет, сразу солнышко, тепло. Трава растет на глазах, зеленая, сочная.

Со стороны поглядеть: не людское селение, а муравейник. С утра до ночи тихая работа кипит: косят траву и серпами жнут стар и млад. Ребятишки да женщины везут на велосипедных рамах и багажниках набитые травой мешки, мужики в ручные тележки впрягаются; мотоциклы да мотороллеры проплывают, словно копны зеленые, и седока не видать.

Вот молодой мускулистый парень, до пояса обнаженный, в оглобли впрягшись, тянет груженную травой тележку. Следом - жена велосипед ведет, на нем- три огромных тюфячных мешка, набитых.

Встречаю поутру Владимира Филипповича Попова - бывшего председателя колхоза, Героя Социалистического Труда, спрашиваю, как всегда, о здоровье, о рыбалке.

"Какая рыбалка... - отвечает. - Все лежит, уже поржавело: удочки, ружье, лодка. Некогда. Закопались в этом хозяйстве: утки, куры. Сейчас траву надо заготовить..."

Вечерней порой катит мне навстречу Дмитрий - давний мой знакомец, колхозный токарь. Остановился, докладывает: "Утям, курям, поросенку с утра привез, посек, всю пожрали... Надо еще. А куда денешься?.."

Рядом с поселком "дачи". Здесь та же песня.

Дядя Жора Грузинцев. Когда-то я у него в учениках ходил на судоремонтном заводе. Он уж тогда в годах был, а теперь... "Работаю... Веришь, картошка заклекла. Еще разок подпушу..."

Врач из районной нашей больницы, Аржанцев, недавно у него инфаркт был.

"Я помаленьку... Надо. Помидоры посадил, "де барао". И себе, и невестки из города приезжают, закручивают в банки, всякие соусы делают. На зарплату не проживешь".

Володя - шофер и рыбак. "Дачник"... Не меньше двадцати соток земли.

"Петрович, - негромко сообщает он мне, - я нынче упал. Ей-богу... Работал, работал на картошке... В глазах потемнело, и упал..."

Неподалеку еще один Володя - бывший газетчик, год ли, второй на пенсии. У него дома огород - загляденье. Рядом с двором еще прихватил землицы, картошку посадил. А теперь еще и пустующий участок присмотрел, занял его. "Гляди, какие тыквы, - хвалится. - Огрузимся. Всю зиму будем кашу есть. Да еще поросенка берем. Как-то жить надо..."

Где-то здесь целых два участка, чуть не тридцать соток, у Якова. Он врач, и дочка - врач, только закончила институт. Днем - на работе. Вечером сюда бежит. "Такая мошка, - говорит при встрече. - Отгонять ее некогда. Таскаю ведра. Мочи нет, - остановишься, рукой проведешь - серое месиво. Заедает... Но надо. Я - тысячу двести, а дочка шестьсот рублей получает".

Еще один Володя (наверное, Ленин виноват) - инженер, жена работает, дочери - медсестра и школьница. Один огород возле дома, другой - у престарелой тетки, просторный, соток на двадцать, да еще картошка - в поле. Не жадность тому виной, а нужда, трудное время.

Соседи, знакомые, молодые и старые - у всех одна песня: "Ныне надеяться не на что. Надо работать..."

Ни один с протянутой рукой не пошел, тем более, с кистенем на большую дорогу. А что касается разоблачителей, у которых "Россия одурела", спилась, заворовалась, тем я просто сочувствую: среди каких нелюдей им приходится жить...

В моей России, как и прежде, работают. Иначе бы давным-давно нечего есть было и нечего было бы разворовывать.

Не разучилась, не отвыкла работать колхозная деревня. Но...

Первое. Говорил, писал, могу и повторить. За 80 лет, начиная с 1917 года, из деревни уходили, изгонялись, высылались, физически уничтожались самые энергичные, хозяйственные, умные, молодые работники. Гражданская война, "раскулачивание", "принудиловка", бесплатный труд вплоть до 50-х годов, закрытие школ, отключение электричества, плохие условия жизни (медицина, образование, быт, труд) - и потому - "бегство в город", которое продолжается и теперь.

Второе. Оставшиеся в деревне люди воспитаны колхозной системой. Вспоминаю давний разговор с тогда еще директором совхоза "Волго-Дон" Виктором Ивановичем Штепо. "Интересный народ, - пожимал он плечами. - У крыльца доска оторвалась, приходит работник, целый час у меня в приемной торчит, потом прораба ищет, потом мастера, ждет плотника. Давно бы сам прибил. Говорит: а зачем у нас в совхозе стройдвор? Я - тракторист. Каждому - свое. А может, он прав?"

Вот и получилось. Тракторист должен пахать, механик заботиться о ремонте, агроном указывать, проверять, директор, экономист, бухгалтер должны думать и действовать, обеспечивая работу. Каждому - свое.

Письмо молодого хуторянина в районную газету: "Есть у нас родник, но течет очень медленно... К счастью, экологи из Калача собираются почистить и обустроить его. Наш клуб давно пора ремонтировать... Так что же, ждать, пока завалится? <...> Место, где мы живем, очень красивое, благодатное. Эх, нашелся бы такой человек, кто бы из этого захолустья сделал райский уголок..."

Собираюсь на один из хуторов, перед отъездом встречаю заведующего районо, он просит: "Погляди - там в школе вроде окно выбито и с дверью что-то. Скажешь. Придется ехать туда, чинить".

Хутор невеликий. И школа - всего шесть учеников. Но окно и дверь, которые поломаны не приезжими, ремонтировать должны сельсовет или районо. А вот родители местных школьников пальцем не шевельнут. Они "не обязаны".