Андрей Шляхов - Клиника С..... Страница 2

Алла Анатольевна, улыбчивая энергичная толстушка позднего бальзаковского возраста, первым делом отвела Моршанцева к сестре-хозяйке — приодеть. Затем усадила в своем маленьком кабинете, вручила чистый блокнотик из самых дешевых и начала вводить в курс дела, попутно занимаясь своей повседневной деятельностью.

По идее, работа всех медицинских учреждений организована по единому стандарту, но это только по идее, на первый взгляд. В каждом стационаре, в каждой поликлинике существуют свои, особые правила и порядки, начиная с того, как приглашаются к больным консультанты, и заканчивая нюансами распределения обязанностей во время дежурств.

Моршанцев слушал, исправно мотал сведения на несуществующий ус, то и дело черкал в блокнотике. Когда Алла Анатольевна выходила по делам, он читал различные инструкции и приказы, папки с которыми стояли рядом в шкафу, — даже вставать не надо, только руку протяни.

В половине второго Моршанцева отпустили пообедать.

— Отдохните, Дмитрий Константинович, подкрепитесь, а потом я расскажу вам самое главное, — сказала Алла Анатольевна.

«Самое главное» заинтриговало, поэтому Моршанцев пообедал быстро, за десять минут. На дорогу до столовой и обратно плюс стояние в длинной, но быстро движущейся очереди ушло вдвое больше времени. Вернувшись в отделение, он застал старшую медсестру за чашкой растворимого кофе и хотел было деликатно подождать в коридоре, но Алла Анатольевна махнула рукой, приглашая заходить. От предложенного кофе Моршанцев отказался. Не из стеснительности, а потому что не признавал никакого кофе, кроме молотого, крепчайшего, приготовляемого из расчета две полных «с горкой» ложки на чашку. Если кофе для язвенника яд, так пусть этот яд будет полноценным, а не какой-нибудь сублимированной бурдой. «Моршанцев — ты перфекционист!» — осуждающе говорила бывшая подруга Жанна. Моршанцев в ответ улыбался, разводил руками и говорил, что он таков, какой есть, и меняться уже поздно. Когда-то поначалу Жаннина критика умиляла, «критикует — значит, я ей небезразличен», думал Моршанцев, но со временем постоянные нападки начали утомлять и послужили одной из причин для расставания. Другой причиной стала избыточная любвеобильность подруги. Моршанцев не был ханжой, но и не считал возможным делить любимую женщину с кем-то еще. Под «кем-то еще» с учетом Жанниного романтического энтузиазма вполне можно было подразумевать не одного человека, а целую группу товарищей.

— Институт у нас особенный, — начала Алла Анатольевна. — Другого такого нет не только в России, но и в Европе…

«Рекламная пауза, — подумал Моршанцев. — Все верно — новичок должен проникнуться величием и осознать сопричастность».

— …И люди у нас работают особенные, — заметив мелькнувшую на лице собеседника улыбку, Алла Анатольевна улыбнулась в ответ. — Да-да, особенные. Лучшие специалисты. В ЦКБ[1] наших врачей встречают с распростертыми объятиями, только не больно они туда рвутся…

Моршанцев приготовился скучать, но вступительное слово оказалось коротким — Алла Анатольевна уже перешла к делу:

— То, что я вам скажу, Дмитрий Константинович, очень важно. Важно для вас, чтобы вы смогли правильно влиться в наш коллектив и занять в нем подобающее место. Вы же собираетесь долго у нас работать, не так ли?

Моршанцев кивнул.

— Тогда прошу запомнить следующее. — Алла Анатольевна сделала коротенькую паузу, словно подчеркивая, оттеняя важность того, что будет сказано. — У нас не принято лезть в чужие дела. Активность следует проявлять только по делу, то есть — по отношению к своим больным и только с ведома и одобрения завотделением. Вы же слышали, как сегодня досталось Микешину от Ирины Николаевны?

Нетрудно было догадаться, что речь идет о Михаиле Яковлевиче.

— А что именно он сделал? — спросил Моршанцев, оставив риторический вопрос без ответа.

— Он неверно сориентировал больного в отношении сроков. Получилось так, что заведующая говорит одно, а лечащий врач — другое. Вы понимаете, чем чревата подобная ситуация?

— Понимаю. Недовольством, скандалами, жалобами.

— Вот-вот. Вы не обижайтесь, Дмитрий Константинович, что я вам все это проговариваю, ведь вы хоть и новичок у нас, но доктор, а я хоть и старшая, но медсестра…

— Что вы, Алла Анатольевна! — поспешил ответить Моршанцев. — Какие обиды, о чем вы? Наоборот, я вам очень признателен за то, что вы…

— Это моя обязанность, — мягко улыбнулась старшая медсестра. — Ирина Николаевна поручила — я выполняю.

Последняя фраза прозвучала строго и многозначительно, мол, не по своей инициативе я вас, доктор, поучаю, а потому как велено. Моршанцев понял намек и немного удивился тому, почему заведующая отделением не сказала ему этого сама. Да и зачем проговаривать ему, врачу пусть и молодому, но закончившему ординатуру, набравшемуся кое-какого опыта, очевидные вещи, известные каждому третьекурснику?

— Всегда помните, что за каждым больным стоит чей-то интерес, — продолжила Анна Анатольевна. — У нас не принято перебегать дорогу коллегам, не принято, как это говорят, «тянуть на себя одеяло», не принято выносить сор из избы. Все, происходящее в стенах института, должно здесь и остаться. Репутация института — это наша с вами репутация, и пятнать ее нельзя. Вы это и сами понимаете, это все понимают, только иногда делают наоборот. А таких проступков у нас не прощают. Все что угодно простят, поправят, если можно поправить, прикроют, если поправить уже нельзя, но вот с невменяемыми, будь они хоть семи пядей во лбу и самые золотые руки Москвы, у нас принято расставаться сразу и бесповоротно. Да еще если кто-то будет справки наводить — расскажут все как есть, покрывать не станут, поэтому трудоустроиться будет проблематично. Я вас еще не очень запугала?

— Не очень, тем более что к невменяемым я не отношусь.

— Вот и славно.

Алла Анатольевна допила остывший кофе и удивленно посмотрела на сидевшего напротив Моршанцева.

— У вас есть какие-то вопросы, Дмитрий Константинович?

— Нет.

— Тогда идите домой, хватит с вас на сегодня.

— Но ведь рабочее время еще не закончилось, — Моршанцев сверил наручные часы с висевшими над дверью.

— У нас работают не от звонка до звонка, а столько, сколько требуется. Сегодня у вас первый день, обилие впечатлений, вот и ступайте домой их переваривать…

Поездка на автобусе до метро добавила впечатлений, только на этот раз несколько отвлеченных.

— Она мне говорит: «У вас в Екатеринбурге недавно открыли филиал нашего института. Почему бы вашему мужу не обратиться туда?» Ага! Обратись! Туда без денег и соваться нечего! — громко, на весь салон, возмущалась «астая» дама, сидевшая впереди Моршанцева.

Слово «астая» Моршанцев придумал еще в школе для обозначения женщин, обладающих избытком форм. Грудастая, задастая, щекастая — все это вмешалось в одно емкое слово. Самому Моршанцеву нравились изящные, субтильные женщины и непременно — с большими доверчивыми глазами. Избыток форм, на его взгляд, отдавал вульгарностью, а за маленькими глазками крылись коварство и расчетливость.

— Без денег сейчас вообще ничего сделать нельзя, — поджала губы собеседница, горбоносым профилем походившая на хищную птицу, — везде давать приходится.

— Так давать-то я готова! — колыхалась «астая». — Вопрос — сколько! У нас мне назвали какие-то бешеные цены! За госпитализацию без очереди — тридцать тысяч, за операцию — семьдесят…

— Семьдесят? — недоверчиво ахнула горбоносая.

— Это только хирургам! — уточнила «астая». — Анестезиолог и послеоперационное пребывание в реанимации оплачивается отдельно. Я прикинула — на круг вышло не меньше ста пятидесяти. Сестрам, то да се… Вот мы и решили попробовать лечь в Москве, мы же российские граждане с полисами! Я ей так все и объяснила.

— А она?

— А она улыбнулась с такой вот ехидцей и говорит: «Все же я вам советую лечиться по месту постоянного проживания. У нас очереди еще длиннее и все вопросы решать гораздо сложнее. Не теряйте время попусту». Вы понимаете?! Нет, вы понимаете?! Прямо так вот, в лоб, дала понять — валите обратно, у нас еще дороже! А откуда у нас такие деньги? Мы всю жизнь работали, но, кроме болячек, ничего не заработали. Раньше все по-другому было…

Часть пассажиров мгновенно заглотнула брошенную наживку и принялась восхвалять благословенные былые времена, когда на шестой части суши текли меж кисельных берегов молочные реки. Сразу же нашлись оппоненты, вспомнившие ГУЛАГ, репрессии и железный занавес. Моршанцев поспешил вытащить из кармана наушники, подсоединить их к телефону и врубить музыку на полную громкость.

Well I hope that I don't fall in love with you'cause falling in love just makes me blue,Well the music plays and you displayYour heart for me to see,I had a beer and now I hear youCalling out for meAnd I hope that I don't fall in love with you…[2]

Ехать в компании с Томом Уэйтсом было приятно. Моршанцев прикрыл глаза, чтобы не видеть разгоряченных спором лиц своих попутчиков, но быстро спохватился, что может проехать свою остановку, и стал смотреть в окно. Когда он (уже без «таблеток» в ушах) выходил из автобуса, в салоне царил мир — все дружно ругали Горбачева. Почему-то почти всегда споры противников и сторонников советского строя именно этим и заканчиваются, хотя, по логике вещей, противникам положено его любить за то, что он расшатал и развалил Советский Союз, а сторонникам, соответственно, ненавидеть. Однако же вот, парадоксально, но факт — ненавидят и те, и эти. Скорее всего потому, что люди вообще не любят перемен и переносят эту нелюбовь на тех, кто их в перемены втягивает.