Роман Солнцев - Красный гроб, или Уроки красноречия в русской провинции Страница 2

– Придет. Господа, кто первые?

Переглянувшись, поднялись и пошли в парную братья Калиткины по кличке Столбы; старший, Петр Васильевич, занимал в городе пост прокурора, младший, Федя, трудился в МВД. Они любили жар. Глядя вослед долговязым и мосластым браткам, Игорь заметил:

– Шибко веселых анекдотов при Валентине Петровиче не надо. У меня дело к нему.

Маленький старичок Кузьма Иванович, дернув волосатыми коленями, густо хохотнул:

– Да чего ты мшишься? Тридцать лет его знаю… Между прочим, с филологами из универса первый у нас тут сборник частушек собрал, – и пропел хриплым басом: – “Меня милый полюбил и завел в предбанник…”

– Эту я слышал! – высунувшись из двери, крикнул младший Калиткин. -

А вот я: “Ребятьё, ребятьё, вы кого же…”

– “Посмотрите, ребятьё, ведь оно совсем дитё!” – закончил Кузьма

Иванович и разочарованно оглядел стол. – Виноград, яблоки импортные… наверняка с химией, чтобы не гнили по полгода. А мне бы сейчас картошки с солью да малосольного хайрюзка…

– Будет хариус, – кивнул Игорь. – И нельма будет, и черная икра… Все наше. Это уж тут для антуража. Хотя виноград вкусный. Я ел, не помер.

– “Шел трамвай десятый номер, на площадке ктой-то помер… – забулькал младший Калиткин, мешая себе своим смехом четко спеть. – Тянут, тянут мертвеца, видят: тридцать три яйца… Дело было на Пасху”.

Послышался деликатный кашель, певец смолк, в дверях стоял Углев.

– Ты иди-иди, – буркнул остряку-милиционеру Толик, и тот, кивнув учителю, наконец исчез, показав веснушчатую спину.

– Здравствуйте, господа, – тихо сказал Углев. Встретился глазами со всеми, кроме Кузьмы Ивановича. Никак не ожидал встретить тут бородача. Если бы знал, что будет Кузьма Иванович, не пришел бы.

Мерзейший же человек. Кстати, слово “мерзость”, видимо, все же дальний отпрыск слова мороз. Право же, по всему телу искорки пробежали.

– Здрасьте… проходите, Владимир… Валентин Петрович!.. – донеслось от стола.

Кузьма Иванович ему тоже мотнул головой, да дважды, как ни в чем не бывало. Толик, продолжая сидеть, протянул широкую белую руку с синим якорем на кисти. А второй незнакомый Углеву человек, смуглый и худой, похожий на осетина или чечена, в плавках телесного цвета

(создается впечатление, что он вовсе нагишом), улыбнулся, чмокнул зубом:

– Далеко живем?

Он хамил или не знал, что дача Углева буквально за забором. Игорь стремительной скороговоркой (когда он волновался, он тараторил) перевел разговор на другое:

– Говорю жене, носи эти… стразы… а она: настоящий камень греет, а стразы пусть в сейфе лежат. А подругам врет: у меня в сейфе настоящие изюмы.

Толик стал очень серьезным:

– Не дергайся. Наши парни Кавказ прошли. Не дадут и глянуть никому,

– и пояснил смуглому: – Моя тоже черт знает что нацепит… потом дома считает: браслет брала? кулон? цепь?

– Женщины, – ответил смуглый, скривив презрительно тонкие губы.

Неужели это чечен? Или грузин? Плохо побрит. Нынче молодые люди специально ходят в трехдневной щетине, уверены, что тем самым оказывают разительное впечатление на девиц.

Кузьма Иванович, желая поддержать вечный мужской разговор, оборотился к Валентину Петровичу, впрочем, не глядя в глаза:

– Твоя дома?

– Да.

Жаль, Игорь не сказал, что сивый Кузя будет здесь.

– А моя в город убежала, – продолжал охотно Кузьма Иванович, как бы не ведая о его застарелой неприязни к себе, и, пока он говорил, трехцветные волосы над верхней губой и на подбородке этакими кисточками прыгали и шевелились. Тоже Хемингуэй нашелся. Сбрил бы – морда честно напоминала бы кирпич. – У сестры сидят… что-то шьют.

Может, парашют, в погреб прыгать. – Странный у него всегда юмор.

Наверное, уже успел выпить.

– Дело доброе.

Игорь тем временем налил Углеву красного вина:

– “Медок” будете? Сухое.

Углев кивком поблагодарил. И наконец хозяин бани поднял рюмочку с водкой:

– Господа! Выпьем за нас. Мы все тут или почти все – соседи по даче…

Мы разные… вы – учителя… или учители?.. мы – купцы… Но что же в этом позорного, а, Валентин Петрович? Вы во все времена были образцом честности, но и купцы, я читал, кто обманет клиента, считали долгом застрелиться…

– Нынче это помогают сделать другие! – тихо засмеялся смуглый.

– Бросьте, Миша, – нахмурился Игорь. – Это он шутит. Мы перед законом открыты, и это правильно. Вот как черепаха, которую перевернули.

Толик пробормотал, закусывая виноградом:

– Вопрос, кто перевернет.

– Конечно, – Ченцов сел. – В парной сейчас двое наших друзей, представители правоохранительных органов… Петр Васильевич и Федя, прокуратура и милиция.

– Я их знаю, – отозвался Углев.

– Конечно. Но я знаю другое: если я, не дай Бог, что-то не так сделаю в жизни, они не посмотрят на нашу дружбу, – и как бы доверительно, шепотком добавил: – А попробуй они не выполнить гражданского долга – за ними тоже глаз да глаз… теперь что-то вроде своего КГБ и в милиции, и в прокуратуре!

– Страшно жить, – хохотнул Кузьма Иванович. – У нас в учительской среде только бабы за нами смотрят, верно, Петрович?

– Нет, правда, правда! – настаивал Игорь.

– В руке не дрогнет пис-туалет? – вымученно сострил Валентин Петрович.

– Да, да! – заржал Игорь. – И это правильно, так ведь? Если всё по-честному, спокойно спишь. Меня, бывает, будильник не поднимет…

Слушая его, Валентин Петрович вдруг испытал жаркое чувство стыда: зачем уж так примитивно и назойливо о своей нравственности? И зачем, собственно, он-то, Углев, сюда приглашен? Что этим людям его мнение?

Не нравится Углеву худой тип с ухмылкой, не нравится настойчивый взгляд синеглазого, да и Кузьма мог бы не подыгрывать нынешним хозяевам жизни. Когда-то изображал самостоятельного, ходил вразвалку…

Распахнулась дверь – в облаке белого пара явились голые, красно-розовые, как огромные куры с вертела, братья Калиткины. От них несло жаром.

– Ну, блин, хорош-шо!.. Пива налейте.

Игорь мигом подал им из холодильника четыре бутылки немецкого и открывашку. Братья, рухнув рядом на скамейку, принялись сосать из горлышка пиво. Причем младший, не дождавшись открывашки от брательника, лихо открыл себе бутылку зубами. И, сунув крышечку под левую бровь, зажал ее там, сверкая, как моноклем.

– Кто следующие? – улыбался хозяин. Он пояснил Углеву: – Вообще, там можно хоть впятером… кто в микробассейне, кто внутри… Хотите сейчас?

Чтобы немедленно оторваться от бессмысленных разговоров с чужими людьми, Углев шагнул за раскаленную – ладонь отдернул – березовую дверь. И, слава Богу, не Кузьма Иванович, настырный, без стыда и совести, сунулся за ним – следом брел, улыбаясь белозубой улыбкой мальчишки, Игорь. Золотой крестик прилип к плечу.

Он что-то сказал Углеву, но Валентин Петрович, не вслушиваясь в его слова, со смущенной улыбкой кивнул, свернул сразу в парную и, закрыв глаза, полез на самый верх. Надо бы меховую шапочку надеть – температура градусов 140, но ничего… он вина еще не пил, можно и так полежать.

– Всегда по-соседски… что надо… дров или чего… – продолжал говорить снизу Игорь. – Для нас это в радость.

Но вряд ли он вошел следом только для того, чтобы сказать эти любезности.

Надо же, как не повезло Углевым…

4.

Лет десять назад Валентину Петровичу как учителю, получившему премию первого Президента России и потому ставшему знаменитым во всей области, начальство небольшого городка Сиречь, где выпало ему жить все эти годы, мигом выделило участок земли за окраиной, в поредевшем лесу. У Углевых нет машины, но сюда, за Собачью речку, пешком добираться всего полчаса. А уж на велосипеде, на котором Углев прежде ездил в школу, несмотря на солидный возраст и усмешки коллег, можно и за семь минут.

Правда, в мэрии поступили по народной пословице: на тебе, боже, что мне негоже. Участок достался не на старых огородах, принадлежавших некогда сосланным литовцам, где почва хорошая и нет ветра, – здесь уже строились чиновники и милиция, а показали Углеву за полосу защитных посадок, на самый край обрыва.

Внизу, под горой, тоже сосняк, но сизый, матерый, примыкающий к речке. За Сиречью – железная дорога, убегающая по дамбе внутрь

Красной горы, в трехкилометровый тоннель. Оттуда все время слышны стрекот колес, протяжные гудки тепловозов, а ночью – и переклички дежурных на вокзале по их гулкому радио: “Номер два на первый путь… все нечетные по третьему пути…”

А вот здесь, наверху, вдоль обрыва более никого. И у Валентина

Петровича тайная мысль была: ну и пускай, что земля бедная, сплошной галечник, но зато, может быть, никто из шумных новых хозяев жизни с их сиренами и охраной не позарится на эти места, а если и осядут рядом люди, то такие же, как Углевы, бедноватые, из интеллигенции.

Так оно поначалу и было…

Если смотреть к югу, в сторону реки, то участок справа взял профессор из местного Политехнического института, милый вислоносый очкарик Решевский. Однако у него денег хватило лишь бетонный фундамент заложить, а потом он заболел. И долго его участок пустовал. Углевы, приходя на свои грядки, конечно, поглядывали за бечевку, соединяющую столбики: не учинил ли у соседа какую пакость хулиганистый народец. Бетонные блоки тяжелы, их не утащить (хотя в нынешнем году уже и кранами воруют!), но брус и доски, что сложил профессор под открытым небом, наивно обмотав проволокой, исчезли мгновенно.