Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя Страница 2

Глава вторая

Первые анонимные письма он получил года три-четыре спустя. За это время здоровье Филиппа сильно пошатнулось. Экзема, которая беспокоила его еще до женитьбы, резко обострилась. Врачи связывали ее с нарушением обмена веществ, находили какие-то отклонения в крови и в печени, но подлинных причин так и не обнаружили. К тому же Филипп перенес желтуху, потом долго мучился от зубной боли, и его друг Аргиропулос удалил у него два коренных зуба и поставил мост. Напасти — одна за другой.

Первым письмам Филипп не поверил: охотников напакостить в провинции всегда предостаточно. Но письма приходили все чаще, а их авторы не унимались: если вначале они ограничивались информацией, то теперь поносили Филиппа самыми скверными словами.

Недоверие и сомнения Филиппа более всего вызывало то обстоятельство, что в письмах упоминалось много разных имен. Однако вскоре список их поредел, сократился до двух-трех, а под конец осталось только одно — Аргиропулос.

Сопоставляя полученную информацию со своими собственными наблюдениями, Филипп убедился, что далеко не все анонимки рождены злым вымыслом его корреспондентов. Действительно, дело было нечисто. «Подлец! — негодовал Филипп. — Убью, застрелю!» И стоило ему поддаться порыву гнева, как в памяти всплывали строки из одного письма, автор которого издевательски уведомлял, что прежде, чем вставить Филиппу челюсть, Аргиропулос наставил ему рога...

Последние месяцы этого года прошли напряженно. Филипп был издерган и зол, семейные сцены стали привычкой, не проходило дня, чтобы он или Анета не угрожали разводом.

Весной раздражение понемногу улеглось. И, лелея последнюю надежду, Филипп решил отправиться с Анетой в большое путешествие. Они поехали в Рим, потом в Париж, потом в Гавр, к родственникам Анеты. В Гавре они сели на великолепный трансатлантический пароход. Здесь, на пароходе, и произошла сцена, закончившаяся полным поражением Филиппа.

Поводом опять-таки послужил флирт Анеты. Поздно ночью, когда они спустились в каюту, Филипп запер дверь, положил ключ в карман и сказал Анете, что им нужно поговорить. Мягко и проникновенно начал он обрисовывать контуры прекрасной жизни, которая ожидает их в том случае, если они забудут старое и никогда не повторят своих ошибок: Анета станет благоразумной, а Филипп не будет устраивать ей сцен. «Будем жить, прямо глядя друг другу в глаза!» — произнес Филипп, и как раз в то самое время Анета подняла на него взгляд. «И зачем я на него посмотрела? — подумала Анета. — Еще вообразит, будто я ему верю. Нет, больше не взгляну ни разу».

А Филипп тем временем говорил, что их счастье в руках Анеты. Все внешние препятствия он преодолеет без труда, лишь бы Анета вселила в него спокойствие за тылы. На будущих парламентских выборах он выставит свою кандидатуру, они переберутся в Афины, жизнь пойдет по новому руслу. «Будем жить в столице — свободные, независимые... Будем проводить время в путешествиях...» — Филипп все говорил и говорил, пока вдруг не обнаружил, что Анета не слушает. Она сидела на диване, обхватив руками колено, лениво болтала ногой и смотрела в сторону.

И Филипп не выдержал. Он взорвался и высказал ей все то, что Анета не раз слышала от него дома. Сверх того он добавил про ее «галльское племя» — благо впечатления от Гавра были свежими, — про ее голодранцев-родственников, которые, как он понял, люди жалкие и третьесортные. «Отправляйся к ним! — кричал Филипп. — Там тебе и место! Одного поля ягода!»

Анета по-прежнему смотрела в сторону, и на ее губах играла вызывающая улыбка, которой она вооружалась в подобных случаях. Эта улыбка как бы говорила Филиппу: «Покричи, покричи, устанешь и замолчишь...» И, взглянув на Анету, Филипп сразу же умолк. Ну нет! Так сегодня не обойдется! Пусть она выкинет это из головы! Довольно она позабавилась, потешилась им, как клоуном. Сегодня финал будет другой, и Филипп принял все необходимые меры. Да, он решил: обратно они не вернутся! Пусть лучше здесь, в океане, их обоих сожрут акулы! Анета выберет сама, все зависит от нее: или они придут к честному соглашению, или Филипп пустит ей пулю в сердце, а потом застрелится сам — и утром коридорные найдут их трупы... Все уже готово: вот письмо в жандармское управление, где Филипп обстоятельно объясняет причины своего решения (с этими словами он вынул из кармана письмо), а вот и револьвер, который он купил в Гавре...

Однако с револьвером вышла осечка: Филипп забыл положить его в карман брюк. Не оказалось револьвера и в других карманах: он вынимал и выкладывал на стол ключи, расческу, фотографии Анеты, портмоне, икону с распятием, флакончик с нитроглицерином — для сердца и другой, с атропином, — для печени, блокнот и прочую мелочь. Все что угодно, но не револьвер. «Погоди, я сейчас», — сказал он Анете, шагнул к шкафу и открыл дверцу.

Реакция Анеты была молниеносной. Схватив со стола ключи, она отперла каюту и очутилась в коридоре. Дверь с грохотом захлопнулась, и Филипп понял, что поворот ключа в замочной скважине утверждает новый поворот событий. Ошеломленный и растерянный, он молча смотрел на дверь: револьвер наконец нашелся, но к чему он теперь?

— Анета! — позвал Филипп, стараясь, чтобы его голос прозвучал спокойно, будто ничего не случилось, будто он просто пошутил. — Открой, открой!

Однако Анета для большей уверенности еще раз повернула ключ в замочной скважине и сказала, что не только не откроет, а, напротив, поднимет на ноги весь пароход.

— Боже мой! — в смятении воскликнул Филипп. — Как ты не понимаешь... Мы же станем мишенью для насмешек...

— Зато не пойдем на корм акулам...

— Открой, не бойся... Я просто погорячился... Если кто-нибудь выйдет в коридор, если тебя увидят у двери... Будет скандал... Прошу тебя, одумайся. Открой дверь, давай поговорим, как культурные люди...

— Знаю я, как культурно ты разговариваешь... Хватит, наслушалась за эти годы...

— Анета, не говори глупостей! Открой! Ты даже не представляешь, какие могут быть неприятности, а когда поймешь — будет поздно. Тогда ты раскаешься, что не послушалась и потеряла эти драгоценные секунды.

— Как я смогу раскаиваться, если ты меня застрелишь?

— Клянусь, не трону, не обижу ни словом, ни действием?

— Никогда?

— Никогда!

— А где револьвер?

— В чемодане.

— Ты его не вынул?

— Нет.

— Поклянись.

Филипп поклялся — прахом матери.

Когда Анета открыла дверь, Филипп держался за стол и ноги у него подкашивались от слабости. Анета взяла его под руку, довела до кровати и подала лекарства.

Когда они наконец возвратились домой, все знакомые сказали, что поездка пошла им на пользу, особенно Филиппу: никогда за последние годы он не выглядел таким бодрым и отдохнувшим. Филипп знал, что в любом случае ничего другого знакомые не скажут. Но на этот раз они, пожалуй, правы; он в самом деле переменился, и, разумеется, к лучшему. После того что произошло на пароходе, он отчетливо осознал свое положение. А что еще может желать мыслящий человек, как не ясного представления о своем положении?

За долгие годы адвокатской практики у Филиппа выработалась определенная жизненная теория. В начале она предназначалась исключительно для профессионального пользования и помогла ему выиграть немало тяжб. Со временем она нашла применение и в его собственной жизни. Основной принцип теории состоял в следующем.

Чаще всего мы не в силах контролировать то, что происходит с нами в настоящем. Настоящее — это секрет, замаскированный всевозможными иллюзиями. Пока мы его открываем, время упущено, процесс завершен, приговор вынесен. Уверенно можно судить только о прошлом. О будущем мы мечтаем: питаем надежды, строим планы. Но стоит перейти к осуществлению планов, как мы теряем бразды правления, и, чем желаннее наша мечта, тем сильнее растерянность. Что-то похожее иногда происходит с нами на улице, когда мимо на большой скорости проносится автомобиль: чем ближе мы к нему оказываемся, тем сильнее наше замешательство. Чтобы стать фактом (или, иными словами, прошлым), наше желание проходит в некотором роде стадию плавки и в конце концов обретает новую форму, которая подчас совершенно не совпадает с желаемой. Так вот — эта стадия плавки и есть настоящее, и, пока мы судорожно цепляемся за то, что ускользает из рук, плавильная печь незаметно затягивает нас в свою пасть...

На этом принципе основывал Филипп свою теорию, и практика давала ей многочисленные подтверждения. С какими только случаями ему не приходилось сталкиваться: служебные злоупотребления, банкротства, убийства, подлоги, интриги... Во время действия Филипп, естественно, был далеко. Он появлялся позже, по просьбе клиентов, когда, пройдя стадию плавки, эти случаи представляли собой прошлое. Филипп рассматривал их хладнокровно и бесстрастно, он подвергал их тщательному обследованию и анатомическому вскрытию, не испытывая ни робости, ни волнения, ибо в том и состояла его работа: кроить и шить материал так, чтобы эти едва застывшие ситуации пришли в соответствие с другими, давно уже застывшими — законами.