Димфна Кьюсак - Полусоженное дерево Страница 2

Женщина зажгла керосиновую лампу. В комнате холодно. Камин потух, а у нее нет сил выйти из дому и набрать щепы.

В дверь кухни легонько постучали. Женщина поднялась и пошла открывать, на ходу зажигая фонарь. Внизу возле ступенек стоял мальчишка-абориген и, вскинув лицо вверх, смотрел на нее. Его черные глаза блестели в лучах фонаря.

– Добрый вечер, леди, – промолвил он еле слышно.

– Ах, это ты… Добрый вечер. Что ты здесь делаешь в такой поздний час?

Мальчик застенчиво переминался с ноги на ногу.

– Принес вам немного дров, собрал их на берегу. Я думал, будет дождь и вы промокнете.

Предлог был настолько неправдоподобен – ведь над горами было чистое, безоблачное небо, – что она рассмеялась. Еще одно подаяние, подумала она, хотя, несомненно, мальчишка правильно оценил стоимость этих дров.

– Спасибо, – сказала она, смягчившись.

Мальчик казался необычайно маленьким и худым, ее поразило, как родители отпустили его из дому в такое позднее время. Правда, она давно уже слышала, будто родители-аборигены небрежно относятся к своим детям, ничуть не заботясь о них. Несомненно, этому мальчишке было бы куда лучше находиться в приюте. Видимо, он часто бывал голоден, а родители его пили запоем, тратя на спиртное пособие, на которое можно было бы прокормить этого ребенка.

Она взяла из железной коробки пригоршню раскрошившегося печенья, достала из буфета яблоко.

– Вот возьми это и отправляйся поскорее домой. Твоей матери должно быть стыдно за то, что она отпускает тебя так поздно.

Она едва расслышала, как он шепотом пролепетал слова благодарности и скрылся в ночной мгле.

Это был первый абориген, с которым ей привелось столкнуться в этих местах за все время, пока она прожила здесь, да и отец никогда не говорил ей об аборигенах. Но уж очень это на них похоже, думала она, вот так они и кочуют по стране, так и живут в праздном безделье, собирая милостыню, если ничего другого не подворачивается под руку.

Небо над горами стало водянисто-зеленым, таким же чистым, как вода среди камней при отливе. Одна-единственная звезда, блестевшая при вечерней заре, повисла высоко в небе. Горы покрывали мрак и непроглядная тьма. А совсем внизу, на берегу озера, сквозь силуэты деревьев виднелись поблескивающие огни главной улицы Дулинбы. Невозможно себе представить, что ее отделяло от этой улицы всего пять миль, потому что Дулинба, казалось, была где-то совсем в другом мире, на расстоянии нескольких световых лет, там, откуда она ушла навсегда и уже никогда не хотела вернуться.

Здесь, у Головы Дьявола, она была счастлива, как никогда раньше. Здесь постоянно глухо шумел прибой, и эхо его разносилось вдоль всего берега. Вечерами, когда все затихало и лишь изредка доносился крик какой-нибудь птицы, возвращавшейся в свое гнездо на заповедный рифовый островок, она в своем одиночестве витала где-то между морем и небом.

– Неужели вы не чувствуете себя одинокой? – спрашивали ее туристы, изредка посещавшие эти места, ловцы креветок, приезжавшие на этот берег, и даже миссис Роган, иногда заглядывавшая сюда из маслодельни, когда она забывала купить что-нибудь в Дулинбе. – Разве вам не тоскливо здесь совсем одной?

Она обычно качала головой, натянуто улыбалась. О ней говорили: «Да, тяжелый человек эта женщина, работающая на почте».

Но можно ли чувствовать одиночество, если ты уже ничего не ждешь от жизни?

Ей нравилось смотреть на эти корабли, потому что они проходили мимо, ничем не нарушая тайну ее уединения, в котором она жила. Она ненавидела рыбаков, временами появлявшихся здесь с траловыми сетями и рыбой, предназначенной для жителей Дулинбы. Они заходили на почту за письмами и газетами. Она особенно ненавидела этих мужчин за то, что с их появлением сюда врывались их собственные догадки и домыслы о том, почему она предпочитает жить здесь одна.

Какое-то время она сидела в полном бездействии. Такие моменты она очень любила. Две звезды Большой Медведицы, находящиеся на одной линии с Полярной звездой, пробились сквозь бледно-лиловое небо, потом показались пять звезд Южного Креста. Наблюдая за тем, как они медленно сместились на небе, она мысленно отметила, что зима уже на исходе.

Она вошла в дом, бросила охапку щепок в камин, положила на них несколько поленьев. Запах горящих листьев эвкалипта немного успокоил ее.

Глава четвертая

Спрятав еду под рубашку и крепко прижимая ее к себе, мальчик пробирался сквозь низкорослый кустарник. Колючая трава была холодной и больно хлестала по ногам, резкий ночной ветер пробивался сквозь тонкий свитер. Дрожа от холода, мальчик бежал к укрытию – высоким деревьям, пока не почувствовал, как они обступили его со всех сторон. Белые стволы, казалось, шагали ему навстречу, словно привидения, о которых рассказывал Грампи, когда они жили в резервации и он был совсем маленьким.

Грампи рассказывал, как духи умерших, похороненных без соблюдения обряда, и тех, над которыми совершили неправильные заклинания, поднимаются по ночам и бродят в кустах. Они уже больше не принадлежат своим хозяевам, но и не допущены в мир духов, потому что люди, которых они покинули, не исполнили положенных обрядов.

Отец же считал, что никаких духов не существует.

– Не нужно беспокоиться об умерших аборигенах, сынок, – уговаривал он. – Лучше присматривайся к тому, как живут белые.

Когда он бывал с отцом, то во всем доверялся ему. Но теперь, один в темноте, окруженный деревьями, похожими на привидения, да еще услышав крик совы, напоминающий зов умершего, он чувствовал себя совсем не так уверенно, как прежде. Ему все время казалось, что вот сейчас деревья схватят его в свои призрачные объятия. Когда-то с ним были отец и мама, и он чувствовал себя в безопасности. Они знали больше о жизни белых людей, чем Грампи, к тому же они умели читать и писать. Но теперь старенький грузовик, в котором семья покинула резервацию, валяется где-то разбитый, а маму и отца увезли в большом белом фургоне с красным фонарем на крыше. Вот почему теперь рядом с ним раздавался голос злого духа, и звучал он так же тихо, как и во времена Грампи.

Мальчик стал тихонько напевать про себя песню, которую пел Грампи. Но вот закончился последний куплет песни, и он начал читать молитву всемогущему богу, которую выучил вместе с мамой, надеясь, что герои Грампи, живущие на небесах, и боги белых людей защитят его от всего неизвестного, что таится в этом лесу.

Учитель говорил, что у него такая хорошая память, что он мог бы получить отличный аттестат, если бы посещал школу. А Грампи считал, что из него получился бы превосходный сказитель. Грампи это нравилось больше всего.

Где-то позади раздался лай. Мальчик остановился, не в силах шелохнуться от страха. А вдруг это собака с огромными красными глазами? Мурашки побежали у него по спине, мальчик слышал, как зверь пробирался по каменистой дороге, как хрустнула под его ногами ветка. Он побежал, его уже больше не пугали деревья, он боялся неизвестности, преследовавшей его по пятам еще упорнее, чем это делал Грампи, когда был полицейским следователем, еще задолго до того, как их род переселился в резервацию.

Молитвы перепутались у него в голове, и теперь они вырывались из его горла вместе с рыданиями. Может быть, злые духи, о которых рассказывал ему Грампи, и дьяволы, о которых говорили миссионеры, одно и то же. Может быть, им удастся схватить его раньше, чем он успеет добежать до пещеры, где устроил себе убежище. Вход в пещеру зиял непроглядной тьмой, и мальчик чуть дыша, ползком забрался внутрь, прижимая к себе печенье и яблоко и решая: чем именно, печеньем или яблоком, задобрит он преследователя?

Тяжелое дыхание приближалось, наконец преследователь остановился, обнюхал пепел у костра, который мальчик разводил накануне, чтобы согреться. Что-то влажное прикоснулось к ногам, потом к рукам. А когда мокрый язык лизнул его лицо, мальчик понял, что это была собака, просто обыкновенная собака, такая же, как и те, что бегали в резервации. Она жалобно скулила, жалась к нему, маленькая и костлявая, как и он, и такая же замерзшая и одинокая.

Что-то дрогнуло в груди ребенка, он обнял собаку, притянул к себе. Она тоже была бездомной и тоже хотела тепла. Мальчик крепко прижимался к ее телу, а она обнюхивала его рубашку. Осторожно засунув руку за пазуху, мальчик стал перебирать раскрошившиеся кусочки, не выпавшие по дороге лишь потому, что их держал ремешок его шортов. Да, это было настоящее печенье. Взяв одно, он разломил его пополам, дал одну половинку собаке, а вторую сунул себе в рот. Они съедят это печенье, разделив поровну. Мальчик собирался развести огонь в углу пещеры, он еще раньше собрал сухих щепок на случай, если вдруг пойдет дождь. А если уж огонь разгорится, то можно подкинуть и сырые дрова, они тоже будут гореть, а потом, когда сгорят, останутся тлеющие угли, сохраняющие тепло долгое время.