Алексей Федотов - Свет во тьме Страница 2

К концу шестидесятых годов религиозная ситуация в России стала более-менее стабильной. Ни о какой свободе совести речи, естественно, не шло, но и явных гонений на Церковь не предпринималось. Разные категории людей имели разные права на удовлетворение своих «религиозных нужд». Больше всего таких прав имели покойники. Советские люди были в значительной части очень суеверными, поэтому, даже имея отрицательное отношение к религии, обычно редко не исполняли просьбы умирающего об отпевании. Другой «привилегированной категорией» были тяжело больные, в первую очередь, психически. Снисходительно относились и к верующим пенсионерам, к женщинам снисходительнее, чем к мужчинам. Но вот трудоспособное население не должно было поддаваться религиозному дурману. Особенно следовало беречь от него детей. Про коммунистов и комсомольцев и говорить нечего, их долг – бороться с религиозными предрассудками. Все это создавало ситуацию, когда образованный положительный человек, не имеющий диссидентских наклонностей, лишь в очень редких случаях приходил в храм, как правило, лишь после какой-то жизненной трагедии. Большинство же постоянных прихожан составляли пенсионеры, женщины старше пятидесяти лет с неустроенной личной жизнью и психически больные люди.

Духовенство было неоднородным. Священников, рукоположенных еще до революции, почти не осталось. Не так много было и тех, кто принял сан в годы кровавых гонений за веру. Большинство стало священнослужителями в послевоенные годы. Обманчивое время внешне терпимого отношения к Церкви со стороны власти и общества заставило некоторых из них поверить, что пришла пора церковного возрождения в России. Даже сам Патриарх Алексий 1 среди близких людей говорил о возможном восстановлении церковной инфраструктуры в дореволюционном объеме. Впрочем, уже первые годы правления Н.С. Хрущева, обещавшего показать по телевизору последнего попа, засвидетельствовали всю иллюзорность этих надежд. Было закрыто множество храмов, свыше тысячи людей осудили по сфабрикованным «религиозным» делам. Духовенство отстранили от участия в финансово-хозяйственной деятельности приходов. Теперь вся эта сфера приходской жизни перешла к так называемым «исполнительным органам».

По существовавшему государственному законодательству о религии культовое здание передавалось государством в пользование группе из двадцати граждан, с которыми подписывался договор. В свою очередь, из этой «двадцатки» выбирался исполнительный орган, как правило, из трех человек – старосты, его помощника и казначея. Они и осуществляли теперь текущее руководство всеми хозяйственными вопросами церковной жизни. Состав членов «двадцаток» согласовывался с местными исполкомами и другими компетентными структурами на предмет благонадежности. То, что люди, попавшие в «двадцатку» устраивали местные органы советской власти, вовсе не означало, что они также хороши были и для Церкви. Наоборот, их неверие, нечестность и различные пороки являлись иногда даже плюсом в глазах некоторых местных советских начальников, имевших весьма примитивное представление о способах борьбы с религией и считавших, что подобные люди в церковной среде будут способствовать успехам атеистической пропаганды. Нередко между духовенством и исполнительными органами возникали конфликты, в которых государство неизменно занимало сторону последних.

Настоятель Богоявленского собора архимандрит Анатолий был необычайно мягким и доброжелательным человеком и ухитрялся сохранять доброжелательные отношения даже с такими невыносимыми людьми, как Иван Фомич и Лев Александрович, которые достаточно хорошо к нему относились. Его должность нельзя было назвать завидной: практически лишенный реальных административных полномочий в соборе, он был своего рода «буфером» между управляющим епархией и «двадцаткой» собора. На последнюю архиереи влияния не имели, поэтому могли срывать свое раздражение на настоятеле собора, который тоже не имел возможностей влиять на «двадцатку», но на которого можно было сорваться. Впрочем, предыдущий управляющий епархией епископ Петр был на редкость миролюбивым и доброжелательным человеком. С ним у отца Анатолия никогда не было проблем. «Каким же будет новый архиерей?» – напряженно думал он.

Глава 2.

Архиепископ Феодор ехал в машине по дороге из Москвы в Петрово. Он сидел на заднем сиденье изрядно потрепанной черной «Волги», присланной за ним из города, в котором ему предстояло продолжить свое архиерейское служение. За рулем был болтливый мужичонка лет сорока, которому, видимо, было очень интересно потрепаться с «главным попом». Владыка сначала односложно отвечал на его вопросы, но уже через десять минут прямо сказал водителю, чтобы тот не мешал ему думать. Архиепископ был резким человеком, его всегда сильно раздражало, если что-то делалось не по его воле. Мужичонка надулся и замолчал. А владыка, наконец, спокойно погрузился в свои мысли.

… Петровская епархия была третьим местом, куда он получил назначение в качестве архиерея. А в этом сане архиепископ Феодор был уже десять лет. Первой своей епархией он управлял два года: как раз шли хрущевские гонения, и ротация архиереев была обычным делом. А вот во второй епархии ему удалось задержаться на восемь лет. По тем временам это было много. Все стало знакомым и привычным. Владыка Феодор отличался неугомонным характером. Ему не нравилось, как ведет себя духовенство, он постоянно конфликтовал с членами «двадцаток». Непростыми были у него отношения и с местным уполномоченным Совета по делам религий. Тот регулярно вызывал к себе проблемного архиерея для профилактических бесед, периодически писал на него нелестные характеристики в Москву. Впрочем, делал он это без особого энтузиазма, больше «для порядка», отмечая, что в целом «Феодор отношения с уполномоченным Совета строит правильно, к рекомендациям его прислушивается». И вот новое назначение. Из всех советских городов Петрово было, наверное, «самым советским». Ничто здесь не напоминало о дореволюционной России. Внешней визитной карточкой города была безусловная верность коммунистическим идеалам и ленинским заветам. Внутренне же все было пропитано бездуховностью, опустошенностью, завистью, злобой и теми многочисленными социальными пороками, которые, казалось бы, не должны были иметь места в городе со славными революционными традициями, но не только успешно имели место, но как бы наполнили собой почти все содержание жизни населения города. Народ в Петрово был в массе своей безбожный, но суеверный. Сходить в церковь или к колдунье для большинства петровцев было одним и тем же. Активная миссионерская проповедь среди народа была запрещена советским законодательством, поэтому реально бороться с религиозным невежеством было практически невозможно.

Священнослужителям в Петровской епархии приходилось несладко. Присущий областному центру дух непостижимым образом пропитал всю область, «нарезанную» на заре советской власти из кусочков нескольких губерний. Еще более странным было то, что те, кто хуже других относился к священникам, оказывались в составе «двадцаток» и в числе постоянных прихожан, а те, кто относился доброжелательно, в церкви бывали один-два раза в жизни... Особенно обострилась проблема взаимоотношений духовенства и прихожан после проведенной в 1961 году реформы приходского управления. Малограмотные, но преисполненные амбиций, церковные старосты порой относились к священникам и диаконам как к своим личным наемным работникам. Это порождало многочисленные конфликты. Архиереи не задерживались в Петровской епархии больше двух лет. Такой вкратце была информация, которую архиепископ Феодор получил о новом месте своего служения от своего предшественника епископа Петра.

…Будущий владыка Феодор, а до монашеского пострига Дмитрий, родился в небольшом селе в ста верстах от Киева в семье псаломщика. Все его детские воспоминания были связаны с церковными богослужениями, с сельскими пейзажами Украины. Он был третьим ребенком в семье, кроме него у родителей были еще один сын и две дочери. Жили они дружно, но довольно бедно. Диме исполнилось всего восемь лет, когда наступили революционные события 1917 года, а за ними гражданская война. Многочисленные горести, последовавшие за этим и сильно испортившие его характер, не смогли до конца вытравить из его души способность радоваться жизни. Навсегда остались в душе Дмитрия воспоминания о раннем детстве как о чем-то райском и светлом. Все лучшее, что может быть на земле, мальчик связывал с Церковью, мечтал стать священником. Однако его мечты не сразу стали реальностью. Больше двенадцати лет ему пришлось работать в разных учреждениях Киева, незадолго до войны он заочно учился в плановом институте, успешно его закончил. Может быть, Дмитрий и решился бы стать священником гонимой Церкви, но в двадцать лет он женился, у него родились два сына. Подвергать семью риску репрессий он считал себя не вправе.