Анри Труайя - Руки Страница 2

Шутит ли он? Или серьезно говорит? Он ее волновал, и то же время она получала сильное удовольствие, держа на коленях эту горячую руку с когтями. Он назвал свою фамилию, стоя у кассы: месье Дюбрей (фамилия, не внушающая никаких опасений, подумала старая дева), и просил записывать его к Жинет каждые два дня, в половине седьмого. Если ногти этого мужчины не росли так быстро, она могла бы подумать, что это стратегия вежливости. Но каждый раз, приходя в парикмахерскую, он действительно нуждался в маникюре. Этот факт ее успокаивал и вызывал некоторую досаду одновременно.

Она думала, что, возможно, он тратит целое состояние на свои руки. Хотя они часто виделись, она не могла отважиться расспросить его о жизни или о делах. Со своей стороны, он тоже был натурой неразговорчивой, и их встречи проходили молча. Жинет это очень волновало. Коллеги подтрунивали. Говорили, что месье Дюбрей ее «клиент номер 1», ее «воздыхатель» и даже, что было глупо и грубо, ее «вросший ноготь». Она краснела, пожимала плечами, но в душе ничего ей не льстило больше, чем создаваемый (первый раз в ее жизни) ажиотаж в салоне красоты. Мысли о месье Дюбрей не покидали ее ни днем, ни ночью. Она хотела посвятить себя исключительно его ногтям, вместо того, чтобы тратить свое время на обработку ногтей других. Когда он являлся в парикмахерскую, она испытывала радостное волнение в груди. И когда он оставлял чаевые, у нее было желание отказаться, ибо она чувствовала себя его должницей. Уже в первое посещение она заметила, что он не носил обручального кольца. Но традиции утрачиваются, и потому нельзя заключить, что он холост. И, кстати, она спрашивала себя, почему она интересуется гражданским состоянием этого господина. Случайно, не думает ли она, что он ее осчастливил бы своим вниманием, если она не была бы маникюршей? Его привлекало мастерство, а не женщина. Как-то вечером в 7 часов 10 минут, когда она заканчивала полировку его ногтей, за ним зашел скромно одетый мальчик, лет десяти. Как только они переступили порог двери, она уткнула свой нос в витрину, чтобы лучше проследить за ними. Их силуэты потерялись в толпе. Неужели это его сын? Никогда она не осмеливалась спросить его об этом. Спустя неделю мальчик появился опять. Он пришел пораньше. Ожидая месье Дюбрей, он листал иллюстрированные журналы. В 7.30. они ушли вместе. Жинет закончила свою работу и, чтобы удовлетворить свое любопытство, погналась за ними. Они шли по Елисейским Полям, останавливаясь перед каждым кинотеатром. Вдруг они очутились в зале, где шел шведский фильм, о котором все говорили, что это шедевр: «Нежные укусы любви». Странный показ для ребенка, подумала она. Может месье Дюбрей ультрамодный отец! Никакого чувства морали, двусмысленное товарищество вместо авторитета, отставка усталых воспитателей перед шумом подрастающего поколения. Подумав немного, она решила купить билет на этот сеанс. В темноте она с трудом разглядела месье Дюбрей. Он сидел в середине ряда, а его сын прямо перед ним на другом ряду. На экране шли сцены смущающей похотливости. Поцелуи крупным планом, изысканные и медленные раздевания, сплетение голых тел. Негодуя, Жинет ушла до конца фильма.

Через неделю мальчик приходил в салон два раза подряд; два раза подряд месье Дюбрей уходил с ним; два раза подряд Жинет, незамеченная ими, сопровождала их в кино. Шел фильм о распущенности физической любви; убедившись в том, что они садились также — мальчик спереди, мужчина сзади, — она в замешательстве покинула зал до перерыва. В третий раз, по техническим причинам показ фильма приостановили, зажгли свет, и месье Дюбрей случайно повернулся и обнаружил свою маникюршу, сидящую недалеко слева. Она чуть не умерла от стыда. Не думает ли он, что она шпионит за ним и, еще хуже, что у нее вкус к таким скабрезным фильмам. Когда свет погас, она поспешно вышла вон. Два дня с тревогой она ожидала визита своего клиента. Но как только он появился со своей любезной улыбкой и со своими отросшими ногтями, она успокоилась. Он спросил ее о фильме.

— Довольно смелый, — сказала она и опустила глаза. И вдруг, собрав все свое мужество, она задала вопрос, беспокоивший ее:

— Этот мальчик, ваш сын

— Нет, — ответил он, — это сын моего консьержа.

Она не поняла, удовлетворена или разочарована этим признанием.

— Очень мило, что вы его водите в кино, — продолжила она через мгновение.

— Мило и удобно, — сказал он с улыбкой.

— Почему удобно?

— Как вы могли заметить, я маленького роста. Но я люблю комфорт, и не позволю, чтобы какой-нибудь верзила заслонял мне экран. Поэтому я беру с собой ребенка и покупаю ему место впереди себя. Так, по крайней мере, я уверен, что просмотрю фильм до конца в нормальных условиях.

Такой эгоизм поразил ее. Это цинизм или необдуманность?

— Вы хотя бы подумали, что заставляете этого мальчика смотреть фильмы не его возраста? — спросила она. — Никогда не рано начинать обучаться жизни.

— Но жизнь, это совсем не это!

— Конечно, это, — сказал он, моргнув и посмотрев ей прямо в глаза, — Именно это! Только это! И это очень забавно, поверьте мне!

Смущенная, она наклонилась над рукой месье Дюбрей и заработала пилочкой так резво, что металл засвистел, обрабатывая ноготь. Оба надолго замолчали. Затем он спросил:

— Вы любите детей, мадемуазель?

— Да, — пробормотала она.

И почувствовала, что слезы подступили к глазам. Она продолжала пилить с маниакальной аккуратностью. Легкий запах паленого ногтя ударил ей в нос. Пока она пыталась оказать сопротивление очарованию, которое охватило ее, громкий голос месье Дюбрей застал ее врасплох, как в тумане:

— Не хотите ли вы стать моей женой?

Она вздрогнула. Ужас и счастье, вскипая, смешались в ее сердце. Не способная принимать решение среди этого землетрясения, она лепетала:

— Что вы такое говорите, месье? Это невозможно…! Нет…! Нет…!

Нежный, кругленький месье Дюбрей улыбался ей глазами, губами, всей душой.

— Подумайте, — сказал он, — я завтра вернусь.

На сей раз, чаевых он не оставил. Она провела ужасную ночь, взвешивая «за» и «против». После 20 лет надежды, что какой-нибудь клиент жениться на ней, имеет ли она право отказаться от исполнения своей мечты? Да, она не знает о месье Дюбрей ничего. Он немного беспокоит ее своей темной стороной, которую она усматривает в нем. Но, говорила она себе, каждая женщина является реформатором и сможет затупить углы его дурных инстинктов, ведь смогла же она справиться с его ногтями. На следующий день, с холодным решением парашютиста, прыгающего в бездну, она сказала ему «да».

Он хотел довольствоваться простой гражданской церемонией, но она, получив религиозное воспитание, настаивала на венчании в церкви. Сын консьержа был их шафером. Народу они пригласили немного. С ее стороны были только сотрудники салона, с его стороны — никого.

Во время церемонии свечи потухли, орган сломался, и мальчик из хора страшно икал. Тем не менее, эти незначительные инциденты не помешали новоиспеченным сияющим супругам получать в ризнице поздравления от друзей.

Сразу после торжества они уехали в свадебное путешествие. Месье Дюбрей держал в секрете пункт назначения. Она оказалась в роскошной гостинице в Венеции, не зная, каким образом тут очутилась. Окна в номере выходили на Большой канал. Громадная кровать из позолоченного дерева возвышалась на подиуме. В белоснежных вазах стояли белые цветы. Восхищенная Жинет подумала, а не читает ли она один из любимых романов? Она повернулась к месье Дюбрей растерянная от признательности. С волнением она ждала, что ее возьмут на руки и отнесут на свадебное ложе, покрытое леопардовыми шкурами. Но он оставался неподвижным, а руки устало висели вдоль туловища, лицо было огорченным. И он кончил тем, что попросил у нее разрешения снять туфли.

— Прошу вас, мой друг, — сказала она.

Он разулся, и она увидела, что вместо ступней у него были козлиные копыта. Ужаснувшись, она откатилась назад к стенке, не в состоянии издать ни единого звука.

На следующее утро она проснулась сияющая и счастливая, в объятиях месье Дюбрей, на котором была алая шелковая пижама. Стать женой дьявола было не так страшно, как она думала. Вокруг нее все белые цветы становились красными. На кресле, вместо ее маленького хлопчатобумажного пеньюара, лежало нижнее белье с золотистыми кружевами. В шкафах с открывающимися дверцами висело 50 новых платьев, одно красивее другого. Служащий отеля подкатил к кровати столик, полный серебряной посуды с фруктами и пирожными. После укуса апельсина они уже были во Флоренции. Затем месье Дюбрей щелкал пальцами, и они оказывались в Пизе, Неаполе, Риме. Живопись, которой Жинет восхищалась в музеях, ночью оказывалась у нее в спальне. На рассвете эти картины возвращались на свои места, где висели раньше. Никто ничего не замечал.