Юлия Винер - Место для жизни. Квартирные рассказы Страница 2

Радость глаза и радость руки, сочетаясь, не оставляли больше в душе и теле никаких желаний.

Немного жаль было, что, постояв и высохнув, картины отчасти теряли свой первозданный блеск и чистоту. Но законченные, они теряли для художника и настоящий свой интерес, а потому он, не грустя, складывал их на стеллаж и практически никогда больше на них не смотрел. Зачем, если впереди его всегда ждала новая радость.

Он прожил счастливую жизнь, осмысленную и прекрасную. Хотя с окончанием каждой картины он испытывал некоторое разочарование, однако если вспомнить, что в процессе писания каждой он был неизменно, восторженно счастлив, а картин и рисунков после него осталось около пяти тысяч, и это не считая того, что он роздал, и если сложить все эти счастливые часы вместе, а затем сравнить с количеством счастливых часов в жизни почти любого другого человека, то станет ясно, что художник был исключительно счастливый человек.

Особенно если прибавить, что ему не пришлось долго и мучительно стареть и болеть, у него и смерть была мгновенная, так что он о ней, скорее всего, даже и не узнал. Бомба арабского самоубийцы не искалечила его, не оставила инвалидом, а просто разорвала в клочья.

Молодая отдаленная племянница, которой досталась квартира после гибели художника, получила университетское образование, дважды бывала в европейских странах и понимала, что картины очень плохие.

Она взяла себе одно небольшое полотно, не за качество, а за размер, удобный, чтоб положить в дальний ящик, а также из чувства благодарности к полузнакомому человеку, который дал ей своей гибелью такое счастье. Остальные картины она бережно сложила в большие картонные коробки и, поджидая грузовик, который должен был свезти их на свалку, с грустным чувством смотрела на гору коробок, с которыми провозилась несколько дней.

Очищенная от барахла, квартира, хотя и нуждалась в основательном ремонте, была просторна и прекрасна. И молодая женщина грустила легко, потому что знала, что скоро она забудет свою грусть и устроит эту квартиру и всю свою жизнь совершенно иначе и лучше.

ПЕРЕЕЗД

Хана вырастила четверых детей, проводила мужа в мир, где все прекрасно, состарилась и все жила в том же старом доме в центре, в той же квартире, в которой и родилась. Это большая редкость, такое неизменное место жительства в стране, где все то и дело переезжают, где и население-то состоит по большей части из людей, которым не сиделось на своем месте.

Но теперь Хана уже состарилась настолько, что ее старшая дочь Ривка, не самая любимая, но самая заботливая, сказала – пора ей перебраться поближе к детям и внукам. Ривка сама уже была не молоденькая, и ей стало трудно ездить к матери из своего отдаленного окраинного района. Она предложила матери продать большую старую квартиру и купить другую, маленькую, но в новом, хорошем, благоустроенном доме, с лифтом и с балконом, и совсем близко от дома, где жила Ривка с семейством.

– А что ж ты меня к себе не зовешь? – пошутила Хана.

– Я думала, ты хочешь быть самостоятельной, – удивилась Ривка.

– Хочу, хочу, – успокоила ее Хана. – Мы обе хотим, и я, и Зельда.

– Если бы не эта твоя Зельда. Ты же знаешь, какая у меня на них аллергия.

– Знаю, Ривкале, знаю.

– Ну что, Зельда, бросим старое место и пойдем на новое? – спросила

Хана, когда дочь ушла. – Начнем новую жизнь?

Зельда в ответ слегка куснула Хану за локоть.

– Кто про что, а эта всегда насчет пожрать, – с досадой сказала Хана и сбросила Зельду с колен. – Возьму и перееду к Ривке, а у нее аллергия. Останешься тут, узнаешь тогда.

Зельда встала на задние лапки и поскребла когтями колено хозяйки.

– Еще царапаться будешь! Ничего не дам.

Но дала, конечно, хотя и немного. Кошка была немолодая и толстая, а

Хане хотелось, чтобы она пожила подольше.

– Мама, мы все вместе подумали и решили, что ты права. Правильнее будет, чтоб ты перешла жить к нам. Отдадим тебе комнату Яира. А Яир как демобилизуется, сможет жить в этой квартире, тем более у него девушка, кажется, всерьез. Симпатичная девушка, из Америки. Им и лестница здешняя нипочем, молодые, и без отопления им ничего. А у нас в доме всегда тепло и кондиционер. Но только, конечно, без Зельды.

– Яир. Хороший мальчик Яир. И с девушкой из Америки. А у меня, значит, квартиры своей уже не будет?

– Ну, мама, как ты странно говоришь…

– И Зельды не будет. Что же у меня тогда будет?

– Все, что тебе нужно.

– Она лучше всех знает, что мне нужно!

Соседка Рут неопределенно пожала плечами и сказала – да… Хана догадывалась, что эта старуха Рут не могла сочувствовать по-настоящему ее жилищным проблемам. Где уж там, когда сама она жила в тесной полуподвальной дыре без окон, за стеной булочной-кондитерской внизу дома. Притом жила на птичьих правах, так что ее и соседкой-то назвать трудно. Хана не уважала людей без своего постоянного места на земле. Ей и в голову не пришло бы позвать, например, эту Рут к себе в гости, хотя поговорить с ней она была не против. Ведь хочется поговорить иной раз с кем-нибудь кроме

Зельды, раз уж встретились у подъезда, – так хоть с этой Рут. На самом деле в глубине души Хана восхищалась суховатой независимостью соседки и никогда не знала, что та говорит всерьез, а что в насмешку, поэтому приходилось все время напоминать себе о неполноценности этой нищенки и о своем превосходстве.

– Ты куда, к кошкам? – спросила Хана, кивая на мешок в руках Рут.

– К ним.

Самое для нее подходящее занятие. Хана знала, что Рут ходит в соседний сквер и там крошит черствые булки и пирожки для уличных кошек и воробьев. Они и познакомились-то благодаря кошкам. Хана кошками не интересовалась, но однажды, давно уже, увидела у подъезда соседку с крошечным котенком на руках. Маленькое все умилительно, и она остановилась:

– Какая лапочка!

– Вы ведь здесь живете, наверху, правда? – сказала соседка.

Короче, каким-то непонятным образом она убедила Хану взять этого подобранного на помойке котенка на день-другой, пока она подыщет ему пристанище. У меня, она сказала, неподходящие жилищные условия для младенцев. Хана пришла домой с котенком в горсти и долго смотрела на него с недоумением. Как это она мне его всучила? Ишь умная какая.

Пойду сейчас и отдам, какое мне дело до ее жилищных условий, нечего было подбирать.

Но лень было спускаться вниз, потом опять подниматься, а котенок пригрелся в руке и так замурлыкал, что рука дрожала. Знает, паршивец, чем разжалобить. Черт с ним, пообедаю сперва, отдохну, вечером схожу и отдам.

Но вечером не отдала, и через день не отдала, и через месяц, и через год. Паршивец оказался паршивкой, и так ее Хана и звала, пока Рут при очередной случайной встрече не сказала, что ее зовут Зельда.

Дурацкое имя, сказала Хана недовольно, чтобы та не подумала, что она ей так легко простила подвох. Рут, как всегда, пожала плечами и сказала, что можно дать любое другое имя. Да чего уж теперь, проворчала Хана, Зельда так Зельда. Но что за имя такое дурацкое?

Рут ответила, что так звали одну замечательную женщину, но дальше не объяснила.

И вот теперь выбросить эту пожилую толстую кошку Зельду? Вырастить, выкормить животное, прожить с ним годы, денег на него потратить кучу, к ветеринару таскать, с исцарапанными руками вечно ходить – и выкинуть?

– Тебе что, эта кошка важнее внука, чтоб ему было где жить? – спросила дочь, которая проводила в жизнь свои планы медленно, но неуклонно.

– А что ты думаешь, может, и важнее, – с вызовом ответила Хана. Он молодой и сам о себе позаботится, а она что?

– Да? А ты что? О тебе кто позаботится? Ты вот посмотри, посмотри. -

Ривка поддернула обе штанины и показала матери свои изуродованные венами, опухшие ноги. – Ты думаешь, я вечно буду к тебе ездить и помогать?

Это было серьезное соображение. Глядишь, еще состарится раньше меня, с досадой подумала Хана, и чего я поторопилась так рано ее рожать.

Она забыла, что в ее время рожали детей не когда хотели, а когда приходилось.

Но бросить квартиру, в которой прожила всю жизнь? Предположим, с

Зельдой что-нибудь придумаем. Или Ривка пусть терпит, уколы пусть делает какие-нибудь. Но бросить квартиру, где каждый уголок с тобой говорит, где каждая вещь десятилетиями стоит на своем единственном месте, где весь воздух пропитан приятными запахами давних вкусных блюд и ароматами моющих средств, где каждая плитка в полу вымыта и вытерта тысячи, тысячи раз?

При этой мысли Хана поскорее вытащила ведро и швабру и принялась замывать следы, оставленные неряхой Ривкой на сияющем полу. Нельзя же, она ждала к обеду гостя, незнакомого родственника из Америки.

Немедленно пришла Зельда и принялась страстно кататься по сырым плиткам – для нее средство для пола было лучше всякой валерьянки.