Генри Саттон - Детские шалости Страница 2

В туалете он быстро вытащил всю наличность, около 85 фунтов, а затем выкинул бумажник из окна, приложив всю силу пальцев, чтобы зашвырнуть его как можно дальше за решетку — он не хотел рисковать, оставляя у себя кредитки или водительское удостоверение, которые он мог продать своему хитрожопому приятелю Даррену за приличные деньги.

Тот факт, что он решил оставаться в баре, даже зная, что его могли заметить и привести все к общему знаменателю, и размышлял над идеей, что это, скорее всего, ловушка, показывало, насколько он был смятенным и обезумевшим. Ему было наплевать, что с ним случится, — пусть его арестуют и потащат на допрос. Или изобьют.

В конечном итоге Марк добрался до бара, расчистив себе пространство перед сделанным под цинк прилавком, и выпил светлого и темного пива — одно за другим, а потом перешел на водку с ананасовым соком, пытаясь не обращать внимания на барменов, которые, он был уверен, втихую посмеивались над ним, над тем, что он пьет это темное пиво после светлого и запивает все водкой с ананасом (вот такой у них был шведский ассортимент, больше ничего). Подают водку безо льда, в маленьком стакане, похоже, все пьют ее чистой. Но он никогда не был особым любителем выпить и всегда смешивал любой алкоголь со сладким соком, и пиво, и крепкие напитки. Эту привычку он приобрел еще в подростковом возрасте, когда впервые стал шататься по барам и клубам с теми же ребятами, с которыми угонял машины.

Сидя за стойкой бара, он осмотрелся, попытался остановить шквал мыслей, но у него не получилось, и он опомнился, заметил этих подростков в баре, особенно девчонок, в тинейджерских юбчонках, с голыми ногами и тугими топиками без рукавов, обнажающими полоски лифчиков — не то чтобы он считал, что им нужно надевать лифчики, хотя некоторым не помешало бы их носить — и тонны косметики, все эти помады, и румяна, и тени для век, и аккуратно зачесанные волосы — назад, или наверх, или выпущенные вперед — с различными заколками, покрытые, судя по блеску и запаху, гелями и муссами. Интересно, подумал он, сколько им лет. Наконец Марк начал успокаиваться, несмотря на выпивку — или благодаря этой выпивке, потому что не мог больше оставаться безучастным, ему стало интересно, насколько эти девчонки могут быть старше Лили. Ему стало интересно, как теперь выглядит его дочь, его старшая дочь, носит ли она такие же короткие юбки и тугой топик и такая ли она наглая. Если допустить, что она все еще жива.

И там же, в этом баре с фальшивыми прилавками и плохо собранной мебелью, с этими нечитаемыми, выписанными мелом меню, неприятными барменами и вопящими компаниями, выпивающими несовершеннолетними, он вдруг вспомнил, что не спросил Николь, почему звонила Ким, его первая жена и мать Лили. Что именно она сказала по телефону? Чего она хотела? Как она вычислила его номер? Слишком многого он не знал и слишком многого не хотел знать.

Глава 3

Лили. С чего тут начать? Он не видел ее больше десяти лет. Даже не разговаривал с ней. Не было ни писем, ни открыток, ни фотографий. Вообще никаких контактов. Как такое могло произойти? Марк понятия не имел, где она. А потом неожиданно позвонила ее мать. Ее восхитительная мать. Ким. Как же он ненавидит эту женщину.

Заказав последнюю водку с ананасом и не дожидаясь, пока ее принесут — и он уже не помнит, какая это водка по счету, третья или четвертая, — и определенно не делая попыток привлечь внимание бармена, который готовил напиток, с усмешкой, с издевкой, и коли на то пошло, дружески кивнув тем людям, которые прижимали его к прилавку последние пару часов — в основном в этой компании девчонок с вонючими волосами, и нескольким парням, которые собирались надраться еще больше, чем он, — он проталкивается к выходу из бара, злобно, выпятив грудь и отведя назад плечи, широко расставив локти, с глубоко презрительной усмешкой на лице, признаваясь себе в том, что с таким отношением к происходящему он напрочь забыл о том, какое у него выражение лица, он толкается, и пихается, и помогает себе локтями, выбираясь прочь из этого абсурдного места в моросящую ночь.

В его голове не было ни единой мысли, теперь же он внезапно полон вопросов, которые хочет задать. Вопросов, которые он хочет задать Лили, безотносительно того, жива она или умерла. Годы и годы вопросов. И он думает, что начнет с самых простых, например: где ты жила все это время? В какой школе ты училась? Кто с тобой играл? Какие у тебя были друзья? Чем ты занималась на каникулах? И все это до того, как перейти к более мудреным материям, как-то: присматривал ли кто-нибудь за тобой, кроме твоей мамы, — отчим, или по крайней мере некто, называющий себя так? И ему кажется, что в ее жизни было, вероятно, даже несколько таких мужчин, примеривших на себя эту роль, и что кто-то из них легко мог ее совратить.

И вот Марк шагает вперед, и от этой мысли его начинает тошнить, он почти бежит, возвращается на Лондон-стрит, идет мимо ярко освещенных, но закрытых окон магазинов, и его пронзает ужасная боль, а во рту привкус водки с ананасовым соком, и он обуян отчаянным намерением по крайней мере поговорить с Николь. Он хочет узнать все, что известно ей. Что именно сказала Ким по телефону. Господи, он хочет знать, жива ли все еще Лили.

Марк понимает, что все остальные вещи, о которых он не может перестать думать, подождут. Почему, например, получилось так, что Лили никогда не пыталась с ним связаться. Может, ее просто не интересует, кто ее отец, а может, ее мать пресекла любые попытки завязать контакт. Он хочет спросить у Лили, что именно говорила о нем ее мать. Рассказала ли она Лили, что он однажды сделал с ней — что несколько раз случайно сотворил с Ким — всю правду. Марк хочет спросить свою дочь, ненавидит ли она его. В голове роится так много вопросов, что голова готова взорваться.

Он пронесся по всей Авеню Роуд, и под конец боль стала невыносимой, и это заставило его остановиться буквально в двух шагах от своей улицы. Марк опирается о низкую кирпичную стену, почти сгибается пополам, и его выворачивает на тротуар. Очень сильно. Его выворачивает всем, что он ел и пил в этот вечер, включая полчашки чая Джеммы и его собственную чашку чая. Ему плохо, но этого мало. Он хочет полностью опустошить свое тело. Избавиться от всех вопросов, которые накапливались годами и медленно, исподтишка, мучили его. До этого момента он и не представлял, насколько сильно.

Глава 4

В доме выключен весь свет, горит только ночник Джеммы в форме грибка, включенный в розетку на лестнице. Впрочем, когда Марк, спотыкаясь, прошел через парадную дверь и через гостиную — пусть он и не в силах себя координировать, оранжевого отблеска от грибка оказалось достаточно, чтобы подняться по ступеням и посмотреть, куда идти дальше. Он задевает кофейный столик, и край дивана, и коробку с игрушками Джеммы, ту самую, которую он смастерил на ее третий день рождения, и матерится, причем без попыток делать это тихо, но все же не хочет будить Джемму. Когда Джемма, увидев страшный сон, а чаще когда он и Николь орут друг на друга, просыпается посреди ночи, она бежит из своей спальни в их комнату, стиснув в руках одну из кукол Барби или мягкую игрушку — у нее таких сотни — полная слез и горячая, и ей хочется забраться вместе с ними в их постель. Обычно Марк перебирается в ее кроватку, и она занимает его место рядом с Николь, потому что он не переносит, когда она толкается во сне, и ему кажется, что они втроем не смогут удобно расположиться в этой огромной кровати. Никоим образом. Марк сделал кроватку для Джеммы — как и коробку для игрушек, и домик для кукол, и сундук с выдвижными ящиками, и ее секретный домик, который мирно гниет на задворках сада — достаточно большой, чтобы вместить в него матрас в полную длину, — и тогда он подумал, что они всегда могли бы положить там ночевать маму Николь или других гостей, а Джемме просто пришлось бы поспать на раскладной кровати в их комнате.

Конечно же, он рассказывал Николь о Лили, и о Ким, и еще о некоторых вещах, которые происходили между ним и первой женой. Марк считает, что был абсолютно честен с Николь, до последнего слова. Но, думает он, лавируя по гостиной между дальнейшими препятствиями на пути с сумкой Джеммы из Habitat, толстым, мужским чемоданчиком Николь — вот уже долгое время они едва упоминали о Лили. И ни он, ни Николь просто никогда не говорили, я хочу знать, где Лили. Я хочу знать, что она сейчас делает. Ну разве это было бы не замечательно — повидаться с ней?

Взбираясь по ступенькам, по узким ступенькам, сглатывая какие-то комья желчи, он поражается этой мысли, на мгновение его ошеломившей своей омерзительной сущностью, тем, что это извратило все его представления. А может быть, он вообще не хочет видеть Лили или знать о ней, потому что не хочет, чтобы ему напоминали обо всех этих бессодержательных годах — о годах, когда у него не было к ней никакого доступа? Плюс к этому он не может вынести мысли о том, что надо попытаться построить новые отношения со своей старшей дочерью. В теперешнем мире Марк не находит для нее места — и осознает, что именно об этом бессодержательно раздумывает весь этот вечер. Интересно, действительно ли он хочет услышать, что Лили мертва и тогда он сможет стереть ее из своих мыслей и по-настоящему забыть о ней? Так что Николь, и Джемма, и он сам смогут жить своей жизнью так же, как и раньше. Без потрясений и сюрпризов, без трагических перемен. Марк убежден, что они пережили достаточно.