Анатолий Друзенко - Rrzepraszam Варшавская история Страница 2

– Польша – это же так интересно!

Я весь в отца.

Уезжая в командировку – всего-то на два дня, в район, – он с утра терзал маму:

– Поезд уже отходит!

С годами и я, покидая дом, стал паниковать.

Тем более – на этот раз.

Не в район собрался – в заграничную, хоть и братскую, страну.

Не на экскурсию – работать; как это выглядит, я понятия не имел.

Не на пару деньков – минимум на три года…

Провожался – под лукавые тосты, слезливые целования, бессмысленные наставления.

– Главное, старик, – тарахтит Олежка, – ничего из себя не изображай.

А с какой стати? Курица – не птица, Польша – не заграница.

С удивлением смотрю на друзей. Они будто за стеклом, по которому струится вода.

А я уже ТАМ.

Для начала отправляюсь один – осмотреться.

Поезд отходит от Белорусского вокзала и называется “Полонез”: сразу ясно, куда его несет.

Оглушенный прбоводами, я гляжу в окно, прикидывая, какие проблемы ждут меня за Бугом.

Что, собственно, я знаю об этой стране?

Ну, конечно – Лжедмитрий! Привел их в Россию. А Сусанин – потом – завлек в непроходимые болота.

Еще маршал Сейма. Стучит посохом, а супернезависимый депутат кричит из зала: “Не согласен!” Вето – оно и есть вето.

Само собой, Коперник: первым понял мужик, что планеты вращаются вокруг Солнца.

Костюшко: отстоял независимость… Америки.

Мицкевич с Пушкиным дружил.

Полонез Огинского.

Дзержинский.

Варшавское восстание.

Лято, Дейна, Шармах – олимпийские чемпионы по футболу.

Берут, Гомулка, Герек – вожди.

Ансамбль “Червоны гитары”.

Косметика фирмы “Полена”.

Кажется, все…

В Бресте меняем колеса.

– Буты, – поясняет сосед по купе.

– Что?

– Поляки так колеса называют. И туфли. Поговорка есть: у поляка даже бут – пан.

Над продрогшей Варшавой висит оранжевый блин.

На Центральном вокзале встречают коллеги.

Кое-кого я знаю.

Ермолович приехал загодя, чтобы подготовить корпункт к сдаче.

Суетливо обнимаюсь с Саней Рогожиным, сокурсником, а теперь – корреспондентом ТАСС.

С Костей Щербаковым студентами отбывали сенокосную повинность под

Можайском. Здесь он представляет малопонятную организацию с протяжным, как вздох, наименованием – ВААП. Ему завидуют. И как не завидовать, если у человека одна задача – накрывать за казенный кошт, налаживая контакты с капризной польской интеллигенцией.

Вялотекущий мальчишник в корпункте.

Накануне они ездили гуртом в Люблин и теперь подначивают друг друга:

– А ты вчера здорово выступил!

Разбежались быстро…

Началась рутина.

Ермолович пишет акты – на каждую строку в инвентарной ведомости: от автомобиля “Волга” до обувной щетки. Я перепечатываю на машинке, после чего подписываемся: “Ермолович сдал, Друзенко принял”.

Коктейль в посольстве.

Закуску купили на рынке.

Выпивку я привез из Москвы. Сопроводительная бумага разъясняет: “Для представительских целей”. Обыкновенная водка, а как звучит!

Среди гостей самая величавая – в буквальном смысле – певица Анна Герман.

Мужа – он ей по плечо – представила:

– Пан инженер.

Похожий на воблу советник по прозвищу Птичкин, которого все считают резидентом, толкнул спич.

Перед этим несколько раз подходил, спрашивал:

– Извините, как ваша фамилия?

Все равно перепутал…

Утром в корпункте не умолкает радио, а по вечерам – телевизор.

Вживаюсь в ауру чужой речи.

Бесконечная “угадай-ка”.

“Неделя” у поляков не неделя, а “воскресенье”, “ютро” – не утро, а

“завтра”, “кавер” – не ковер, а “икра”, “диван” – не диван, а

“ковер”, “крават” – не кровать, а “галстук”, “склеп” – не могила, а

“магазин”, который в свою очередь не что иное, как “журнал”.

Отовсюду – вежливый шелест: “проше… проше… проше” (пожалуйста).

Когда злятся, вспоминают почему-то про бледную курицу:

– Курча бляда!

Ничего не напоминает?

Один пан просит у другого в долг, а у того – пусто. Что говорят в таких случаях?

– Не могу.

Поляк говорит:

– Трудно.

Приветствие:

– Припадаю к вашим ногам.

Ответ:

– А я уже лежу у ваших.

К подполковнику обращаются – пан полковник, к вице-премьеру – пан премьер, к вице-министру – пан министр.

Наш замминистра приехал, услышал – чуть с ума не сошел. В Москву звонил, справлялся.

На футболе о мыле – ни слова. Кричат:

– Судья, к телефону!

Беру интервью у министра. Тот жалуется:

– Извините, у меня после вчерашнего страшный кац.

У нас это фамилия, у них – похмелье.

Пытаюсь представить, как иностранный корреспондент приходит к нашему министру и тот – признается…

Курица, может, и не птица, а они…

Кто не удивляет, так это свои.

По понедельникам – иезуитство.

К 9.00 – после двух выходных! в обязательном порядке! – приглашают в посольство.

Токуют в зале, где специально обработанные стены исключают возможность подслушивать.

Все равно конспирируются: Польша – “страна пребывания”, поляки -

“друзья”.

Друзья считают… друзья недооценивают… у друзей проблемы…

Посол, бывший белорусский премьер, сидит монументом. Прозвище ему дали – в самую десятку! Вроде ничего общего, а до чего ж подходит -

Дуче.

Посольские делятся на три категории.

Карьерные дипломаты модно одеты и прилично говорят по-польски.

Те, кто под “крышей”, развязно общительны.

Остальные – молчаливы, затравлены и в серых костюмах. Приехали вслед за Дуче и говорят с певучим испугом.

Жен корреспондентов пригласили на прием, чтоб – заодно – помыли посуду.

Вечерами все сидят по домам: ни в кино, ни в театр.

Злотые меняют на чеки Внешторга. Копят на машины.

Из отпуска везут чемоданы консервов. Все равно недоедают. У детей случаются голодные обмороки.

КУРИЦА – НЕ ПТИЦА…

Пока не прибыло семейство, мое одиночество скрашивает Саня. Заглянет по-приятельски, – шагает на кухню, достает из кейса, хотя у меня тоже есть, в холодильнике.

Режем колбасу. Я жарю глазунью. Саня смачно закусывает и водит меня коридорами новой жизни.

Если засиживаемся, звонит его верная Татьяна:

– Вы там не очень?

Саня со мной раскрепощается.

В отличие от других, которые могут догадываться, я – знаю.

Не за красивые же глаза его после журфака отправили в Штаты, в аспирантуру какого-то университета?!

Я на американских аспирантов в общежитии на Ленгорах насмотрелся. За версту несло разведкой. А Саня чем хуже?

Меня самого – два раза совращали.

Сначала – на факультете, потом – в редакции.

Рыжая Валентина, секретарь учебной части, отловила в коридоре и потащила к себе. Там, смущаясь, представила невзрачному человеку с размытыми чертами и удалилась.

Безликий товарищ завел туманный разговор, спрашивал, как я отношусь к работе за границей. Напирал, что я подхожу по характеру, внешности, что они знают про отца.

Пришлось притворяться наивным.

Сказал, что на меня пришел вызов из большой газеты, что главным там

– Аджубей и что я давно мечтал работать исключительно под его неослабным руководством.

Товарищ, услышав про зятя Никиты Сергеевича, вздохнул, пожелал удачи и ретировался.

Во второй раз – уже в редакции – отбояриться было сложнее.

Такой же неразличимый собеседник вцепился, как клещ, хоть изъяснялся полунамеками.

Я тянул с ответом. Сказать “нет” не хватало духу.

И вдруг – эврика! – вспомнил про очки.

Когда я под стол пешком ходил, на правом зрачке появилось бельмо.

При немцах было, в оккупацию, а тогда – да еще в деревне – какие врачи!

По совету старух мама вдула в глаз сахарную пудру. Бельмо пропало.

Но зрение…

Я скорчил скорбную мину, намекнул, что не исключена полная потеря, и от меня отстали.

Иногда пытаюсь представить, какой Штирлиц из меня получился бы, но ничего, кроме нелепых паролей, в голову не приходит…

Поглощая глазунью, Саня жалуется на коллег:

– Думают, я в их рюмки заглядываю. Идиоты! Не было печали.

Первое задание. Срочное. Взять интервью у Брыльской.

Сначала растерялся. Потом узнал адрес и телефон.

Согласилась с удовольствием. Назначила на вечер.

Я – к палочке-выручалочке.

– Конечно подвезу, – пробурчал Саня.

Высадив меня в новом микрорайоне, приятель умчался по своим секретным делам.

Стою, кручу головой: все дома одинаковые.

Вспомнил героя “Иронии судьбы”: еще не туда попаду.

Нашел!

Пани Барбара смотрит с удивлением.

А все мое старое, “райкомовское”, до пят, пальто! И – дурацкая шляпа.

Пробую отшутиться:

– Вам легко будет запомнить мое имя.

– Почему? – удивляется.

– Шляпа пана Анатоля!

Был такой популярный польский фильм.

Улыбается. Чуть-чуть. Выглядит усталой. Даже измученной.

Ничего от звезды.