Феликс Кандель - Не прошло и жизни Страница 2

– Небось. Не забыл.

Еще день проходит. Еще и еще.

Нет потопа‚ нет!

– Ной‚ – верещат‚ – братишка! Отпирай давай! Мы в твоем корыте шашлычную соорудим. Всякой твари по паре: надолго хватит!

А Ной не отвечает. Ной верит и ждет. Ночей не спит в смятении. Ему бы потоп: труд оправдать. Ему бы не надо: народ жалко.

И вот...

На седьмой день...

Ровно через неделю...

С отсрочкой на неделю...

Они в горы бегут. Они на деревья лезут. Они на цыпочки становятся. Детей малых в бездны кидают‚ чтобы заткнуть‚ затворить‚ запереть воды.

Кто знает‚ почему Бог дал отсрочку? Испытывал ли Ноя?

Кто знает‚ почему у нас такая отсрочка? Испытывают ли нас?

Послушаешь: тюкает где-то молоток. Долго и настойчиво. Аккуратно и терпеливо. Весь век тюкает чей-то молоток‚ чего-то мастерит-сколачивает: то ли дом‚ то ли гроб‚ то ли новый ковчег. И тучка – не по сезону – уже маячит на нашем горизонте.

– Я кончил‚ – сказал я. – Спасибо за внимание.

– Ничего этого не было. – пискнули с отдаления.

– Чего этого?

– Всего ничего!

"Книга эта возбуждает игру ума.

Цель ея заключается в служении

полезным‚ приятным и остроумным

занятием в часы досуга. Автор

книги просит не сравнивать и не

смешивать ее с прочими изданиями

этого рода‚ оказывающими дурное

влияние на невежественное воображение".

"Верное средство познать себя и других"

Х.М.Шиллер-Школьник‚

хиромант-физиономист и френографолог‚ 1903 год.

ГОГОЛЕВСКИЙ БУЛЬВАР

1

В сумерки‚ в серые и неясные предосенние московские сумерки на Гоголевском бульваре сидели три старика.

На Гоголевском это было‚ в сумерках на Гоголевском‚ скорее всего‚ на Гоголевском‚ наверное и наверняка‚ где встал истуканом Гоголь‚ вроде бы Гоголь‚ конечно же‚ Гоголь‚ а может‚ и мы с вами в чугунной тоске расставания.

На Гоголевском это было‚ на старом‚ милом сердцу‚ заросшем липами Гоголевском‚ в самом начале бульварного кольца‚ которое и не кольцо вовсе‚ или в его конце‚ от которого не уйти.

В сумерки всякое может случиться‚ в сумерки‚ в предосенние московские сумерки.

Я верю в невозможное!

В невозможное и стоит только верить.

Пропустить обокрасть самого себя.

Первый старик сидел на скамейке удобно‚ уютно‚ доверчиво. Так садится ребенок в отцовские ладони‚ мозолистые и надежные‚ или в ладони материнские, теплые‚ пухлые караваи‚ в ожидании знакомой сказки‚ привычной и нестрашной‚ любимой от частых повторений‚ концом которой будет благостный сон‚ легкий и невесомый‚ щекой к родимому плечу. Тонкие ноги в белых парусиновых туфлях‚ слабые руки на острых коленях‚ заинтересованные глаза под соломенной шляпой на живом‚ готовом к удивлению и радости‚ хорошо промытом бледном лице. Одет чисто‚ опрятно‚ с пониманием‚ с интересом к тому‚ как это выглядит со стороны‚ и отложной воротничок рубашки "апаш" аккуратно лежал поверх серенького пиджачка‚ наверняка перелицованного и многократно отутюженного через мокрую тряпку‚ и парусиновые туфли – видно было с первого взгляда – регулярно чистились по утрам молоком с зубным порошком. Пухлощекий и голубоглазый‚ округлый – не толстый‚ с седой бородкой клинышком‚ он был похож на агронома‚ на старого агронома-интеллигента со скромным достатком‚ что кончал когда-то университеты в Лозанне или Цюрихе‚ практиковался в лучших экономиях Европы‚ хозяйничал потом на тысячах черноземных десятин России‚ и к нему в деревню‚ в хлебосольный дом с фортепьяно и мезонином‚ приезжали погостить друзья-писатели‚ друзья-художники‚ друзья-музыканты. Он был похож на старого агронома… но агрономом никогда не был.

– Люблю бульвар‚ – сказал вдруг негромко‚ голосом‚ слабым от внутренней мягкости. – Век тут прожил‚ а надо бы два.

Он умер‚ как заснул‚ на этой скамейке в последний предвоенный год‚ в такие же‚ что и теперь‚ прощальные летние сумерки‚ переполнившись до краев тоской неутоленного слияния: умереть для него – просто опустить веки‚ и просидел‚ никем не потревоженный‚ лишние часы на бульваре‚ добавленные самовольно к отпущенному ему сроку. И трогать его не стоило. И тормошить. И прерывать вечное бдение на скамейке в ожидании удивительного. Мало их‚ стариков‚ что дремлют на бульварах целыми днями? Пусть будет еще один.

Светофор подмаргивал с тротуара желтым‚ бесстыжим бельмом в частом‚ лихорадочном тике‚ в ответ ему отблескивало с опозданием в сплошных стеклах приземистого куба-парикмахерской‚ будто перемигивались они в гнусном сговоре‚ но старик ничего этого не видел: ни светофора‚ ни парикмахерской. Он был вчерашний старик‚ этот старик: рассеется тьма и встанет перед глазами обшарпанный особнячок с уютным парадным‚ с вкривь натыканными оконцами‚ с балкончиком в чугунных кружевах‚ углом с бульвара на Сивцев-Вражек. Рассеется тьма и побежит‚ весело позванивая‚ старенькая "Аннушка"‚ добрая и безотказная лошадка-трамвай. Рассеется тьма и исчезнет безобразное‚ из стекла‚ наваждение. Лишь бы она рассеялась!

Пять букв по вертикали! прокричали издалека треснувшим от вечных команд басом. Желудочно-кишечное заболевание!

Эхо пронеслось по бульварам из конца в конец‚ замирая‚ угасая во мраке‚ и в ответ слабо зашевелились на скамейках‚ уныло и заинтересованно‚ с презрением и по привычке‚ с удовольствием и просто так‚ реакцией на звуковой раздражитель. На каждой скамейке темнело наростом‚ грудой лохмотьев‚ сгущением тьмы; на каждой сидели старик или старуха‚ группами и поодиночке‚ затаившись‚ пережидая сумерки‚ мучаясь и наслаждаясь‚ угасая и ненадолго вспыхивая‚ забывая о прошлом и отгоняя будущее. А может‚ и наоборот. Наоборот‚ и еще раз наоборот. Каждого не минует бульвар. Каждому маячит в отдалении заветная скамейка. А вам‚ шустро бегущим по тротуарам‚ в неведении от предстоящего‚ вам‚ ловким пока и увилистым‚ что бы попробовать: выйди на бульвар‚ опустись на скамейку‚ примеряйся к собственной старости.

Но голоса в ответ‚ тихие‚ шепелявые‚ шелестящие, обессиленными клочьями звуков:

– Дизентерия... Брюшной тиф... Колит... Гастрит... Язва...

– Понос‚ – авторитетно сказали на Тверском. – Понос.

Тишина. Пауза. Всеобщее шевеление губ и загибание пальцев.

– По-нос‚ – повторил‚ как скомандовал‚ треснувший бас. – Подходит. Благодарю за службу.

– Рады! – завопили энтузиасты. – Рады стараться! Рады!

Топот. Шепот. Толкотня. Выравнивание по росту. Пожирание глазами четвертого старика‚ считая себя первым.

– А я‚ – словоохотливо прорезался жирненький говорок‚ масляный колобок‚ сала на пузе пять пальцев‚ – солдат в увольнение не пускал. У город пийдут‚ праникив нажрутся и серют потом возле штабу.

– Заткнись‚ жидовская морда‚ – оборвали с Покровского.

– А за ето... – захлебнулся говорок. – У нашей‚ у многонациональной... От за ето ты у мене билет на стол и положишь. От так и знай!..

Раскроем секрет: вчерашний старик ждал одинокого знаменосца.

Он был постоянно нацелен на ожидание‚ этот старик: вот пройдет стороной одинокий знаменосец‚ старый и наивный до дурости‚ и тогда не зевай‚ пристраивайся‚ иди безоглядно следом‚ чтобы продранный и посекшийся шелк сладостно шуршал над головой‚ чтобы задевал порой по лицу‚ нежно и трепетно.

Вчерашнему простительно.

Раскроем другой секрет: вчерашний старик работал картографом в своей позавчерашней жизни. Картографом по призванию‚ картографом по несчастью‚ уточняя и закрепляя на бумаге меняющиеся пространства‚ города и озера‚ горы и перелески‚ родники с болотами‚ отдельно стоящие деревья‚ камни и грибы. Даже грибы он мог бы пометить на карте: поистине дьявольская профессия‚ ибо закрепленное пространство тут же становится доступным‚ доступное беззащитным‚ беззащитное обреченным. Не случайно существуют на свете только сегодняшние пространства‚ а вчерашние можно спокойно свернуть в трубку и убрать до случая в архив. Сколько их там пылится на полках‚ мертвых вчерашних пространств‚ что отменили пространства позавчерашние? Не меньше‚ чем стариков на бульварах. При надобности можно‚ конечно‚ вынуть из архива старую карту‚ развернуть‚ сравнить и ужаснуться‚ но кто решится на это по собственной воле? Кто дождется команды? Пространства для нас‚ как прошлое: из прошлого мы отбираем то‚ что подтверждает правоту настоящего. Или не отбираем ничего. А он уже составлял новые карты‚ вчерашний старик‚ фиксируя необратимые изменения: вместо поселков города‚ вместо озер солончаки‚ вместо болот пески‚ и каждый перелесок неуклонно превращался в отдельно стоящее дерево‚ река в ручеек‚ ручеек в ничто‚ а уж о грибах и говорить нечего. Где вы увидите на сегодняшней карте хоть один завалящий гриб?..