Алексей Серов - Обеднённый уран. Рассказы и повесть Страница 2

Он с полчаса проспал возле забора, когда его разбудили.

— Ну всё, Етишка, велено тебя привязать. Добегался ты на сегодняшний день, — сказал Серёга Захаров, когда-то научивший его «служить». В это время он подрабатывал на базе сторожем и дворником. Под глазом его сиял огромный «фонарь». -Директору на тебя пожаловались, ёптырь. Так что давай, садись пока на цепь, а уж конуру мы тебе завтра смастрячим.

Тишке надели грубый брезентовый ошейник, защёлкнули на нем стальной карабин, а другой конец цепи привязали к ржавому арматурному уху, которое вечно торчало из бетонного забора — наверное, в надежде услышать что-то новое. Да что нового может быть тут, на базе. Скукота одна.

Тишка догадался, что раньше у него была свобода, только когда его посадили на цепь. До этого он мог идти куда хотел, быть голодным, играть с другими собаками или подраться с ними. Мог выпрашивать подачки у магазина или просто умереть в кустах, и вороны склевали бы его дочиста. Теперь его свобода ограничивалась длиной цепи и миской похлёбки, которую иногда приносили сторожа. Похлёбка означала жизнь и смерть, потому что, сидя на цепи, он не мог найти себе другого пропитания. А похлёбку ему делали чаще всего невкусную и жидкую. Мяса в ней почти никогда не бывало, хлеб пополам с водой, вот и все деликатесы. Да и то не каждый день. Люди знали, что пёс ничейный, никто не считал его своим, даже сторожа. Зачем кому-то кормить его за свой счёт? Скажи спасибо, что будка есть, укрытие от дождя и холода.

Етишкина жизнь!..

На такой диете он быстро похудел и сделался неопрятен. Шерсть его потускнела, свалялась, вылезала клочьями. Траву возле будки он вытоптал. Цепная собака — не самое приятное зрелище, особенно в плохую погоду.

Была уже поздняя осень, и ночами лужи замерзали. Тишка трясся от холода в сырой будке. Кроме голых досок, у него не было там ничего: ни подстилки, ни клочка сена. Об этом люди не позаботились, видно, просто мозгов не хватило. Каждый раз, проходя мимо пса, они приветливо свистели ему, иногда бросали кусочек чего-нибудь съедобного и устремлялись дальше по своим важным человеческим делам. А он оставался сидеть на цепи непонятно для чего. И это было самое плохое. Он хотел бы знать, каковы его нынешние обязанности. Кто он, охранник? Вроде бы нет. Или украшение двора? Тоже вряд ли. Если бы на его месте был человек, он, пожалуй, решил бы, что его посадили в тюрьму, исправляться. Припаяли срок за хулиганство. Дорого обошёлся Тишке тот короткий эпизод, когда он облаял женщину с мобильником. Лучше бы и пасть не разевал.

Однажды случилось удивительное дело. Как-то утром Тишка проснулся и неохотно вылез из своей будки раньше обычного. Ещё один бессмысленный, пустой день. Осмотреться, понюхать воздух, помочиться за углом — и скорее назад, пока не остыли нагретые за ночь доски пола. Было очень холодно, иней схватил траву своими белыми перчатками. Над базой и над полями вокруг неё стоял густой туман. Но поднимавшееся солнце светило очень ярко, и туман, казалось, начал излучать собственный свет, настолько сильное и мягкое переливающееся сияние, что оно действовало завораживающе. Тишка раньше такого не видел. Он пошел туда, откуда вставало солнце, откуда лучился свет и влажное тепло; он почему-то мгновенно уверился, что если идти в этом направлении, то обязательно попадёшь в хорошее место, где живут добрые люди и никто никого не бьёт. Натянувшаяся цепь остановила его. Сиди, где тебя посадили. Тишка подёргал цепь, но она держалась крепко. В последний раз глянув на волшебное хрустальное сияние, Тишка ушёл спать в будку. Ему надо было экономить силы и энергию. Может, ещё пригодится когда-нибудь.

Говорят, что собачья жизнь идет в семь раз быстрее человеческой. Значит, срок его отсидки составил четыре с половиной года, потому что освобождение пришло только в апреле. А зима была тяжёлая, очень холодная и голодная, и, хуже того, Тишка не знал, что она когда-нибудь закончится, потому что это была его первая зима, как до того была первая осень, лето и часть весны.

Праздношатающиеся по базе мужики всё-таки бросили ему в будку охапку сена, а кто-то из них взял лопату и закидал конуру со всех сторон снегом, оставив только узкий лаз, да на крышу навалил огромную белую гору. Получилось что-то вроде эскимосского жилища-иглу. Если бы не это простое дело, Тишка обязательно околел бы в одну из лютых январских ночей, когда температура падала до минус тридцати семи. Иногда от тоски и холода ему хотелось выть, но что-то мешало. Наверное, не позволял инстинкт или врожденная деликатность. Тишка догадывался, что за вытьё могут побить. Лапы были как деревянные, и он старался поплотнее свернуться в клубок и укрыться собственным хвостом. Хвост-спаситель не подвёл, и однажды в феврале Тишка понял, что солнце начинает всерьёз пригревать. Железный забор на базе в полдень дымился под его лучами. Каким-то глубинным чутьём Тишка догадался, что природа совершила круг, опять близится весна. По человеческим меркам ему было теперь около семи лет, совсем ребёнок.

И вот в апреле, в аккурат на День космонавтики, мимо базы шёл человек. Человек как человек, худощавый, повыше среднего роста, лет за пятьдесят. Черты лица у него были правильные и обыкновенные. Таких лиц много, посмотришь и забудешь. Это был новый пастух коровьего стада. Чтобы попасть в деревню, ему нужно было пройти через посёлок, добраться до моста, перейти его и одолеть ещё пару километров по просёлочной дороге. А там и коровник. Пастух собирался осмотреть животных и обследовать места, в которых предстояло работать ему до октября, а может, и в следующем году, если всё будет нормально. Надо было осмотреть также дом, который обещали предоставить в деревне. Каждый день ездить в город пастуху невозможно, слишком рано вставать.

Дмитрий Иванович Сухарев давно искал покоя. Всю жизнь он провёл в разъездах, командировках, многое повидал, и чем больше видел, тем яснее понимал всю тщету ежедневной людской суеты. Люди бились в кровь непонятно за что. Для жизни каждому из них требовалось очень немного, а хотели они гораздо-гораздо больше. Менять машину каждые три года, менять квартиру каждые пять лет. хотя и машина эта могла бы служить одному человеку всю жизнь, и, тем более, квартира. На земле было достаточно места и ресурсов, чтобы досыта накормить и безбедно устроить всё человечество, если распорядиться хотя бы немного экономно. И даже не пришлось бы особо ущемлять себя. Но Сухарев понимал, что в ближайшем обозримом будущем никакого справедливого перераспределения не произойдёт, и думать об этом не стоило. А нужно было подумать о том, чтобы найти себе нормальное место для жизни и работы. Пенсия тревожным ночным фонарём светила в окно, да и бесконечно разъезжать по командировкам он уже устал. Он хотел приносить реальную пользу, не требовать от людей многого, но держаться от них подальше, а жить поближе к природе. Случайно подвернувшееся место деревенского пастуха устраивало его совершенно. По крайней мере, теоретически.

Дмитрий Иванович прочитал всю доступную литературу по данному вопросу и выяснил, что раньше эта профессия окружена была ореолом тайн, загадок и мистицизма. Серьёзное дело, а не просто коровам хвосты крутить. Пастух — это колдун, это человек, который «знает слово». Стадо на выгоне слушается его, даже если сам он сидит дома. Есть специальные обряды, заговоры, древние методики. в общем, очень интересная картина вырисовывалась на перспективу. Дмитрию Ивановичу не терпелось всё это попробовать в деле, и он ждал только, когда закончится зима, когда сойдёт снег. Зима же была, как специально, снежная и долгая.

Но вот и март, первый весенний месяц, почти ничем не отличающийся от зимнего. А вот и апрель, и снегу конец. Пора ехать.

И когда уже Сухарев проходил мимо базы пиломатериалов, то увидел Тишку.

Большой лохматый пёс буро-коричневой масти прикован цепью к забору. Лежит в тени, потому что уже и сейчас, в апреле, ему жарко на солнце. Из густых шерстяных зарослей морды заинтересованно просверкивают два влажных глаза. Уши полуопущены. Огромные неловкие щенячьи лапы: задние откинуты в сторону, морду он положил на вытянутые передние. Брюхо в пыли.

Дмитрий Иванович как-то сразу, неизвестно откуда, понял, что пес, собственно, ничейный, сидит тут совершенно без всякого смысла и цели. Он свистнул Тишке, тот поднял голову и навострил уши.

— Ай, какой хороший, — сказал Дмитрий Иванович, разглядывая пса. — Красавец. Годовалый, наверное. Кусаться не будешь?

Он уселся на корточки и осторожно потрепал Тишку по шее, почесал между ушей. Тишка от удовольствия вывалил язык и быстро задышал, потом прижал уши и потянулся. Давненько ему не доставалось такой ласки.

— Красавец, — повторил Сухарев. — Как же тебя зовут-то?

— Тишка его зовут, — сказал проходивший мимо Серёга Захаров. — Тишка-Етишка.