Олег Азарьев - Экзамен Страница 2

Среди этих брошюр большого формата, отпечатанных на серой бумаге, наверняка лежала история болезни академика Братова. Марина Петровна потянулась было к пачке историй, но тотчас одернула себя и даже сунула руки в карманы белого атласного профессорского халата с вышитой на кармане монограммой. Рыться в этой груде чужих страданий было ниже ее достоинства. Да и что подумал бы завотделением, застав ее за таким занятием? Что она не доверяет ему как врачу? Иначе зачем копаться в мужниных анализах? Ведь на все ее вопросы он и так ответит без утайки.

Глядя на кипу исписанной шариковыми ручками дешевой бумаги, Марина Петровна медленно села на стул. Если бы она сама могла находить ответы на все вопросы или ее муж отвечал бы на те вопросы, которые для нее самой оказывались неразрешимы… Но в их благополучной семье было по-другому.

Да, Братов очень любил ее, но себя любил больше, вдобавок он был рабом правил и предрассудков. И чем дольше они жили вместе, тем чаще Марине казалось, что любит он ее не как жену, подругу, соратницу, хранительницу семейного очага, но как необходимый предмет обихода, украшение квартиры, излюбленную живую игрушку.

Ее скоротечный любовник — нежный, ласковый и страстный доцент-фармаколог — однажды сказал Марине, что видел ее вместе с Братовым на людях, и впечатление они производят удручающее.

— Да? И почему? — осведомилась Марина, догадываясь, что услышит в ответ.

Доцент затянулся сигаретой.

— Н-ну, ваша пара очень смахивает на героев одной сказки. — Он ухмыльнулся. — Красавица и чудовище.

Марина мысленно, как бы глядя со стороны, представила себя рядом с ним — а Братов с возрастом еще подурнел — и усмехнулась.

— Да уж, Костик, зрелище не для слабонервных.

— Но, Мариша, и это — не всё, — объявил Костя грустным голосом.

— Не всё? — Марина с недоумением посмотрела на любовника. У нее вдруг пропала охота выслушивать продолжение, но она пересилила себя и настороженно добавила: — Давай, договаривай.

Они сидели на диване в ее кафедральном кабинете, еще не совсем остывшие и не совсем одетые. Костя придвинулся к Марине почти вплотную, мягко взял ее за плечи и проникновенно заговорил:

— Мне стало безумно жаль тебя, Маришечка. Ты даже не замечаешь, как униженно себя ведешь, как лебезишь перед своим забронзовевшим от наград и званий благоверным. Когда ты рядом с ним, со стороны кажется, что ты провинившаяся рабыня, которая до полусмерти боится хозяйского гнева — какой-нибудь мучительной порки на конюшне — и потому готова услужить ему по первому знаку.

Марина ошеломленно замерла. После недолгой, но тягостной паузы она медленно сняла руки любовника со своих плеч и с чувством произнесла:

— С-сукин же ты сын…

Костя откинулся на спинку дивана и дурашливо, но с искренним удивлением негромко возопил:

— За что?

Марина не ответила. Она внимательно разглядывала холеные ногти на холеных руках. Некоторое время, пока Марина дулась и размышляла над услышанным, они молчали. Хмурый Костя, едва дотянув одну сигарету, от окурка прикурил новую и пускал плотные струи дыма в потолок.

Сначала Марина собиралась обидеться, но, поразмыслив, поняла, что Костя по-своему прав, хотя Братов никогда не позволял себе рукоприкладства — ни к жене, ни к детям. Чтобы довести человека до истерики, ему хватало слов — жаляще резких, язвительных, жестоких, задевающих так же сильно, как оскорбление. При этом Братов почти никогда не ругался матом.

— Знаешь, Костик, — сказала наконец Марина спокойно. — Спасибо за откровенность. Все так и есть. Или даже хуже…

С тех пор Марина уже осознанно испытывала чувство самоунижения и чем дальше, тем сильнее ощущала себя жертвой — не столько жертвой Братова, сколько жертвой обстоятельств.

Чтобы снять непрестанный стресс, она потихоньку пристрастилась к курению, начала понемногу выпивать. И хотя курение Братов не одобрял, все же особенно не перечил Марине, однако терпеть не мог пьющих женщин. А уж собственная жена-пьяница… Однажды, учуяв очередную волну перегара, он пригрозил запереть ее на время в психбольницу для лечения от алкоголизма, и пообещал, что об этом узнают как ее близкие, так и все медики города, включая институтский персонал. Ее репутация получит болезненный удар, а карьера может свалиться под откос. И он, Братов, не станет ни помогать ей, ни поддерживать ее, и развода не даст.

С тех пор Марина позволяла себе расслабиться с помощью коньячка только при полной конспирации и весьма редко, потому как давно и хорошо уразумела, что слово свое он держит. К тому же Марина знала, что для близких, особенно для пожилой уже матери, это будет болезненным ударом, а сама она и в самом деле превратится в полное ничтожество при знаменитом Братове. И все, кому не лень, станут шушукаться и злорадствовать за ее спиной, и собственные дети будут видеть ее позор…

«Ах, дети, дети… — подумала Марина Петровна горько. — Мои милые Мишук и Натуся… И с ними тоже не все так просто…»

Дети выросли, получили, как и планировалось, дипломы врачей и постарались как можно быстрее покинуть родной дом — разъехались по другим городам. Почему? Дочь Наталья, старшенькая, сказала однажды Марине:

— Мама, мы ведь с Мишей с детства видели, что у вас отцом какие-то странные отношения. Что между вами всё не совсем так, как у других. У нас мы никогда не чувствовали того, что видели в домах у наших друзей… Нет, нас вы любили. А как друг с другом?.. Пойми, нас угнетала жизнь с вами. Мы с Мишкой просто мечтали вырасти и сбежать на волю. Спрашиваешь — почему? Да потому что это был какой-то… какой-то холодный дом. Ледник. Нам с вами было неуютно.

Дверь в ординаторскую открылась, стремительно влетела молоденькая прыщавая медсестричка, улыбнулась Братовой, — как той почудилось, с некоторым намеком на подобострастие, хотя, возможно, ей только почудилось, — порылась в историях болезней на столе перед Мариной Петровной, взяла одну и так же стремительно вышла. Марина Петровна откинулась на скрипнувшую спинку стула.

«Подобострастие… — размышляла она, вспомнив давний разговор с Костей. — Братов был сильнее — сильный мира сего… И я не устояла, сдалась. Расчет победил чувства?.. Но, может, я была просто молодой и глупой, точнее, неопытной в житейских интригах девчонкой? Запуталась, натворила черт те чего… Тогда почему я не развелась? Ведь многое тогда могло быть иначе… Или — не могло?»

Она вспомнила самую первую встречу с профессором Александром Николаевичем Братовым, свое знакомство с ним больше сорока лет назад.

Марина Степанова, студентка третьего курса мединститута, была прирожденной отличницей во многом потому, что обладала великолепной памятью. И все же перед каждым экзаменом она волновалась так, словно впереди ее ждал «неуд».

Можно быть уверенным в себе и в своих знаниях, но нельзя быть уверенным в том, как твои знания оценит экзаменатор, человек заведомо предвзятый. Отметка зависит от его настроения и самочувствия и от его расположения к вам, и Бог знает, от чего еще, так что истинные знания далеко не всегда совпадают с оценкой этих знаний. А потому мало кто из студентов идет сдавать экзамен без волнения.

Патофизиологию‚ последний экзамен летней сессии‚ принимал у ее группы заведующий кафедрой‚ известный ученый‚ профессор Братов — мужчина за сорок лет‚ непривлекательной внешности. На экзаменах он был весьма суров со студентами, а те его‚ — старика, по их юношескому разумению, — боялись и не любили. И Марина исключением не была, а потому перед экзаменом по патофизиологии волновалась больше обычного и даже на всякий случай выпила валерьянки.

В аудитории‚ где принимали экзамен‚ Марина взяла билет и‚ увидев напечатанные на картонке вопросы‚ успокоилась‚ — эти вопросы она знала очень хорошо.

Когда секретарь назвала ее фамилию‚ она с легким внутренним трепетом села за стол напротив профессора Братова. Профессор хмуро взглянул на Марину.

— Фамилия?.. Номер билета?.. — Он делал пометки в экзаменационной ведомости. — Слушаю. — Братов тяжелым взглядом уставился на девушку.

Марина разложила перед собой листки с записями и начала говорить. Братов не отрываясь смотрел на нее — будто гипнотизировал. Марине не нравился этот пристальный, неприятный, изучающий взгляд. Ей почему-то казалось‚ что он не столько слушает‚ сколько разглядывает ее — как подопытную морскую свинку. Пару раз она даже сбилась из-за этого взгляда.

Пока она говорила, Братов неприязненно молчал. Не подгонял‚ не поправлял‚ не прерывал. Марину это сильно беспокоило. Наконец за экзаменационным столом наступила тишина. Братов медленно поднял густые, лохматые брови.

— Все?

Марина испуганно кивнула.

— Все.

— И это — отличница, — разочарованно протянул Братов.