Андре Руссен - Попробуй угадай! Страница 2

Софи. Я тебя никогда не обзывала старым хреном…

Жорж. И не советую!

Софи. Потому что я так о тебе не думаю.

Жорж. Ничего, сегодня не думаешь, завтра подумаешь.

Софи. Только вот чего я никак не пойму – и это меня жутко угнетает, – ты вроде бы и не старый хрен, но мне вспоминается масса случаев, когда ты вел себя, как будто…

Жорж. Как будто… как будто я и в самом деле старый хрен?

Софи. Точно.

Жорж. А теперь послушай меня, Софи. С меня хватит. Пошутили – и баста, слышишь?

Софи. Но я вовсе не шутила. Я спорю с тобой. Я абсолютно серьезна. А ты разве шутил?

Жорж. Хватит, я сказал!

Софи. Ты требуешь, чтобы тебя любили, а сам орешь как ненормальный. С тобой ни о чем нельзя говорить.

Жорж. Скажи спасибо, что я ору, вместо того чтобы расквасить тебе вдребезги всю физиономию. Я ору потому, что я в жизни не слыхал, как родная дочь преспокойно величает отца «старым хреном».

Эвелина. Наоборот, она как раз говорит тебе о том, что она этого тебе не говорила…

Жорж. А ее «как будто»? Она не говорит, но она так думает!

Эвелина. И не думает! Во всяком случае, если кто здесь и показывает пример владения разговорным стилем, так это ты.

Жорж. Каким стилем?

Эвелина. В утонченном стиле Мариво. Да?

Жорж. И тебя это шокирует?

Эвелина. Меня?! Да мне в высшей степени наплевать на твой стиль. Только стоит ли потом удивляться тому, что все окружающие изъясняются тем же языком?

Жорж. Я говорю языком моего времени.

Софи. Так ведь и я тоже. И уж скорее это мой язык, чем твой.

Жорж. Но я никогда не слышал, чтобы мой отец говорил грубости при моей матери.

Эвелина. Значит, у тебя атавизм не сработал.

Жорж. И я никогда не слышал, чтобы моя мать сказала отцу «мне наплевать на твой стиль».

Эвелина. Значит, какая-нибудь из твоих прапрабабушек согрешила со своим конюхом.

Жорж. Если ты думаешь, что я пленился твоим благородным происхождением, так ты глубоко ошибаешься, голубушка.

Софи. Господи, и весь этот сыр-бор из-за того, что Брижитт рассказала мне по телефону, будто бы ее отец и мать до сих пор спят друг с другом!

Жорж. Да-да, и ты это так мило прокомментировала.

Софи. Ну еще бы – это ж обалдеть можно! После двадцати пяти лет совместной жизни они еще… бррр!

Жорж. Ну-ну, давай, втаптывай нас в грязь, плюй на нас!

Софи. Черт побери, и это тоже запретная тема? Ну вот, видишь, я была, права: с тобой ни о чем нельзя говорить.

Жорж. Послушай, Софи! Ты, может быть, считаешь себя сверхэмансипированной, сверхсовременной и еще черт знает какой, но пойми наконец, что девушке в семнадцать лет, даже твоего поколения, нужно еще многое постичь и набраться ума, чтобы начать разбираться в жизни.

Софи. Вот именно, я и стараюсь все постичь. Но стоит мне затронуть какую-нибудь серьезную тему, ты в момент заклиниваешься.

Жорж. Я не заклиниваюсь. Я просто отказываюсь обсуждать некоторые вещи с родной дочерью, вот и все.

Софи. С ума сойти, до чего вы все закомплексованные!

Жорж. И если сейчас ты этого не понимаешь…

Софи. Нет, никак!

Жорж…то поймешь позднее, когда у тебя самой будут дети.

Софи. Дети?! Ну уж нет, с детьми я еще погожу!

Жорж. Надеюсь, что погодишь, для твоего же блага.

Софи. К счастью, на эти дела имеется пилюля.

Жорж. Согласен. Только учти – знать про пилюлю еще не значит знать все.

Софи. Что – все?

Жорж. Все о любви, все о жизни.

Софи. Поглядеть на вашу с мамой жизнь, так много чего узнаешь. Я, во всяком случае, узнала.

Жорж. Ты нас только что осчастливила монологом об отцах и поведала о своем отношении к этим презренным типам, единственное назначение которых покрывать своих жен, как жеребцы.

Софи. Я вовсе не сравнивала тебя с жеребцом. Я прекрасно понимаю, что в ту минуту мужчину действительно влечет к женщине. Не делай из меня идиотку! Я сказала…

Жорж. Знаю, знаю, что ты сказала. Мы не глухие, слышали. Но я тоже хочу тебе сказать одну вещь: я всегда относился к своим родителям с истинным обожанием, а отсюда и с неподдельным уважением, – да, да, я не стеснялся уважать их, и это было искреннее уважение, ясно тебе? А вы, теперешняя молодежь, полагаете, что открыли для себя смысл жизни, только потому, что оскальпировали слова и открыто говорите непристойности.

Софи. Это ты так считаешь?

Жорж. Да, я так считаю. Но беда даже не в словах. Вы, современные девицы, воображаете, что постигли жизнь и имеете право плевать на весь мир и ложиться в постель с кем попало, и чем чаще, тем лучше.

Софи. Если хочешь знать, мне это предлагали достаточно часто, но я никогда ни с кем не спала лишь бы переспать.

Жорж. Ничего, это не за горами.

Софи. Будем надеяться.

Жорж. На этот счет я спокоен. Все вы одним миром мазаны.

Софи. Конечно, а куда же денешься? Мужчины ведь тоже все одинаковы. Им бы только переспать. И если бы женщины всегда отказывались, какая от этого польза? А потом, женщинам тоже часто хочется, и это естественно и нормально.

Жорж. Согласен. Я только хочу тебе разъяснить, что любовь существует даже для твоего поколения, что любовь каким-то непостижимым образом все ставит на свои места, и стоит мужчине и женщине полюбить друг друга, между ними возникает чудесное равновесие. Все зыбко и вместе с тем надежно. Мир странно сужается, но в то же время беспредельно расширяется. Любовь распахивает перед вами необозримые горизонты, но все они приводят к Ней или к Нему. Целая вселенная воплощается в любимом человеке, но этот человек необъятен, как вселенная.

Эвелина. Слушай, Софи, слушай.

Жорж. Плевать я хотел на твою иронию. Я знаю что говорю. Я-то видел на примере моих родителей, что значит идеальная пара, подлинный союз двух любящих сердец, продлившийся целых сорок лет. Конечно, их жизнь украшало и многое другое: деньги, друзья, приемы, путешествия. Но все это были сущие пустяки по сравнению с их глубокой взаимной любовью, перед неразрывным союзом двух существ, созданных друг для друга и в какой-то счастливый миг обретших друг друга, – я сам был тому свидетель и могу поклясться, что до самой смерти моей матери – а она умерла, когда ей было за шестьдесят, – я бы, в отличие от тебя, не посчитал ни постыдным, ни мерзким тот факт, что мой отец мог заключить ее в объятия. Вот почему твой телефонный разговор вывел меня из равновесия. Если бы кто-нибудь посмел задать мне подобный вопрос о моих родителях, я бы ему сразу морду на сторону свернул.

Софи. Охотно верю.

Жорж. Вот тебе мое мнение, дочка. Любовь есть, она существует. Откуда ты знаешь, может, тебе тоже суждено полюбить одного-единственного на всю жизнь, и ты будешь бегать за ним как собачонка и не взглянешь ни на кого другого.

Софи. Да я только о том и мечтаю! Конечно, при условии, что и он не взглянет ни на одну женщину. Иначе я ему тут же рога наставлю. Я не дам над собой изгаляться.

Жорж. Браво, браво! Самый верный способ удержать мужчину – это наставить ему рога. Очень рад, что хоть ты-то по крайней мере можешь за себя постоять.

Эвелина. Понимай так: «не то что твоя идиотка мать».

Жорж. Не исключено.

Эвелина. Я поняла. Я было собралась в свою очередь произнести речь, но от твоего дифирамба красоте супружеской любви у меня в зобу дыханье сперло и все вдохновение улетучилось. После такого фонтана красноречия мне прямо стыдно рот раскрыть. Какой изысканный стиль! Я думала, ты вот-вот перейдешь на монолог Пердикана: «Союз созданий жалких и презренных…»

Жорж. Это еще что за чертовщина?

Эвелина. Мюссе. «С любовью не шутят».

Жорж. Ах да, я и позабыл, мы же обучались на театральных курсах! Терпеть не могу Мюссе. Сопливая баба, а не поэт. И в роли любовника у него выступала женщина. Да-да, в этой парочке мужчиной была Жорж Занд, а не он. А когда она дала ему отставку, он начал скулить в этих своих «Ночах». И скулил, и скулил без конца, как брошенная дворняжка. Нет, подумать только! Он льет слезы в мае, он льет их в октябре, и у него еще остается про запас на рождество! До чего же тошнотворный тип, сил нет! Вот Бодлер – совсем другое дело! Это настоящий мужчина. Разбирался как следует и в женщинах, и в любви, да и во всем прочем тоже. Да, Бодлер – поэт, а твоему Мюссе только на мандолине тренькать, как гондольеру на Большом Канале.

Эвелина. Видишь, Софи, ты была не права, утверждая, что с твоим отцом не о чем поговорить. По субботам после полудня он даже занимается литературной критикой.

Жорж. А почему бы и нет?! Всю неделю я торгую кастрюлями, так имею же я право хотя бы в субботу заявить, что Мюссе – дурак. У меня сегодня выходной, поняла? И еще я имею право любить Бодлера. Он величайший из поэтов. И это доказывает, что во мне развито чувство прекрасного. (Декламирует.)

«И вы могли презреть очей чудесных взгляд –Ребенка моего прекраснейший из взоров!В нем прелесть сумерек, волшба ночных узоров…О милые глаза! Ваш темный блеск мне свят!»

Звонит телефон.