Любовь Овсянникова - На круги своя Страница 2

— Слушайте, я сегодня целый день сижу без работы. Но не хочу заработать на том, чтобы лишить вас такой красоты.

— Лишайте, лишайте, не сомневайтесь, — сказала я. — Как раз заработаете, а я верну себе девичью прическу. Мои волосы, когда коротко острижены, чудно вьются. Я стану моложе и еще красивее.

— Ах, мадам, разве вы думаете, я не вижу, что вы закрашиваете седину? Теперь краска стоит дорого. Вы ведь хотите остричь волосы и уже больше не красить их. Как же вы будете выглядеть моложе?

— Ваша правда. Но кроме этого, я хочу, чтобы меня перестали узнавать знакомые.

— Почему?

— Устала я очень, это сложно объяснить.

Лилась и журчала наша невеселая беседа, а пряди моих волос падали и падали на пол, и в зеркале напротив возникало осунувшееся лицо, с паутиною морщин под глазами.

Дома я впервые плакала.

А потом привыкла. Стала ловить себя на том, что не стыжусь больше своего крушения, не страшусь безвестности и нищеты, что я стала другой. Только каждый вечер просила Бога не посылать счастья вновь увидеть рассвет, а растворить меня в вечном мраке еще до утренней зари. Я простила всех врагов, недоброжелателей, зави­стников и забыла любовь к тем, ради кого жила раньше, постепенно совсем отрешилась от людей, замкнулась в себе. Надежду на избавление от страданий мне доставляла встреча с каждой новой ночью, а разочарова­ние — встреча с каждым новым днем.

Впрочем, одна мысль беспокоила меня: я стремилась оставить родным сумму, чтобы они могли оплатить последние заботы обо мне.

В таком сонном оцепенении я перестала считать годы.

Вдруг однажды обратила внимание, что на улице стоит осень. Какой удивительно долгой, тихой и теплой она была! Такой же щедрой и дивной встала зима: в меру морозная, обильно снежная. Перемежающие зиму оттепели нарастили на крышах, водостоках, козырьках и стрехах длинные, невиданные сосульки, сверкающие как горный хрусталь в лучах не по-зимнему яркого солнца. Но как затянувшаяся осень томит душу ожиданием зимы, так и зима в ровном, хотя и добром, течении своем утомила людей. Отсутствие настоящего тепла в квартире по утрам гнало меня на улицу, в движение, в толпу. Топкие, рыхлые, глубокие снега до ломоты изматывали мышцы ног, появлявшаяся на солнце влага, просачивалась сквозь обувь и чавкала при каждом шаге. Зима все продолжалась, стоял только февраль, и до весны жить оставалось еще дни и дни.

Синоптики сообщали, что такая снежная зима была в наших краях полвека назад. А снег валил и валил чуть ли не каждый день. Местные власти перестали следить за дорогами, коммунальщики оставили без внимания крыши домов, все было пущено на самотек. Никого не беспокоил даже предстоящий весенний паводок.  

3. Звонки из прошлого

И вот я убедилась, что он меня помнили.

Однажды в моей квартире раздался телефонный звонок:

— Алло! Екатерина Алексеевна? Добрый день. Вам нужна моя помощь? — вопрос прозвучал так, как будто мы недавно расстались, словно между тем и сегодняшним днем не пролегли годы и события.

Этот человек в свое время сделал для меня так много хорошего, так неожиданно и вовремя, так бескорыстно, что даже тогда это воспринималось, как сказка. А сейчас об этом и вспоминать было страшно — до такой степени это казалось выдуманным, похожим на наваждение. Ему это ничего не стоило, спустя время он даже забыл, что я ему чем-то обязана. Забыл ли? Ведь не зря он не представлялся, когда звонил, — я его узнавала по голосу.

— Здравствуйте! Я в порядке. Спасибо, — сказала я.

Вот перед ним мне было особенно стыдно за случившееся со мной: за мою нынешнюю невостребованность, растоптанность, беспомощность, короче — за нулевую значимость. Я знала, что ему по силам осуществить любой поворот в моей судьбе. Но было отличие между тем добром, которое я могла принять тогда, когда сама была сильной, и тем, какое могло выручить меня сейчас, в состоянии крайнего отчаяния. Такое добро не столько бы помогло мне, сколько унизило еще больше. Я этого не хотела.

Не скажу, что я не играла в такие игры. Играла, умела играть и даже никогда ранее не проигрывала. Но… но тогда я кое-что значила. А теперь была растением у обочины.

— Я узнал, что у вас возникли проблемы. Может, подъедете ко мне, и мы потолкуем? — Нет, он меня не принуждал — он чувствовали мое воющее нутро, переживаемый мною срам за проигрыш, мою смертельную тоску от бездеятельности и от ненужности людям. Он пытался вдохнуть в меня жизнь.

— Не стоит. Я развалилась, и боюсь, что непоправимо. Спасибо.

— До свидания. При случае звоните сами, — сказал он.

— Всего доброго, — но гудки отбоя отрезали от него эти мои слова.

                                                      4. Неожиданный визит              

Чавкая по мокрому снегу, я шла и вспоминала его лицо, черт знает, за что его привязанность ко мне, и с ноющим сердцем боялась случайной встречи с ним, помня короткий итог первой.

— Вы умны и красивы, и я сделаю вас первой бизнес-леди в этом городе, — сказал он мне тогда.

Я и была такой четыре быстро пролетевших года.

Мозги напрягались, я трудно ворочала ими, тщательно перебирая воспоминания. Искала и не могла найти ответы на мучившие меня вопросы. Где и почему я остановилась? Когда стала считать, что с меня хватит, когда стала думать, что перемены на работе не коснутся меня таким роковым образом? Что это было — успокоенность, самоуверенность, отсутствие энтузиазма или подступающая болезнь?

Я понимала, что изменившаяся в связи с развалом государства ситуация в противовес общим тенденциям не сформировала во мне новую мораль. Теперь неуместными казались мои качества: интеллигент­ность, мягкость, доброжелательность, альтруизм. Они мешали мне, но именно они же раньше располагали ко мне партнеров и создавали мне са­мобытный, сотканный из несовместимых противоречий, имидж. И вот все растоптано! Что и где я упустила?

Устала анализировать. Нет смысла заниматься этим. Смешно искать опору, если чувствуешь, что сила удара навсегда прилепила тебя к земле, разровняла по ней, вогнала в нее. Мстить? Да, можно. Но кто больше всех виноват? Кому, и в какой мере я должна мстить? Ведь прежде чем вынести и исполнить приговор, надо определить виновных и степень вины каждого из них. Конечно, я знаю, кто был виновником моих несчастий, и почему он это сделал. Но понимал ли этот человек, какую беду принес мне? Возможно, он думал, что я успела сколотить состояние, и не должна пропасть. Какая разница, что он думал. Ведь, когда я говорила, что мне нельзя терять работу, он спокойно отвечал:

— Я не хотел бы, чтобы вы перестали считаться со своей гордостью. Не хочу давать обещания, которые затем не смогу выполнить.

Кто стоял над ним, кто дал ему волю так поступить со мной?

***

Воспоминания… Куда от них деться? Гоню недавние и стараюсь вызвать в памяти минувшие давно события и лица. Но все смешивается и в ночных кошмарах выворачивается наизнанку: обидчики вручают мне школьную Золотую медаль, красный диплом университета, дают положительные отзывы на диссертацию, а любимые люди — загоняют в лабиринт с высокими стенами, бросают камни, и зловонным шепотом повторяют одно и то же: "Он вас не любит и не хочет с вами работать". Или с угрозой шипят: "Не мешайте ему! Вам лучше уволиться".

Звонок звенел настойчиво и гулко: квартира была почти пустая, из мебели осталось самое необходимое. Вынырнув из-под одеяла, я дотянулась до трубки и невольно поежилась от холода, затем ответила «Алло», и мой голос звучал бодро, почти весело. Это всегда хорошо у меня получалось.

— Доброе утро! Как дела? — от услышанного голоса мое сердце учащенно забилось, а на коже появилась неприятная липкость.

— На душе противно, помощь не нужна, — отрапортовала. — Что нового у вас? — перебила его новый вопрос, но тщетно.

— У меня новое то, что вы не звоните. Почему? Постарайтесь быть сегодня дома в десять утра. Зайду. До свидания, — и снова отбой, не дождавшийся моего ответа.

Точно в назначенное время улыбающийся Вилен Борисович стоял перед «глазком» входной двери.

— Здрас-с-сь! — кричал оттуда, почувствовав, что я его рассматриваю, стоя с другой стороны.

— Не заставили долго ждать, — с этими словами я открыла дверь.

Его глаза ненадолго задержались на мне. Но пока он снимал пальто, шапку, шарф, свет, искрящийся в них, заметно убывал и убывал. Он вздохнул, наклонившись за комнатными тапочками, а когда выпрямился, поглаживая блестящую лысину, глаза уже старались не встречаться с моими.

Мне было не жаль себя, я жалела его. Зачем он пришел на это пепелище? Теперь я, разбитая и медленно уходящая из жизни, еще должна и ему помогать.

— Да, это я. Конечно, изменилась.

Что я могла еще сказать?

— Значит, погибаем, но не сдаемся? Героически! — И он завелся, как всегда, с пре­дельной экспрессией: — Я любовался вами! Я любил появляться с вами в обществе, я гор­дился знакомством с вами. А теперь? Моя жена говорит, что у вас крыша поехала. Что вы с собой делаете, черт вас возьми? Что вы делаете со мной? Я! — он задыхался, — я вложил в вас свои силы, влияние, энергию. А вы? — Он не давал мне вставить и слово. — Вы таскаетесь по рынкам, продаете свои старые тряпки! Они вам что, уже не пригодятся?