Михаил Соболев - Иноходец Страница 2

Саша кинул взгляд на втоптанные в грязь гвоздики и наступил на них ногой.

«Осу» он, предварительно разрядив, выбросил в мусорный бак. Задело–таки Сашу упоминание о той злополучной магнитоле. Он сморщился, как от зубной боли — это Скучин, гнида, плеер из джипа прихватил.

Пацаны тогда оклеивали листовками «Стоп — Хам» припаркованные на разъезженных вдрызг газонах авто. Вовка Скучин отстал… Когда завопила сигнализация бежевого Grand Cherokee, пришлось смываться. Получил бы Скучин тогда по соплям от Борзого за этот плеер, не заступись за него в очередной раз Саша.

Не прижился Скучин в компании. «Мутный» он какой–то, а подростки это всегда чувствуют. Саша его жалел и ничего не мог поделать с этой своей жалостью. Тётя Дуся, Вовкина мама, одна, без мужа, пятерых погодков тянула. Вовка был старший. Сколько Саша помнил, тот всегда хотел есть.

Саша никогда не брал чужого. Ещё в детские годы дед привил ему иммунитет к воровству. Были они как–то раз в гостях у соседей. Детям, чтобы не путались под ногами у взрослых, дали коробку с домино. Санька, улучив момент пока никто не видит, спрятал в карман костяшку «три–два». Точно такая же косточка затерялась дома, и её никак не могли найти. Гордый — как же, добытчик! — выложил он на стол перед дедом украденную фигуру. Выяснив, как та оказалась у внука, дед Иван протянул ему костяшку:

— Отнеси, где взял и попроси у людей прощения. Пусть все узнают, что у Ивана Енохова внук — вор. — В голосе деда звенел металл.

Мальчик не раз слышал, как может иногда сказать его дед, отставной флотский главстаршина.

Санька на всю жизнь запомнил, как он нёс проклятую костяшку и красный как рак извинялся перед соседями.

Первым Сашу встретил кот Енох, здоровущий лохматый «перс». Крошечного котёнка подбросили в подъезд, и дед Иван принёс его домой. Он и назвал кота Енохом в честь патриарха, покровителя их рода. Котяра к приходу молодого хозяина неизменно оказывался на решётчатой полке вешалки, маскируясь среди головных уборов. Едва Саша делал шаг от входной двери, Енох тянулся и трогал лапой хозяина за макушку. Саша притворно пугался и нарочито–строго выговаривал коту. Это у них игра была такая.

— Он всегда чувствует, когда ты придёшь, — вышла в прихожую мама. — Если Енох помчался к двери, я уже знаю — скоро!

Никто не давал Марии Ивановне её сорока двух лет. Случайные люди не верили, что у неё уже такой взрослый сын. Это была невысокая яркая шатенка, с тонким интеллигентным лицом, хрупкая, очень сдержанная. Она родила Сашу в двадцать четыре, рано примерила на себя чепец соломенной вдовы и долгие годы ничем, кроме работы, сына и дома, не интересовалась.

— Как погуляли, сынок? Ой, что у тебя с лицом?!

Мама принялась вертеть сына. От её халата чуть слышно пахло лавандой.

— Ой, у тебя, сынок, из уха кровь сочится, — вскрикнула мама. — Стой на месте, сейчас я перекись принесу. Надо срочно ехать в травматологию!

— Да ничего страшного, ма. Петардой обожгло. — Завтра уже пойду, спать хочется, — поморщился Саша. Ему совсем не улыбалась перспектива тащиться за три автобусных остановки в травматологический пункт на Шаумяна и толкаться там пару часов в очереди.

Мама бросилась в комнату и тут же вернулась с картонной коробкой, наполненной лекарствами.

— Сейчас–сейчас… Потерпи…

Перекись запузырилась на обожжённом виске. Саша дёрнул головой.

— Больно? — испугалась мама.

— Щекотно, — через силу улыбнулся он.

— Точно не болит? Сынок, будь, ради бога, осторожнее. Я тебя умоляю…

Саша взял на руки потянувшегося к нему кота, тот сразу же замурлыкал, включив спрятанный в груди «моторчик».

— А что это у него глаз красный, мама?

— Вечером на улицу просился, подрался, наверное. Вам, Еноховым, только дай повод!

— Мы исправимся, мама. Правда, Енох?

— Знаю я вас, — вздохнула мама. — Что думаешь теперь делать, сынок, может, всё–таки, — в институт?

— Я же сказал — в армию!

— Енохов. Вылитый дед Иван. Ой, что–то я разболталась. Тоже мне, мать, называется. Умывайся быстрее, сынок, — и за стол. Ты же голоден? Да конечно же голоден, о чём я спрашиваю. Тебе что приготовить?

— Большую глазунью, — попросил Саша и рассмеялся. Так говорил дедушка. Тот любил всё большое — море, песню «Широка страна моя родная», бутерброды из разрезанного вдоль батона с толстенными ломтями колбасы. «Большому куску рот радуется», — любил повторять Иван Енохов. Он, судя по всему, и жену себе выбирал, руководствуясь этим принципом. Дородная с могутной грудью Павлина Петровна была на голову выше мужа. Дед Иван, правда, умудрялся каким–то образом, смотря на супругу снизу–вверх, оставаться в семье главным.

— Из пяти яиц и на дедовой сковородке, — крикнул Саша вдогонку маме.

Он бережно опустил кота на коврик и погладил по вставшей горбом спинке:

— Веди себя прилично, Енох. Я за тебя поручился.

Саша приблизил лицо к зеркалу.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов!

Висок и левая щека пламенели. Ухо на вид нормальное, только заложило, всё время хочется попрыгать на одной ножке и вылить попавшую в него воду. Глаз чуть покраснел, но видит хорошо, лишь немного щиплет. Саша махнул рукой. В травму не стоит идти, он слышал, что там о подозрительных случаях сообщают в полицию. До свадьбы заживёт, говаривал дед. В академию на медкомиссию — в июле, к тому времени всё буде о кей.

Саша отправился к себе. Мама напомнила о любимом дедушке — стало грустно. Саша открыл секретер и достал пакет: тельняшка, старенькая бескозырка, обёрнутый в целлофан партбилет деда, красная коробка с наградами.

— Енохов. Вылитый дед Иван, — повторил он слова мамы.

Во дворе Сашу звали Иноходцем. Ему нравилось.

Так уж случилось, что Сашу воспитал дед. Отец исчез из жизни мальчика, когда тому было всего два года. Мама, стараясь вычеркнуть из памяти неудачное замужество, отдала себя работе. Бабушка Павлина — маленький Санька звал её Павой — хозяйничала по дому, а дедушка Ваня, уволившись к тому времени с развалившегося «Русского дизеля», возился с подросшим внуком.

Иван Михайлович Енохов был по природе человеком деятельным, в свои семьдесят шесть справлялся с непростой должностью сменного мастера, а тут вдруг остался не у дел.

Дед захандрил, отяжелел, его характер, и до того не отличавшийся покладистостью, стал невыносим для домашних. Так что, когда дед, наконец, с изумлением заметил держащегося за его указательный палец внука и обрушил на того всю полноту своей нерастраченной на пенсионе энергии, женщины семейства вздохнули с облегчением. Павлина же Петровна тайком от домашних перекрестилась, хотя, прожив долгие годы с партийным мужем, икон в доме не держала и в храм не ходила даже по большим церковным праздникам.

За воспитание Саньки Иван Михайлович взялся основательно. Он всё делал основательно. Окончил ФЗУ с похвальной грамотой. После училища встал к строгальному станку и сразу же, к концу первой рабочей недели, выдал взрослую норму. Прямо из цеха он, не раздумывая, ушёл воевать, добившись в призывном пункте направления на флот и исполнив тем самым заветную мечту питерского паренька, выросшего в Гавани, в доме с окнами на Финский залив. Иван основательно учился минному делу во флотских учебных классах Кронштадта; в составе первого гвардейского дивизиона бронекатеров Азовской воинской флотилии десантировался вместе с братишками под Мариуполем, освобождая Донбасс; в апреле сорок пятого главстаршина Енохов, прикомандированный уже к Днепровской флотилии, штурмовал Берлин. И, наконец, ставя точку, а вернее, восклицательный знак в своей военной истории, не менее основательно вывел углём на облицованном мраморной плиткой цоколе Рейхстага: «Я Енохов, я дошел!»

В Берлин свозить Саньку не удалось. Но зато дед с внуком побывали в Волгограде на Мамаевом кургане и на донецкой земле. Очень хотелось Ивану Енохову показать малому места, где воевал. Заодно навестили родственников жены — сестру Оксану с дочерью — передали гостинцы от Павлины.

Иван Енохов взял за правило сам укладывать внука, почитав ему перед сном что–нибудь из своей любимой библиотечки. На личной полке деда прописались томики Максима Горького, Николая Островского, Аркадия Гайдара… «Сказку про военную тайну, Мальчиша — Кибальчиша и его твердое слово» Санька знал наизусть. Сотни раз во сне он, Саша Енохов, потрясая закованными в цепи ручонками, гордо бросал в лицо Главному Буржуину: «…сколько бы вы в тюрьмы ни кидали, все равно не перекидаете, и не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь». Гайдар был любимым писателем деда, что ничуть не мешало ему выключать телевизор, едва на экране показывался чмокающий в микрофон внук писателя, бывший главред журнала «Коммунист», а ныне — апологет капитализма.