Сергей Герасимов - Моментальное фото Страница 2

Она заснула снова и увидела во сне щель, трещину, но во сне трещина шла не по полу, а по мягкому светящемуся воздуху, связывавшему ее с ним. Она по-настоящему испугалась во сне, потому что щель расширялась. Она стала звать его, но из щели повалил пар, засверкали электрические разряды; она начала кричать и увидела сквозь клубы, как он отворачивается и уходит замедленной походкой и машет ей кепкой, не оборачиваясь.

Утром Стас был обижен; она попробовала приласкаться, но с первого раза не получилось, тогда она тоже обиделась, встала и подняла мужа. Сейчас встречу кого-нибудь и он скажет: "что-то рано поднялись, голубки".

– Что-то рано поднялись, голубки, – сказала мать.

Мать с отцом собирались жить здесь, в Рыково, еще недели две. Конечно, это не называется медовым месяцем – среди такой толпы.

– В спальне щель на полу, видела? – спросила она.

Мать сходила и посмотрела на щель.

– Дом старый.

– Дом старый.

– Уже трескается не в первый раз, – сказала мать. – Когда я выходила замуж, была точно такая же щель, но в другой комнате.

– А потом? – она вспомнила утренний сон и звонкая пружинка взвелась у виска.

– А потом как-то починили.

– Заставлю своего починить.

– Заставь, заставь, посмотрим, – обрадовалась мать за всю женскую половину человечества.

Под домом был подпол и Стас слазил туда, вымазавшись в мелу и в курином помете. Рассказал, что щель уже пошла через всю заднюю стену. Сходили к задней стене, нашли щель за лопухами и до самого обеда Стас замазывал ее цементом.

Работать ему нравилось и после обеда он снова полез в подпол. Он даже слепил из цемента никому ненужный водосток и отпечатал на нем свою ладонь – для вечной памяти. Лопухи были в росе, свежи и огромны, похожи на древнетропический лес.

С изнанки на них сидели сырые улитки величиной со спичечный коробок каждая.

Отец сидел на бревнышке и гладил Гавчика. Гавчик заглядывал в глаза, не поднимая головы с человеческих коленей. Гавчик умел быть нежным.

– Может, ты и на меня обратишь внимание? – спросила она мужа.

– Как ты обращала на меня внимание вчера, так я обращу на тебя внимание сегодня, – сказал он.

Она приказала бросить работу, но Стас сказал, что никто не будет ему приказывать; что она сама не знает, чего хочет; и вообще, он старается для семьи. Она согласилась. После того, как уедет отец, дом станет их, и только их: две комнаты больших и две маленьких, веранда и чулан, удобства во дворе, река внизу, за огородом; год назад посадили орех и орех принялся; в конце огорода есть овраг с крыжовником и кленами, в котором все лето в траве шампиньоны, а всю осень – синюшки в листьях. В реке щуки, которых ловят сетью столько, что можно насушить на всю зиму. За рекой лес – такой глухой, что никто толком и не знает куда он тянется. До города семь километров, ходит городской автобус, номер сто пятьдесят четвертый. Совсем неплохо для начала жизни.

На следующий день появились две женщины с портфелем и сумкой. В сумке лежал большой катушечный магнитофон, видимо, очень тяжелый. Старшая женщина была похожа лицом на перезрелую клубнику а телом на яблочный недогрызок; младшая глядела, как испуганная курица. Когда младшая садилась, были видны трусы.

"Убивала бы таких", – подумала она. Гавчик уже отошел после свадьбы и женщин пришлось принимать за воротами. Женщины были инженерами-проектировщиками, геологического профиля, что-то вроде этого. Одну звали Галиной, другую Антониной Степановной. Женщины поглядели на щель в задней стене, уже замазанную и забеленную, и сообщили, что имел место подземный толчок силой в полтора балла; обычно такие толчки не причиняют разрушений, обычно такие толчки ласковы, как котята, они только балуются, но не кусают, но структура почв в данной местности такова, что предполагает аномальную склонность к эрозии, а дальше уж совсем непонятные слова, разбавленные профессиональными жестами и не всегда скромными взглядами. Некоторые из взглядов были длинны. Стас смотрел на ноги Галины, а она на его плечи – черт с ним, правильно, на то он и мужчина, чтобы смотреть. А с ней тоже черт. Вначале она поджарила Галину в печи, потом отрезала ей голову и отдала Гавчику, потом зашила в мешок с бешеными клопами, потом медленно утопила в помойной яме, наслаждаясь булькающими криками и мольбами о совершенно невозможной в данном случае пощаде, потом сказала ей что-то вежливое.

– Кто будет платить за ремонт? – практично спросил отец.

– Здесь проходит несколько важных подземных коммуникаций. Они могли быть повреждены. Горячая вода с электростанции и электрический кабель. Собака у вас страшная, это какая порода? Правда, жарко сегодня? Погода, говорили, будет дождливая.

– Я хотел бы узнать, будет ли кто-нибудь нести за это ответственность. Или это наше личное дело?

– Ой, не до личных дел сейчас, сами видите жизнь какая.

Жизнь была именно такая и все замолчали ненадолго, будто вспомнив умершего.

– Значит, никто не будет.

– Других повреждений не было? Может быть, у соседей?

– К соседям и зайдите.

Когда женщины уходили, Галина виляла задом; "не смотри", – сказала она мужу и поцеловала щеку, немного соленую. "Подумаешь, трещина, – сказал муж, – она совсем маленькая. Постелим половики и ее видно не будет. Я никогда не видел землетрясения. Жалко, что не обратил внимания. Наверное, интересно."

Ночь была ветренна и дрожали стекла, и хотелось не спать, а только говорить, говорить, говорить, и жизнь была сложна, как написанная по китайски, и радостна, и радостна, как зеленый утренний луч, разбудивший тебя сквозь каштаны и занавески; из щели дуло холодом, хотя щель и накрыли половиками. Зато можно прижаться к твердому плечу; можно даже сунуть голову под мышку и потереться лобиком, как котенок. Наутро у нее ныло плечо и текло из носу, и она отворачивалась от зеркал.

– В вашей комнате спать нельзя, – сказала мать, – я не могу позволить тебе заболеть.

– Не мне, а нам, мамусенька.

– Да, да, вам, – мамусенька имела ввиду ребенка, а не мужа. – Как он у тебя по ночам?

– Не знаю, других я не пробовала. Обыкновенно.

– Ну, совет да любовь.

– Спасибо.

Мать хотела внука, здорового, веселого и вмеру крикливого, мать хотела вспомнить себя молодой и хотела показать молодым пример настоящей материнской заботы. До рождения ребенка сейчас оставалось шесть с половиной месяцев.

Ребенок завязался так быстро и неожиданно, что они со Стасом даже не поверили поначалу. Тот первый раз был в доме матери; она сидела на коленях Стаса, когда мать вышла за хлебом – минут на десять, не больше. Завязался так охотно, словно давно мечтал родиться на свет и только и ждал, когда мать выйдет за хлебом.

– Тогда где же нам спать? В одной кроватке с вами?

– Можно поставить ширму. На чердаке когда-то была.

– Нет, спасибоньки, – сказала она, подумав. – У меня медовый месяц, я не хочу прятаться за ширмой.

– Никто не будет на вас смотреть.

– Я кричу, когда мне приятно, – соврала она, – вы же не будете затыкать уши ватой?

– Тогда можно на веранде, там двойные рамы.

– Она вся стеклянная.

– Мы завесим окна простынями, – предложила мать.

– Пойдем, посмотрим.

Они пошли и посмотрели. Веранда, в принципе, подходила.

Следующие две ночи прошли в восторгах страсти, не вполне разделяемых ею, потом восторги выдохлись и в большие окна веранды стали засматриваться страшные настоящие звезды, и было видно, как они далеки.

– Как ты думаешь, – спрашивала она, – а на звездах кто-то живет? – или другие детские вопросы. Стас обстоятельно отвечал и получал удовольствие от объяснений. Объясняя, он видел себя со стороны и со стороны казался очень умным.

– Как ты думаешь? – спрашивала она, – зачем мы встретились? Так было записано в судьбе или все случайно?

– Как ты думаешь? – спрашивала она. – Что означает слово "кистеперые"? Я не знаю его, но оно мне дважды снилось. Это означает что-нибудь? Как ты думаешь, зачем мы любим друг друга так сильно? Ведь это же тяжело – любить так сильно?

Что бы случилось со мной, если бы я тебя не встретила; я бы умерла, наверное, я без тебя, как без себя – не улыбайся, пожалуйста: что думаю, то и говорю…

– Как ты думаешь? – спрашивала она.

Стас был моложе ее на год. Когда-то они были одноклассниками. Стас ухаживал за ней шесть лет подряд, начиная с девятого класса.

– Почему только с девятого класса? – спрашивала она. – О чем же ты раньше думал?

– В девятом классе я выиграл тебя в карты, – отвечал Стас.

Вот еще глупости. И она гладила его плечи, и левая часть ее лица была освещена луной, а правая – тусклым светом из-за занавески, и Стас никак не мог решить какая часть лица красивее: обе нравились ему одинаково, но обе были совершенно разными. – Как ты думаешь, кто-нибудь еще любит так, как мы? – спрашивала его женщина с двумя лицами. – Почему люди умирают? Для чего родится наш ребенок, если когда-нибудь он все равно умрет? Может быть, он будет жить после смерти где-нибудь вечно на звездах? Мне кажется, что эти две ночи уже не повторятся, как ты думаешь? – спрашивала она.