Александр Щёголев - Раб Страница 2

— Будешь нашим господином? — веселясь, крикнула…

Кто?! Кто это крикнул?!

— Только сначала отмоем!

— А потом уж — мы твои рабыни!

Девочки развлекались, не стесняясь, от души. Они впихнули мальчика в ванную, навалились на дверь, тот и опомниться не успел, как снаружи стрельнула задвижка. Его заперли.

Он посмотрел вокруг. Белый кафель, стенной шкафчик, раковина, душ. Забытое, давно ставшее ненужным помещение…

— Нельзя же! — растерянно пробормотал он. — Нельзя мне…

Забава кончилась. Одна из девочек сказала:

— Освежись, лапушка.

— Подмойся, — засмеялась вторая.

И пошли, не спеша, прочь. Ясно разносились их озабоченные реплики:

— Что будем делать?

— Голяк явится, пусть сам выкручивается.

— Может это совсем и не Холеный? Какой-то он…

— Да хрен с ним.

Мальчик сел на край ванны. А ему что делать? Стучать, рваться, ломать запоры?

Боже… И это его дом?

КЕЛЬЯ,

с этого заголовка я решил начать.

Я взялся за перо. Трепет охватывает при мысли о том, что моя рука прикасается… О-о, счастье! Я имею полное право писать Здесь. Нужно продолжать начатое кем-то дело, потому что чистых страниц в моей Книге очень много. И еще — сейчас скажу главное — я должен писать, потому что я господин. Отныне и вовеки веков. Тем, кто оскорбит меня непониманием, объясню: я не властен над кем-либо, я господин над собой. А был рабом жалким, ничтожным. Впрочем, подробные объяснения ниже.

Я никогда в жизни ничего не писал, кроме троечных сочинений в школе и заявлений по разным поводам. Я ничего не читал, кроме парочки положенных по школьной программе шедевров и детективов, которые продавал на рынке. Поэтому я не умею составлять жизнеописания: не знаю, как это делали другие, и вообще, как это положено делать. Может быть, строго хронологически? Или отдаваясь хаосу мыслей, возникающих независимо от намеченного плана изложения? Впрочем, в любом случае я постараюсь, чтобы было просто и понятно.

Келья ворвалась в мое сумасшествие совершенно неожиданно. И крайне жестоко — так я полагал долгое время. Мое сумасшествие длилось двадцать пять лет, и за этот невообразимый срок я успел сделать кучу бесполезностей. Писал сочинения, изучал детективы, сдавал лабораторные работы, засыпал перед мерцающим экраном, просыпался в чужих постелях, шкафами копил диски, по утрам искал пиво, один раз родился, отмечал дни рождения, думал, что живу — и так далее, и тому подобное. Хотя, стоп! — я даю волю оставшейся во мне злобе, о простит меня святая белизна Твоих страниц… Пусть будет коротко: я закончил школу, я бросил институт, я работал сутки через трое, я истратил колоды грязных бумажек на собственные потребности и на потребности своих падших подружек. И пусть будет понятно: я ни в коем случае не жалею о прошедшей бесполезно четверти века и о воспоминаниях, что существуют независимо от меня. И то, и другое было необходимо для излечения. По-настоящему я родился совсем недавно — в тот день, когда впервые стал счастлив. Но об этом после.

Келья…

Собственно, все началось с вечера встречи. Знаете, когда приходишь под вечер к близким друзьям в гости — в сумке привычно звякает — а там уже полный сбор, знакомые и незнакомые, очень шумно, весело, и ты освобождаешь сумку, садишься за стол, или на ковер, или кому-то на колени — у кого как принято — и тебе становится не менее весело, чем остальным. Ты принимаешь эликсир внутрь, становишься еще веселей, а потом выбираешь подружку, либо давно и хорошо изученную, либо новенькую, неизведанную — в зависимости от вкусов и смелости — и начинаются бесконечные разговоры, которые всегда одинаковы, шутки, которые утром никого бы не рассмешили, сигаретный дым, гогот, поцелуи, ритм, стихийное разбредание по имеющимся в наличии помещениям, и, наконец, гасится свет — или не гасится, если компания настолько развеселилась, что подружки этого уже не требуют — во всяком случае, вечера встречи завершаются неизменно бурно. Тот вечер встречи ничем не отличался от сотен таких же вечеров, ранее имевших место в моей биографии. За исключением разве факта, что в гости я пришел к совершенно незнакомому человеку, к другу подруги моего падшего друга — все понятно? — и был принят там, обласкан, напоен, как свой. Не хочется вспоминать детали…

Случилось, правда одно событие, а если точнее — приключеньице, изрядно подпортившее тогдашнее мое настроение. Была там девочка, которую я раньше приметил на подобных же мероприятиях, и решил я… о, прости! прости! прости!.. подклеиться к ней… не знаю Твоих слов!.. Тем более — в одиночестве она сидела, почему-то без своего постоянного мужчины, ну и подсел я, хвост распушил, весь вечер слюни фонтаном пускал, подпоил ее — как положено — впрочем, она и сама без удержу наливалась соком. Если девочка вызревает, следует брать ее беспощадно. Ритуал проверен веками. Она принимала игру, явно соглашаясь перевести разговор в более тесные рамки, но когда я уверенно свернул на вечно модную видеотему, признавшись, что дома у меня имеется топовый аппарат, в рюкзачке как раз припасены диски с нужными фильмами, и вполне реально немедленно отправиться — засмотреть материал, — новая подружка неожиданно взбесилась. Сказала что-то вроде: «Мне бы мужика, а не видеомальчика». Я ей ответил — соответственно… Не желаю вспоминать детали! Больные страсти сумасшедших лет, оставьте… Короче, закончилось тем, что я влепил по раскрашенным щечкам. Да! Да! Ударил. Женщину. По лицу. И ушел, решив затащить к себе домой любую повстречавшуюся девицу: в голове-то горит, внутри-то сладко булькает — то ли желание, то ли принятая доза. И вообще, очень вредно изучать в одиночестве такие клёвые диски, если ты весь вечер накачивал себя предвкушением ночи.

Падший друг пытался меня успокоить и вернуть в компанию, но я его послал, естественно.

Было ровно двенадцать. Ноль часов, ноль минут — я специально посмотрел. Связано ли это с тем, что на лестничной площадке я заметил смешную дверь? Не знаю. Она была врезана в крайне неудобном месте, в нише с мусорным бачком, и я подумал: какой же нелепой должна быть планировка скрывавшейся за дверью квартиры! На дерматиновой обивке ясно виднелась приклеенная надпись: «Келья отшельника», сделанная не слишком аккуратно из газетных заголовков — «Келья» из одного заголовка, «отшельника» из другого. Еще я подумал, что здесь живет, очевидно, какой-то очередной пижон, вроде моего падшего друга, который свою квартиру вообще залепил газетными вырезками сверху донизу.

Дверь была приоткрыта! А я находился в том опасном ирреальном состоянии, когда всюду чудится разгул веселья, когда не понимаешь, как может быть иначе. Повинуясь безумному импульсу, возжелав продолжить вечер, почти уверенный в хорошем развлечении, я шагнул в чужую квартиру.

Так я впервые вошел сюда.

Братья мои, это было неслыханным везением! Случайно ли, неслучайно ли Келья открылась именно предо мной, не дано мне уразуметь, а только я с содроганием теперь понимаю, что этого могло и не произойти. Но! — свершилось. Раб ударил женщину, после чего оказался в каменном плену. Раб…

Признаюсь, первым произнесенным мной словом стало ругательство. Так я выразил удивление. В самом деле — мрачные каменные стены, горящая в полутьме свеча, единственное оконце под потолком, вся обстановка этого странного помещения вызвали в моей голове стресс. Я стоял и озирался. Мысли о пьянке остались на лестнице. Просыпалось любопытство. За порогом, который я переступил так решительно, не оказалось квартиры — только одна комната, больше похожая на камеру в подземелье. Кто живет здесь? Куда ушли хозяева? Было пусто, тихо, спокойно — опасаться нечего.

Меня заинтересовал вход, завешенный грубой холщовой тряпкой. Сделав несколько шагов, приподнял занавеску — в темной нише виднелся вполне современный унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне уже не интересно. Что я устал, что мне хочется домой — посмотреть кино, подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей подружке, снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло — вариантов полный бумажник! Но хотеть что-либо было поздно.

С тупым недоумением я оглядывался по сторонам и видел в призрачном свете только свою колеблющуюся тень. Выход пропал. Двери не было. Самое дикое, что я даже не помнил, в какой из стен она была, эта дверь. Тогда я струсил. А знал бы, что останусь здесь навеки, наверное, просто спятил бы от страха.

Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.

Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?

Для себя.

Правильно: все остальные ответы — ложь. А достоин ли ты своих строк, пишущий?

Нет.

Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты святую бумагу?