Джи Майк - Маленькие Страница 2

Ника замолчала. Я всё ещё чувствовал нежное, почти невесомое прикосновение её руки. И — я впервые подумал о ней как о женщине. До этого мне и в голову не приходила подобная мысль, а сейчас я вдруг осознал, что попросту не причислял нас с ней к одному биологическому виду, и мне стало стыдно. «Идиот», выругал я себя, она ничем не хуже девушек нормального роста. Да какое там «не хуже» — остроумная, образованная, красивая, в конце концов.

— Среди нас есть проститутки, Саша, — сказала, наконец, Ника. — К сожалению. В процентном соотношении больше, чем среди каких-либо других человеческих общностей, включая этнические. В основном, проститутками становятся девушки, у которых не только маленький рост, но и физическое уродство. Их, в отличие от нас, называют карлицами. У них нет другого способа себя прокормить.

— И что, их услугами пользуются? — глуповато спросил я. — Вас же не так много, и потом…

— Пользуются, пользуются, — перебил меня Илья. — Только не маленькие. А любители острых ощущений, такие, Саша, знаешь ли, скрытые педофилы или садисты. Которым нравится думать, что они проделывают это с ребёнком.

— Пора спать, мальчики, — сказала Ника.

Я спохватился и посмотрел на часы. Было полвторого ночи. Я вскочил, охнул от боли в зашибленных рёбрах и принялся прощаться.

— Пойдём, Саша, я провожу тебя, — тихо сказала Ника. — Не беспокойтесь, ребята, я лишь выйду во двор и сразу вернусь.

На улице было темно, стыло, накрапывал промозглый мелкий косой дождь, да изредка разрывали тишину неистовым мявом мартовские коты.

— Саша, — сказала Ника, когда я, повернувшись к ней лицом, собрался прощаться. — Я тебе нравлюсь?

— Э-э… да, конечно, — замямлил я, — ты, разумеется… Ужасно рад нашему знакомству. Спасибо форточке. То есть чайнику. Тьфу, ерунду какую-то несу, прости.

— Саша, я имею в виду, нравлюсь ли тебе как женщина?

— Да, — сказал я твёрдо. — В том числе.

Мы замолчали.

— Пойдём, — сказала, наконец, Ника и потянула меня за руку. — У ребят отдельная комната. Я знаю, что ты хочешь спросить. Маленькие почти не спят друг с другом. Понимаешь, наши мужчины практически не способны удовлетворить женщину. У них для этого недостаточно… Я думаю, ты понял, о чём я говорю. У меня не было мужчины целую вечность. Не нашлось такого, с которым мне бы хотелось самой. Прости, что я так откровенна.

Это была потрясающая ночь. Волшебная. И потрясающая, волшебная женщина, хотя понял я это много-много позже. У меня не было ощущения, что я занимаюсь любовью с ребёнком, того, о котором говорил Илья. А было лишь накатившее и полностью поглотившее меня чувство нежности. И благодарности. А ещё — удовлетворения, такого, которое не испытывал доселе и, наверное, не испытывал больше никогда.

Этой ночью мы не сомкнули глаз. Утром, совершенно обессиленный, я с грехом пополам оделся, пропустить работу было нельзя, мы, как назло, именно в этот день сдавали срочный проект.

— Ты ещё придёшь, Саша? — спросила Вероника. Она, нагая, подошла ко мне, прижалась. Я вновь почувствовал возбуждение, даже несмотря на то, что вымотан был до предела. — Я не прошу тебя остаться, Саша. Просто приходи, ладно? Приходи ещё раз. У нас сегодня выступление в Клубе железнодорожников, это с пяти до семи. Потом я свободна. А завтра утром мы улетаем. Ты придёшь?

— Да, — сказал я. — Непременно приду.

Проект сдали на «ура». С полудня я отпросился с работы и поехал на такси домой, мне необходимо было отоспаться. Я поставил будильник на пол шестого, чтобы встретить Нику у Клуба железнодорожников после выступления, в семь. Не могу себе простить, что проспал, до сих пор не могу.

Я продрал глаза в восемь. Через полчаса вылетел из дома, поймал такси. Ещё через полчаса с огромным букетом роз оказался на углу Старо-Невского и Суворовского, на том, где её встретил. И только там, на этом углу, осознал две вещи.

Первое, что я влюблён. Влюблён отчаянно и бесповоротно. И второе, что я не помню. Абсолютно не помню, где она живёт. Тот, кто бывал в ленинградских трущобах между Старо-Невским и Третьей Советской, поймёт. Десятки проходных дворов, извилистых, узких, нет, не десятки, сотни. Ведущих в дворы-колодцы из других дворов-колодцев, мрачных, тесных, похожих один на другой как родные братья.

Я заметался. Три часа подряд я лихорадочно обшаривал дом за домом, двор за двором. Я не мог вспомнить. Проклятье, не мог заставить себя вспомнить. Я отбросил застенчивость, отринул стыд и принялся нагло, бесцеремонно стучаться в дворницкие и названивать в квартиры первых этажей. Во все подряд. В одних мне сочувствовали, в других материли, в третьих крутили пальцем у виска. И никто ничего не знал. Никто. Ничего.

К полуночи я выдохся. Я рухнул на убогую лавку, притулившуюся к стене дома в одном из бесчисленных однотипных дворов. Я сидел, ссутулившись и закрыв руками лицо. Увядшие бутоны обтрепавшихся белых роз глядели на меня укоризненно, умирая.

Я провёл ночь на Московском вокзале и, едва рассвело, продолжил поиски. Я опять не нашёл. Поймал такси, обещал водителю двойной счётчик, и «Волга», взревев двигателем, рванула в аэропорт. Я едва не приплясывал от нетерпения на пассажирском сидении.

— Намного опаздываешь? — озабоченно спросил таксист.

— Да, — сказал я. — Возможно, на целую жизнь.

До позднего вечера я лихорадочно метался по Пулкову. Затем, когда надежда иссякла, разбитый и обессиленный, поехал домой.

На следующий день в Клубе Железнодорожников мне показали платёжную ведомость. В ней значилась сумма, полученная за выступление актёрской труппы гражданином Петровым И. Н. Под платёжкой стояла неразборчивая подпись. Больше в клубе не знали о труппе ничего.

В понедельник я взял на работе месячный отпуск и улетел в Ригу.

Амок. Это, наверное, был амок. Я не мог остановиться. Я искал женщину, о которой почти ничего не знал. С которой провёл один вечер и одну ночь и которую больше не видел. К тому же, не вполне женщину. Или вполне?.. Или…

В Риге я пробыл месяц. Я пытался навести справки, дал объявления в местные газеты, развешивал их на фонарных столбах по всему городу. Я объездил театры, клубы, даже школы. Везде я выспрашивал о лилипутской актёрской труппе, о постановщике, который её создал, о солистке по имени Вероника. Я не нашёл ни режиссёра, ни труппы. Не нашёл и Веронику. Не нашёл ничего. И никого. В конце концов, я пришёл к выводу, что она мне сказала неправду. Я облазил всю Ригу. Живи она здесь, я бы не мог не найти. Её здесь никогда не было.

Под конец, полностью опустошённый и выхолощенный, я снял проститутку. Карлицу, увидел её в холле гостиницы «Латвия», подошёл и сходу договорился о цене. Привёл в номер, набухал себе до краёв стакан коньяку и залпом его опростал.

Клин клином, била в виски навязчивая мысль. Вышибить этот клин клином!

— Мне раздеваться? — безучастно спросила карлица.

— Раздевайся. Нет, постой, не надо. Скажи мне, что вы испытываете, когда вас… с вами…

— Кто «вы»?

— Вы. Маленькие.

Карлица внезапно расхохоталась. Я пришёл в ужас: смех был скрипучий, кашляющий, со всхлипами и подвизгиванием, почти лай. Отвратительный, как она сама.

— «Маленькие», — сказала карлица, отхохотав. — Так называет себя элита. Чистоплюи, недорослики, которым повезло: они не горбаты, не сморщенны и выглядят почти людьми. А такие, как я… Мы не маленькие, мы даже не лилипуты. Мы — дварфы, понял? Ну так что, раздеваться?

— Не надо, — сказал я. — Ответь на вопрос и уходи.

— А пошёл ты! Дерьмо! — проститутка смачно сплюнула на пол. — Чтоб тебе испытывать то, что мне, козёл.

Она ушла, а я ещё долго сидел у окна, и гирлянды звёзд на небе ночной Риги хороводили у меня перед глазами. А потом одна звезда, оторвавшись от товарок, стремительно полетела вниз.

— Увидеть её опять, — загадал я. — Ну же!..

Прошло двадцать пять лет. Четверть века. Моё желание не сбылось. Что ж, я не верю в падающие звёзды. Я вообще мало во что верю.