Роман Солнцев - Визит прекрасной дамы Страница 2

— Почему? Я тоже могу на полу, — как-то нелепо ответил Кирсанов.

— Тоже — в смысле со мной? — усмехнулась гостья.

— Нет... я...

Она усмехнулась.

— Боишься. Господи, да я по делу прилетела.

— По делу? Какому?

— А может, уже и не нужно об этом. Тут надо быть смелым. А ты и жены боишься. Ишь, в ожидании полбутылки выпил. Думал, это она выйдет из ванной? Злая Афродита из пены?

Наблюдательная, она снова смеялась, показывая острые белые зубки. Да зачем же она прилетела? Конечно, хочет с ним ночь провести!

А за истекшие два десятилетия изменилась... кожа лица стала темнее, точно от загара... а глаза от этого ярче, как у башкирки или молдаванки... и родинка слева от носа исчезла...

— Что так смотришь? Гадаешь, зачем?.. Думаю, что не угадаешь.

— Сначала скажи, когда фамилию сменила, — хмуро спросил Игорь Михайлович.

— Ой-ой! Думаешь, это ближе к теме? Лет семь назад. И что ты из этого выведешь? Какой интеграл? — Она вскинула голову, оглядела потолок с тусклой люстрой. — Выходила замуж, не понравилось.

Легко вскочила, достала из сумочки пачку сигарет.

— Ничего, если я закурю?

«Ты куришь?» — хотел воскликнуть Кирсанов, но промолчал — протянул зажигалку и высек пламя.

Когда-то юная Нина ругала мальчиков за то, что они травят себе легкие гнусным дымом. «Разве далеко убежишь, если у вас в груди не светлые гроздья винограда, а черная рогожа! Видели бы себя в рентгенкабинете!»

— Когда не любишь, всё не нравится — и как ест, и как спит... — Она вдруг замолчала и странным взглядом посмотрела на Кирсанова. — А ты как, храпишь?

«Не больна ли она... вдруг явилась отомстить, наградить чем-нибудь... — мелькнуло в голове Кирсанова, но, поймав ее быструю улыбку, он тут же устыдился своих идиотских страхов. — Нет, приехала, потому что любит. До сих пор. И, в конце концов, почему нет?!»

— А на днях подумала, — Нина оскалилась, глядя на вьющийся голубой дым. — Ты еще молод, для мужика сорок с чем-то — блеск. Для нас, женщин, срок посерьезней. Но тоже нестрашный. В таком возрасте и детей рожают. Даже модно сейчас стало — если женщина сильная и по настоящему любит... это даже интереснее, чем по глупости, грызя косичку...

«Понятно», — подумал, цепенея, Игорь Михайлович.

Но он так не мог. Если бы под настроение в номер незнакомка влетела... или знакомая красотка уже из новых времен... Но эта — она ведь его любила...

Наверное, надо было сейчас подняться и, как бы шутя, показать на дверь: «Уходи, самозванка Петрищева! Я люблю Алю... у меня дочь... я вполне состоялся... у нас все хорошо...» — Но он сидел как привязанный и смотрел на точеные ножки бывшей спортсменки. Они были босы, зеленые резиновые пляжные тапочки упали на старый посеченный линолеум.

— Ой, ой, уж не думаешь ли ты?.. — вдруг расхохоталась Нина, глядя на побледневшего однокурсника. — Нет, у меня вправду же серьезное дело. Мы должны вспомнить один разговор.

—  Разговор? — недоуменно спросил Кирсанов. — Какой разговор?

—  Разговор? Сейчас напомню. — Она, улыбаясь и гася улыбку, играла пальчиками ног, как-то замысловато пригибая то мизинцы, то большие пальцы...

«Какая, наверно, до сих пор сильная, — подумал Кирсанов. — И как же это обидно: осталась в жизни одна. Была отличница, блестяще выучила английский, а что я, например, помню из английского? Так, пару фраз».

—  Помнишь, на первомайском кроссе бегали? — кивнула Нина. — У тебя майка на спине была черная.

— А от тебя как от лошади пахло... — Зачем Кирсанов так сказал? Все-таки страшась чего-то непонятного, страшась ее?

Но Нина не обиделась.

— Сейчас не пахнет, — легко отмахнулась она. — Господи, что мы ели? Что пили? Кстати, докторскую я не стала защищать. Зачем?! Хватит и кандидатской, чтобы доказать, что мы, бабы, тоже не круглые... Кстати... — она запнулась, чуть покраснела, сделала вид, что закашлялась от дыма. — Прости, хотела спросить, как твоя красавица?

— Преподавала в институте, сейчас на заводе занимается экологией...

— Там больше платят, — согласилась Нина. — Больше, больше, больше. — Ее, казалось, снедало нетерпение. Но она поддержала разговор об экологии. — А делать ничего не надо. Мы для директоров — как живые индульгенции. «Боретесь за экологию?» — «А как же! У нас и человек есть с дипломом».

Она вспорхнула, большая, смутная, отошла к окну.

— Погубим мы страну, Игорь. Яду всякого, взрывчатки набралось по складам — хватит на сто России. Налей и мне.

Игорь Михайлович принес из ванной второй стакан (почему-то в номерах всех провинциальных гостиниц только по два стакана), разлил остатки коньяка Нине и себе.

— Ты не алкоголик? — вдруг она строго оглядела Кирсанова. — Говорят, запивал?

— Было, — угрюмо ответил Кирсанов. «Зачем она так глядит? Словно оценивает, гожусь в отцы ее будущего ребенка или нет».

— Пить надо немного, Игорек, — ласково проговорила женщина. — Глоток — и хватит. «Глоток свободы».

Она вновь села напротив, и бывшие однокурсники снова замолчали. «Что же делать? Почему молчит? А, будь что будет... — подумал Игорь Михайлович. — Только вот стыдоба, если не получится... Ты никогда не был в себе уверен. Был самоед и остался самоедом!»

В дверь стукнули. Кирсанов и Кирсанова растерянно переглянулись, затем Нина, приподнявшись, резко спросила:

— Кто? Мы ничего не заказывали.

За дверью женский голос что-то спросил, и шаги проследовали дальше. Игорь Михайлович потер грудь в области сердца.

—  Совки!.. — усмехнулась Нина. — Мы же тут супруги... чего бояться?.. Господи, может, наши дети будут другими? — Опять она про детей. — У тебя дочь смелая?

Трудно ответить на этот вопрос. Дочь выросла рыхлая, болезненная, училась хорошо, но засиживалась до утра за компьютером — переписывалась по интернету с мальчиками разных стран, посылала свои фотографии и распечатывала у папы в институте фотографии своих корреспондентов. Единственное, что очаровывало, — это лучистые глаза, перешедшие к ней от мамы по наследству.

«А у нее нет детей. Если были бы, сама бы сказала. А может быть, обойдется. Просто поболтаем, вспомним...»

И, к его огромному облегчению, она заговорила вовсе об ином.

— К этому разговору трудно перейти, но сейчас. — Она улыбнулась совершенно обольстительно, блестя глазищами и зубами, крутя в тонких длинных пальцах стакан с темно-золотой жидкостью. — Помнишь, сколько мы тогда пели!.. И в вагоне... и у костра... почему-то много украинских песен пели, да? А блатных нет, правда? А ты замечательно свистел... «Танго соловья» свистел... «А море грозное ревело и стонало...» Можешь?

И она смотрела на него уже каким-то иным взглядом. Кирсанову показалось: в ее «Можешь?» теперь был точно вложен некий смущающий смысл.

Почувствовав, что краснеет (уж не в третий ли раз?), Игорь Михайлович сложил сухие губы, как это надо сделать для свиста, и вывел тоненьким звуком начало «Соловья». А потом поднес сложенные лодочкой ладони к губам — и вот уже в ладонях завыла мелодия...

— Ты всегда был талантливый мальчишка! — отметила восхищенно Нина. — Помнишь, как барьеры брал? Летел как воробышек: порх, порх...

— А ты прыгала дальше всех.

— Дальше, чем надо. Все приземлялись в песке, в мягкое, а я на землю, на камень... — Произнеся эту, более чем иносказательную фразу, она окуталась едким дымом и вправду закашлялась. — Ладно, о чем мы? Ты, наверно, хочешь спать?

— Нет! — воскликнул Игорь Михайлович, и у него это «Нет!» получилось как у испуганного человека.

Нина расхохоталась, рассмеялся криворото и Кирсанов.

— Тогда споем?

— Давай. Начинай ты. Я, наверное, уже слова позабыл.

Петрищева-Кирсанова поднялась, прошлась босая, легко, словно танцуя, по номеру, и вдруг зайдя со спины, обняла Кирсанова.

— А молча петь можно? — Она положила голову ему на плечо, щекоча ему ухо коротко остриженными, завитыми волосами, и долго так стояла.

«Что же мне делать?.. — мучился Игорь Михайлович. — Будь любая другая... полузнакомая или даже незнакомая... но ведь она столько лет любит... нет, не могу. Пусть так все и останется. Но как это сделать? Ночь впереди. Лечь на пол, ее уложить на койку. И как бы проспать».

— Так вот я о чем хотела с тобой поговорить. Помнишь, однажды бежали рядом... ты — от нашего курса, а я — от сборной университета...

— Марафон? — вспомнил Кирсанов.

— Да, марафон. Я подвернула ногу, ковыляла, как могла, и ты, истинный рыцарь, бежал рядом...

«Я к тому времени почти выдохся и понимал, что лидеров из мединститута уже не догнать...»

— И вот — разговорились... помнишь?

А вот этого Кирсанов не помнил. О чем-то перебрасывались словами.

— Ты совершенно гениально объяснял мне историю Большого взрыва, начало жизни во Вселенной... как из огня могло выйти живое... да еще такая совершенная система, как этот наш мир, где все з ависят друг от друга, люди, змеи, цветы, микробы, трава... где разорвать одну пищевую цепочку — рухнет всё остальное... Здесь, конечно, присутствует главный «профессор», говорил ты. Он всё рассчитал, как гигантский компьютер, и в своей огромной химлаборатории выстроил эти миллиарды цепочек... это как мы делали опыт: во время электрического разряда во влажной среде возникают подобия аминокислот...