Игры на свежем воздухе - Верещагин Олег Николаевич Страница 2

Фон Кори скользнул взглядом по листовке, залепившей на стене дома напечатанный в газете портрет фюрера. Просто листок из тетрадки, на котором аккуратным ученическим почерком написано: "Фрицы драпают из-под Курска!"

Драпаем, подумал фон Кори. Отличная вещь - русский язык. В немецком нет такого слова. "Бежим" - не годится. Именно драпаем. Даже школьники знают. Надо выловить и повесить всех школьников… А его абверкоманда всё больше и больше напоминает кусающую собственный хвост собаку. Чем сильнее грызёшь - тем больнее себе делаешь. А вообще откусить невозможно… Война проиграна. Проиграна ещё в 41-м, но сейчас это начинают понимать даже самые тупые и самые оптимистичные… А он не тупой и не оптимистичный. Но он будет драться, пока есть возможность - а там посмотрим…

Двухэтажный старинный особняк был украшен бело-красно-белыми флагами "Бялоруской национальнай самопомощи". На ступеньках роскошного крыльца не было часовых - с тех пор, как неделю на-зад в них бросили гранату, они соглашаются дежурить только внутри… Правда, на верхней ступеньке спал смертельно пьяный БНСовец в испачканном мундире, без оружия. От него несло самогоном на курином помёте… И где достают? Кур давно сожрали маршевые части вермахта, а помёт есть по-прежнему… Егерь широко перешагнул через пьяного "союзника", мельком подумав, что вся БНС такова. Мёртворождённое детище всё того же Кубе, возжелавшего "найти опору в здоровых элементах белорусского народа, не заражённого русским влиянием". Нашёл… Треть БНСовцев, получив оружие, сбежала к партизанам. Остальные - уголовная сволочь, гораздая покуражиться над земляками, свести старые счёты… А когда подпёрло - кто разбежался, кто спивается с бе-шеной скоростью. От страха, всё от страха перед лесом, перед немцами, перед Красной Армией… Какие они бойцы, если боятся всего! Кубе в насмешку выделил место под штаб "Востока" на втором этаже штаб-квартиры БНС. Но, может, оно и к лучшему? Под вывеской этого балагана можно не опасаться налётов - для партизан БНС не противник…

…Ефрейтор Ромм, временно отстранённый от операций из-за контузии и потому мрачный, отдав честь командиру, негромко сказал, кивая на дверь кабинета:

- Герр майор, вас ждёт барон фон Фелькерзам.

- Давно? - оживился фон Кори. С бароном они были друзьями - насколько вообще могут дружить два человека, один из которых сделал своей профессией партизанскую войну, а другой - войну с партизанами. Фон Фелькерзам был офицером знаменитого полка диверсантов "Бранденбург 800".

- Приехал полчаса назад. Машину отпустил сразу. Спросил коньяку, сидит и молчит, - быстро изложил Ромм.

- Хорошо, - фон Кори стряхнул куртку с плеч и, на ходу повесив её на крючок у двери, вошёл в кабинет, перетягивая ремнём серо-зелёный китель.

Аристократический нос барона был погружён в гранёный русский стакан с коньяком. Но пьян диверсант не был - не был даже выпивши, судя по той быстроте,с которой поднялся и подал, отставив стакан, руку фон Кори.

- Привет, Ульрих, - фон Фелькерзам улыбнулся левой стороной лица - правая навсегда осталась неподвижной после сабельного удара польского улана в сентябре 39-го - её пересекал широкий шрам. - А я пью твой коньяк, скучаю и жду тебя.

- Ты переводишь добро, - ворчливо сказал фон Кори, опускаясь в кресло. - Чем обязан?

- Я тебе не рассказывал, как я в одиночку дрался с тремя советскими танками в Эстонии?

- В этом месяце - нет, - с иронией ответил егерь. - А ты не боишься, что как-нибудь в лесу я спутаю тебя и твоих молодцов с партизанами?

- Не исключена такая возможность, - серьёзно кивнул диверсант.

- Кстати, я пришёл к тебе именно как к главному нашему лесовику… - фон Фелькерзам подошёл к егерю вплотную, наклонился. - Полторы тысячи "шмайссеров". Тридцать ЭмГэ. Столько же снайперских винтовок. Ну и мелочи - патроны и гранаты. Ты сможешь это спрятать так, чтобы не нашли даже местные жители, дружище?…

В сарае пахло нечистотами и гнилыми помидорами. Кто-то хныкал, кто-то тихо, монотонно стонал. И запах и эти звуки были привычными. Отвратительными и привычными - казалось, всё это вот так и было всегда, не существовало никакой другой жизни… а скоро, кажется, исчезнет и эта. Страшно обидно было - не страшно, а именно страшно обидно - от этой мысли, а ещё от того,что нельзя повернуться, пошевелить хотя бы пальцем. Земля давила, стискивала со всех сторон, даже вдохи давались с трудом. Господи, хоть бы вздохнуть КАК СЛЕДУЕТ - и пошло оно всё к чёрту…

Голоса. Чужой язык,который он ненавидел, который он не хотел понимать, но научился. Трудно не научиться, если больше месяца тебя бьют и гоняют, сопровождая побои и издевательства руганью и приказами на этом языке. Они и сейчас издеваются - две пары высоких американских ботинок топчутся перед лицом, и один ботинок то и дело тычется то в нос, то в губы. Уже не больно, только что-то похрустывает, и кровь начинает течь сильнее; и из носа, и в рот. Солёная, течёт без остановки… Потопчутся - ткнут, посмеются. Бессилие - вот что страшнее смерти. Мысль, что ты умрёшь в неполные четырнадцать, а они, эти двое, ещё поржут и пойдёт отсюда. Если бы можно было убить их, а потом умереть, он бы согласился н самую-самую страшную смерть в мире…

- Ну что, будешь писать? Сейчас ещё можно…

- А скоро будет поздно. Чента, покажи ему крысу.

Лицо. Знакомое,ненавистное, смуглое, с узкой полоской усиков. Странно,до чего похоже на крысиную морду, на крысу в клетке… Крыса покачивается рядом с лицом, смотрит сквозь частые тонкие прутья и стрекочет. Кто придумал, что крысы пищат? Они стрекочут. Глаза у крысы - маленькие, кажется, такие же радостные, как у Ченты. Две недели назад так убили болгарского парнишку. Никто не знал, за что. Его просто привезли, закопали посреди лагеря, надели на голову ящик, а под ящик на глазах у остальных сунули крысу. Как в фильме ужасов, которые он смотрел когда-то…

А ведь было. Смотрел. ТАМ. ТОГДА. Когда он ещё не знал, что в мире торгуют людьми и вешают их на колючей проволоке…

А я всё равно писать не буду. Головой налево. Головой направо. Поймут, гады… Не буду я писать…

…Ой, как больно. Чем это он так? Ботинком в висок…

- Ладно, - зевок, сытый, длинный, - пускай крысу… А вы смотрите, щенки славянские! - это громче. Это для остальных. Чтобы всегда боялись. Всегда…

Сейчас опустится ящик. А потом…

- Посмотри вокруг последний раз, русская свинья. И готовься встречать гостя, - в зубах у Райхата самокрутка, дымок тянется струйкой - шмаль курит, они тут все шмаль курят, сволочи… Надо это вслух… хо-тя бы по слогам…

- С-с-с… во… ло… чи-и…

Ящик опустился, отрезал весь мир, запахи, цвета… Мальчик стиснул зубы - изо всех сил, до хруста, до боли,чтобы не закричать, когда…

- Рррррррааа!!! - дико, отзывая эхом в тесном сарае, взревел автомат.

Рядом, над головой… и ещё в углу… и, похоже, у открывшихся дверей… и за ними! Кто-то страшно, с подвизгом, закричал. Что-то тяжёлое рухнуло сбоку от ящика. Напряжённый, неразборчивый голос, потом - крик:

- Добро сите! Добро сите! Детса, чекайте малко! Сега измыкнем!10.

Ящик приподнялся. Резкий, но нестрашный голос быстро спросил:

- Ова йош едан? У-у, шиптарски майката! Сега, сега, друже11…

Наклонившееся над мальчиком лицо было страшным - потное, в косых полосах камуфляжа, с толстым рубцом шрама через лоб. Но на плотно натянутом берете зеленела кокарда - похожий на русского двуглавый орёл. А на руке, отбросившей страшный ящик, на чёрном шевроне, белела оскаленная морда тигра. И, прежде чем потерять сознание, мальчик успел радостно прошептать:

- Русский… я русский…

Высокие спинки кресел, повёрнутых к огню, были обиты алой кожей, но в темноте комнаты казались чёрными. В камине, искристо потрескивая, горели сухие дрова, багровые блики прыгали по стенам из толстых, тёмных от времени дубовых брёвен. За небольшим окошком наступало утро, белёсый туман лип к стеклу и сползал по нему юркими струйками воды.