Роман - Сорокин Владимир Георгиевич Страница 2

– Здравия желаем, Роман Лексеич!

– Аким… – только и проговорил Роман, опуская зонтик, а через мгновение уже тряс крепкую смуглую руку Акима. – Аким! А я уж думал, никто не встретит!

– Ну как можно, Роман Лексеич. Мне ж Лидия Константиновна ещё завчера сказала…

– Спасибо тебе огромное! Как рад тебя видеть! – Роман не выпускал руки Акима. – Борода-то, борода-то всё такая!

– А чего ей будет-то, бороде! – ещё шире оскалился Аким. – А вы вот сильно переменились. Сильно…

– Неужели? За три года!

– Сильно! – с непоколебимой уверенностью тряхнул чёрными с проседью кудрями Аким. – Я сразу никак не признал.

– Серьёзно? – усмехнулся Роман.

– Точно! Поглядел было – кто это идёт? Думаю, что ж это за хранцузский посланник сюды заехал?

Они расхохотались так громко, что лошадь вздрогнула, испуганно тряхнув мокрой гривой, попятилась в сторону.

– Балуй, балуй у меня! – поддёрнул её Аким, потянулся к чемодану, но Роман уклонился.

– Не беспокойся, я сам.

Только сейчас он заметил, что перед ним была вовсе не телега, а двухколёсные дрожки с протёртым кожаным сиденьем и красной расписной спинкой.

Роман заложил чемодан за спинку, а Аким принялся быстро крепить его пеньковой веревкой.

– Что ж ты за сараем прятался? – спросил Роман.

– Так ведь вот из-за этой твари, прости господи! – Аким кивнул на лошадь.

– А что такое?

– Да не переносит она всякую машину, хоть убей! Как поезд идёт – держи крепчей, не то всю амуницию разнесёт к лешему!

– Так она вроде и не молода.

– В том-то и дело! Третий год дубине, а всё с таким диким манером. Вона и щас – как свисток дали, дёргает, быдто черт её седлает, ей-богу. Такая, прости господи, староверка.

Он затянул верёвку узлом, прикрыл чемодан прибитой к спинке рогожей и, сняв треух, вытер ладонью мокрый лоб:

– Ну, славу Богу, Роман Лексеич, что добрались до наших захолустьев. А то я уж ожидаючи грешным делом такое напередумал… – Он махнул рукой и выразительно кивнул в сторону железной дороги. – Я, отец мой, в эту технику тоже не шибко верю…

– Ну, это ты зря! – усмехнулся Роман, с облегчением кладя ему руку на плечо. – Техника – наше будущее.

– Да оно, может, и так, – недоверчиво пробормотал Аким, разбирая мокрые вожжи, – а всё-таки кобылка-то никогда не подведёт. Это не железяка какая-то.

– Кобылка, Аким Петрович, сдохнуть может! – Улыбаясь и прикрываясь зонтом, Роман влез на сиденье.

– Ну так корми лучшей, и не сдохнет! – засмеялся Аким, проворно вскакивая на сиденье. – А ну-ка, девка, поехали!

Он чмокнул, замахнулся коротким кнутовищем, но не ударил, так как лошадь, несмотря на вязкую землю и перечисленные недостатки, легко взяла с места резвой рысью. Дрожки покатились, разбрасывая грязь. Аким правил не на широкий разбитый большак, а на чуть приметную окружную дорогу, тянущуюся по краю поля и исчезающую в мелколесье.

Роман жадно всматривался в окрестности. Здесь всё было на своих местах – поля, лесок, сломанная липа, серые валуны, разлёгшиеся вдоль дороги. Но какая-то печать тревоги и бессилия лежала на всём знакомом, много раз виденном, – то ли потому что весною Роман никогда раньше не приезжал в Крутой Яр, то ли из-за почти бессонной ночи всё казалось таким жалким, родным, до боли маленьким; кусты, деревья были голы, в них стоял лёгкий туман, они тянули свои мокрые ветви к серому, слепящему дождём небу, словно молили о пощаде и милости. Да и поле – широкое, уходящее левым краем в туманную даль, не было сейчас тем самым ПОЛЕМ, по искристому снежному савану которого, визжа мёрзлыми полозьями, гнали, бывало, Акимовы санки; или летом, жарким июльским летом встречало оно Романа, раскинувшись ковром цветущей гречихи: в розовом, пахнущем мёдом воздухе кружили мириады пчёл, ветер гулял по полю, заставляя ходить волнами, колокольчик под синей, обвитой лентами дугой тонко звенел, серый в яблоках рысак Нила Тимофеича нёсся, оставляя за коляской шлейф пыли… Роман вздохнул, придерживая зонт, достал серебряный портсигар с вензелем АВ.

Он давно уже отметил это необычное свойство русской природы – терять ранней весной своё величие, съёживаясь, застывая в жалкой немоте под мелким дождичком. До чего жалок и нем русский лес ранней весною! Стоят богатыри-дубы, вековые дуплистые липы, белоствольные берёзы, стройные ясени и осины, словно слуги, брошенные своим господином на произвол судьбы, стоят с понурой покорностью, распростав голые ветви, будто ожидая неминуемой смерти на этой мокрой безжизненной земле, облепленной прошлогодними листьями. Всё мертво кругом – и кусты, и болото, и поля, всё одинакового серо-бурого цвета. Только что сошёл снег. Ветер гонит облака по бледному небу. Пролетит с тоскливым криком ворона, едва не задев тяжёлыми крыльями голых макушек, и снова тишина. Стоит лес, ждёт чуда – воскресения своего.

“Совсем как люди”, – подумал Роман, закуривая.

Проехав мелколесье, они въехали в молодой смешанный лес. Держа вожжи, Аким покосился на Романа, с грустной улыбкой оглядывающего окрестности:

– Что-то вы загрустили, Роман Лексеич. Не нравится наша-то глухомань опосля столицы?

– Да что ты вздор говоришь… – поморщился Роман. – Мне, может, столица меньше твоего нравится.

И добавил, глубоко затянувшись папиросой:

– Самая грустная пора в природе. Экая мертвенность… Неправ был Пушкин насчёт осени. Унылая пора. Нет. Вот – унылая пора…

Он кивнул на проплывающий мимо лес. Лошадь бежала всё той же неспешной рысью, постёгивая себя мокрым хвостом.

– А места наши, Аким Петрович, я ни на какие столицы не променяю, – уверенно добавил Роман, хлопнув Акима по колену. – На этих вот полях, берёзах, на таких мужиках, как ты, все столицы и держатся!

Усмехаясь в бороду, Аким качнул головой:

– Ну уж, прямо на таких, как я…

– Именно, именно, дорогой.

Тот снова недоверчиво усмехнулся:

– Вам, стало быть, видней. Вы человек учёный, науки знаете. А вот насчёт местов наших – святая правда! Других таких нету. И по землице, и по лесу. И опять же – река, запруда, рыбка разная. А луга какие! Вот за Семёновой делянкой – коси день, не сподкнёсси. Гладкота какая. А Рогаткин луг! А Кострюков! – Он зацокал языком. – Как еду, бывалоча, заглядюся!

– Ты по-прежнему в объездчиках?

– А куда ж я денусь? Такое уж рукомесло моё.

– Жена не бранится, что дома не бываешь?

– Да чего ей браниться… Тпру! Куды тебя лихоманка несёт!

Зачмокав губами и натягивая вожжи, он выровнял лошадь, норовящую свернуть на пересёкшийся большак.

– А что, Аким, Нил Тимофеич всё так же лесничествует? – рассеянно спросил Роман, с жадным любопытством осматриваясь по сторонам.

– Прошлом годе преставился, царствие небесное, – проговорил Аким.

– Ей-богу?

– На Троицу. От удару. Сердце, стало быть, не выдержало.

– Жаль. Хороший человек был…

– Хороший.

– Охоту любил, как никто.

– Святая правда. Без ружья и собаки в лес не ходил. Большой знаток был в охотничьих искусствах.

Аким удовлетворённо вздохнул, довольный произнесённой им фразой.

– А кто теперь лесничий?

– Новый. Адам Ильич Куницын.

– Откуда?

– С Чернигова.

– Дельный человек?

– Ничаво, – без особого энтузиазма ответил Аким. – Порядок любит. Чтоб без воровства опять же. Рыбку ловить уважает. Говорят, раньше большим военным был, да что-то там проштрафился и теперь у нас царствует.

– А лет ему сколько? – спросил было Роман, но, чувствуя, что биография нового лесничего ничуть его не интересует, тут же перебил: – Слушай, Аким Петрович, что, Красновские приезжали летом?

– Красновские… – наморщился Аким, отчего лицо его стало непривычно угрюмым. – Да, приезжали. Как же. Надежда Георгиевна, Пётр Игнатьич. Зоя Петровна опять же.

– Она замужем? – быстро спросил Роман, бросая недокуренную папиросу.

Аким пожал плечами:

– А почём я знаю? Может, и замужем.

– Серёжка приезжал с ними?