Герман Кох - Ужин Страница 20

— Но мы же не знали! — воскликнул он. — Откуда нам было знать, что в канистре еще что-то осталось? Она была пустая, клянусь тебе, она была пустая.

Имела ли какое-то значение неосведомленность моего сына и племянника о том, что пустые канистры взрывоопасны? Ведь это общеизвестный факт. Может, они попросту притворялись невеждами? Газообразование, бензиновые пары… предостережение — не подносить спичку к пустой канистре… запрет пользоваться мобильным телефоном на бензоколонке из-за опасности возгорания.

Так?

Но я не стал оспаривать доводы Мишела, пытавшегося доказать свою невиновность. Был ли он и в самом деле невиновен? Считается ли невиновным человек, бросающий настольную лампу в голову другого человека и ненароком его поджигающий?

— Мама знает? — спросил он тогда.

Я покачал головой. Так мы и стояли в его комнате друг против друга, молча, спрятав руки в карманы. Я не задавал вопросов. Я не спросил даже, что на него нашло. Какой бес в него вселился, когда он начал обстреливать стульями и мешками бездомную женщину.

Оглядываясь назад, я все более убеждаюсь, что именно тогда созрело мое решение. Мне вспомнился случай, когда восьмилетний Мишел запустил мячом в витрину велосипедного магазина и разбил ее. Мы вместе направились к владельцу магазина, чтобы возместить причиненный ущерб. Но владелец не удовлетворился нашей честностью. Он разразился злобной тирадой в адрес всех хулиганов, которые изо дня в день гоняют в футбол у дверей его магазина и норовят попасть мячом в его витрины.

— Рано или поздно все равно разбили бы, — пожаловался он. — Эта шваль добилась своего.

Пока мы слушали его нравоучения, я держал Мишела за руку. Мой восьмилетний сын опустил глаза и, виновато понурив голову, теребил мои пальцы.

И тут меня прорвало:

— Да заткнитесь же вы наконец! — сказал я.

Владелец магазина, находившийся за прилавком, сначала подумал, что ослышался.

— Что вы сказали? — спросил он.

— Ты все правильно расслышал, кретин! Я зашел сюда с сыном предложить тебе денег за твою долбаную витрину, а не слушать, как ты ругаешь детей и футбол. Что ты себе позволяешь, болван?! Подумаешь, запулили мячом в стекло! Это не дает тебе права обзывать восьмилетнего ребенка швалью. Я пришел сюда, чтобы возместить ущерб, но теперь не заплачу ни цента. Сам разбирайся со своей витриной.

— Господин, я не позволю вам меня оскорблять! — сказал хозяин магазина, намереваясь выйти из-за прилавка. — В конце концов, стекло разбил не я!

Рядом с прилавком стоял велосипедный насос, классическая модель, с деревянной подставкой. Я наклонился и взял насос.

— Лучше стой, где стоишь, — сказал я спокойно. — Пока речь только об окне.

Что-то в моем голосе, помню как сейчас, заставило моего оппонента сперва замереть на месте, а потом вернуться за прилавок. Я и вправду действовал невозмутимо. Я не кричал, и рука, державшая велосипедный насос, не дрожала. Торговец велосипедами назвал меня «господином»; возможно, я так и выглядел, хотя господином и не был.

— Эй-эй, — сказал он. — Только без глупостей!

Я почувствовал руку Мишела в своих пальцах. Он снова их стиснул, на сей раз еще сильнее. Я тоже сжал его пальцы.

— Сколько стоит новое стекло?

Продавец нервно заморгал.

— Я застрахован, — сказал он. — Просто…

— Меня это не интересует. Я спросил, сколько стоит новое стекло.

— Сто… сто пятьдесят гульденов. Всего двести, включая стоимость работы и прочее.

Чтобы вытащить купюры из кармана, мне пришлось отпустить руку Мишела. Я положил две сотовые банкноты на прилавок.

— Пожалуйста, — сказал я. — Вот зачем я пришел, а не затем, чтобы выслушивать несусветную чушь о маленьких футболистах.

Велосипедный насос я водрузил на место. Я почувствовал усталость и раскаяние. Ощущение, схожее с тем, когда не попадаешь по теннисному мячу: хотел нанести противнику сокрушительный удар, да промахнулся.

В глубине души я сожалел, что владелец магазина так быстро пошел на попятную. Думаю, что мою усталость как рукой бы сняло, если бы я пустил в ход велосипедный насос.

— Ну вот, мы решили проблему. Правда, дружок? — сказал я по дороге домой.

Мишел снова сдавил мои пальцы, но ничего не ответил. В его глазах стояли слезы.

— Что случилось, малыш? — спросил я.

Я остановился и опустился перед ним на колени. Он кусал губы и только теперь разрыдался.

— Мишел! — утешал его я. — Мишел, послушай. Не расстраивайся. Это был плохой дядя. Я ему об этом сказал. Ты не сделал ничего дурного. Подумаешь, разбил стекло. Ты же не нарочно. С каждым может случиться. А он не имеет права так грубо о тебе отзываться.

— Мама, — всхлипнул он, — мама…

Я почувствовал, как внутри меня что-то застыло, или нет, лучше сказать, напряглось, натянулось до предела — зонтик, палатка, парашют, — так что я уже никогда не смогу выпрямиться.

— Мама? Ты хочешь к маме?

Он отчаянно закивал и начал тереть заплаканные щеки.

— Тогда пойдем скорее к маме, — сказал я. — Давай обо всем ей расскажем? Обо всем, что мы оба натворили?

— Да, — пискнул он.

Выпрямившись, я и вправду услышал, как у меня внутри что-то лопнуло — в позвоночнике или глубже. Я взял сына за руку, и мы пошли дальше. На углу нашей улицы я снова взглянул на него: лицо Мишела все еще было мокрым и красным от слез, но рыдания прекратились.

— Ты видел, как испугался тот дядя? — спросил я. — Нам и делать-то ничего не надо было. Даже платить было не обязательно. Но это было бы неприлично. За любую поломку, пусть даже нечаянную, надо расплачиваться.

Мишел молчал, пока мы не дошли до двери нашего дома.

— Папа?

— Да?

— А ты действительно хотел ударить того дядю? Насосом?

Я уже вставил ключ в замочную скважину, но тут мне снова пришлось сесть перед ним на корточки.

— Послушай, — сказал я. — Это был нехороший дядя, ненавидящий всех детей. Не важно, вмазал бы я ему насосом или нет. Важно то, что я собрался ему вмазать и этого хватило.

Мишел серьезно на меня посмотрел; я тщательно выбирал слова, чтобы в очередной раз не довести его до слез. Но слезы уже высохли, он внимательно меня выслушал и медленно кивнул.

Я обнял его и прижал к себе.

— Давай не будем рассказывать маме про насос? — предложил я. — Пусть это останется нашим маленьким секретом.

Он снова кивнул.

Позже в тот же день они отправились с Клэр за покупками. Вечером за ужином он был тихим и мрачным. Я подмигнул ему, но он не ответил.

После ужина Клэр уселась на диван у телевизора, она хотела досмотреть какой-то фильм.

— Я уложу Мишела, — предложил я.

Вместе мы немного полежали на его кровати, болтая о том о сем: о футболе, о новой компьютерной игре, на которую он сейчас копил деньги. Я решил больше не возвращаться к инциденту в велосипедном магазине.

Я поцеловал его и уже намеревался выключить свет, как он бросился мне на шею. Он вложил в объятия всю свою силу, прижавшись головой к моей груди.

— Папа, — сказал он. — Папочка.

23

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я в тот вечер в его комнате, после его клятвенного признания, что они с Риком не собирались никого поджигать. («Это была шутка, — сказал он и наморщил нос. — Знал бы ты, как там воняло…»)

Я кивнул, утвердившись в своем решении. Я сделал то, что следовало сделать отцу, — я поставил себя на место своего сына. Я влез в его шкуру, представив себе, как он возвращался домой после вечеринки вместе с Риком и Бо. Как хотел снять деньги в банкомате за стеклянной дверью.

Я пытался спрогнозировать свою собственную реакцию на смердящее живое существо в спальном мешке, развалившееся на полу; на тот простой факт, что некто (я намеренно не употребляю здесь таких слов, как «бомж» или «бродяга») ничуть не сомневается, что в таких вот закутках он имеет право преспокойно спать, и свирепеет при появлении двух молодых людей, пытающихся убедить его в обратном; он негодует, что его разбудили, — реакция баловня, уверовавшего, что все дозволено.

Упоминал ли Мишел, что женщина в спальном мешке временами изъяснялась вполне «благопристойно»? Правильный выговор, приличное воспитание, благополучная семья. До сих пор подробности биографии бездомной не раскрывались. Видимо, на то имелись свои причины. Может, речь шла о белой вороне, вылетевшей из именитой и зажиточной семейки, где командирский тон был нормой жизни?

К тому же дело происходило в Голландии. Не в Бронксе, не в трущобах Йоханнесбурга и не в Рио-де-Жанейро. Голландия славится системой социальной поддержки, исключающей необходимость ютиться по углам.

— Знаешь, как мы поступим? — сказал я. — Мы пока никому об этом не расскажем. Оставим все как есть.