Вера Колочкова - Исповедь свекрови, или Урок Парацельса Страница 20

— А хотите, я к вам дизайнера знакомого приведу, если мне не верите? — не отступала со своих позиций Лада. — Нет, правда, Александра Борисовна, я же как лучше хочу… Ну, чтобы вам хорошо сделать… Я же от души, правда…

— Я понимаю, что от души, Ладочка. Спасибо, конечно. Но только мне не надо, как лучше, я и в этом хорошо проживу. В пылесборнике то есть.

Наверное, она злая противная тетка. Наверное, и в голосе у нее присутствует скрытый сарказм, злые противные нотки. Долетели эти нотки до Ладочки, вгрызлись в распахнутую добрыми намерениями душу, сделали больно девушке. Личико опасно порозовело, пухлые губы дрогнули, скривились обидой. Не приведи господи, заплачет сейчас! Еще и Гришенька ситуацию добил, потянулся к ее уху, прошептал довольно громко:

— Ба… А когда эта тетя уйдет, она мне совсем не нр-р-р-авится!

Нет, не добил, получается. Наоборот, Ладочка от Гришиного откровения встрепенулась, будто в себя пришла. Вернулась на место, вонзилась белыми зубками в недоеденный кусок пирога, весело подмигнула Гришеньке:

— А у тебя тут есть какие-нибудь игрушки? Покажешь мне, ладно?

Гриша уныло мотнул головой. Вежливый мальчик.

— Да, тетя Лада, можно поиграть в рыцарей…

Лева сидел, откинувшись на спинку стула, задумчиво переводил взгляд с одного лица на другое. С Гришиного — на Ладино. С Ладиного — на лицо матери. Потом опять — на Гришино. Сашу так и подмывало сказать: думай, сынок, думай. Пусть я неправильная мать, пусть плохая свекровь. Пусть не умею жить по правилу Парацельса. Все равно — думай. Тебе жить… Или тебе нравится во всем этом жить?

— Все, договорились, Гришенька, поиграем! — весело чирикнула Лада. — Сейчас я помогу бабушке со стола убрать, и поиграем, ага?

Сказала — сделала. Тут же поднялась со стула, резво начала собирать посуду со стола. Неугомонная какая. Понятно, что из лучших внутренних побуждений, но лишь бы лоб не расшибла, как тот дурак, которого заставили богу молиться. О, уже и на кухню понеслась…

— Александра Борисовна, у вас есть какой-нибудь фартучек? А резиновые перчатки? Ой, какая у вас кухня уютная и просторная, надо же…

Саша глянула выразительно на Леву. Потом наклонилась к Грише, провела ладонью по вихрастой макушке:

— Ну, чего ты? Иди, неси рыцарские доспехи! С папой пока поиграешь!

— Давай, Гришук, неси! — поддакнул весело Лева. — Сейчас мы с тобой сразимся!

Гришенька убежал. Лева помолчал секунду, потом улыбнулся виновато:

— Мам, да не бери в голову… Что тебе, жалко? Это она так старается, понравиться тебе хочет. По-своему, как понимает.

— А книги выбросить… Это тоже чтобы понравиться?

— Ну да… По тому же принципу — как она это понимает. Не придирайся, мам.

— А тебе самому… Тебе в этом хорошо, сынок?

— Нормально. Она любит меня…

— А ты?

— Мам, да нормально все… Я ж ничего не обещаю, живем и живем… Давай договоримся, что я уже большой мальчик. Не надо за меня переживать, ладно? Сам разберусь, где мне хорошо, а где плохо.

— Но, сынок… Это же…

— Александра Борисовна! — снова проник в гостиную призыв из кухни, — а где у вас средство для мытья посуды?

— Иду, Лада! — крикнула Саша в ответ с ноткой безнадеги. — Иду…

Лада хозяйничала на кухне вовсю. И фартучек нашла, и перчатки. И даже бутылочку со средством для мытья успела найти, пока Саша шла на ее зов.

— Ладочка, ну что ты… Давай, я сама посуду помою…

— Боитесь, что я семейные тайны вызнаю, да? — обернулась Лада от мойки с хитрой улыбкой.

— В каком смысле? Не поняла…

— Ну, это же такая примета есть! Если гость чашку вымыл, значит, семейную тайну узнал! Моя мама, например, никогда не позволяет гостям посуду мыть! А вы не боитесь?

— Нет, Ладочка, я не боюсь.

— Это потому, что я ведь не совсем гостья, правда?

— Нет. Потому что я в приметы не верю.

— А…

Пауза. Шуршит льющаяся из крана вода. Чашки под руками Лады позванивают. Обиделась, что ли? И впрямь, нехорошо вышло. Негостеприимно. Надо бы загладить как-то…

Не успела загладить. Лада вздохнула вдруг, выключила воду, резко повернулась к ней лицом. И тихо проговорила, стягивая мокрые перчатки с ладоней:

— Знаете, Александра Борисовна… Смотрю на вашего Гришеньку, и сердце дергается… Так больно, так больно, вы не представляете!

— Ой… А что такое с нашим Гришенькой?

— Да не с Гришенькой, а со мной! То есть… Я тоже мечтаю… Ну, чтобы и у меня такой Гришенька был. У меня и у Левы… У нас… А вы хотите этого, Александра Борисовна?

Фу, напугала. Поначалу подумалось, что-то с внуком плохое произошло. Напугала, но и озадачила одновременно, в тупик поставила. Стоит ведь, ответа ждет! Благословения на исполнение мечты! Даже не ждет, а выцарапывает насильственным ожиданием, за ухо тащит на свою сторону баррикады.

— По-моему, ты сейчас не по адресу обращаешься, Ладочка. Это тебе к Леве надо.

— Так он не хочет пока! И что мне делать?

— Не знаю.

— Но вы же его мама!

— И что? Мне надо ему пальчиком погрозить, как маленькому? Ай-ай-ай?

— Да нет, почему пальчиком! Просто посоветовать…

— Нет, Лада. Не буду я ничего никому советовать. Сами разберетесь, не маленькие. А мое дело — принять то, что есть. И что будет.

— Значит, я вам все-таки не нравлюсь… Я думала, вы… Что мы с вами… Что вместе…

Боже, она плакать собралась! Этого еще не хватало! Да что ж это за насилие такое — то нахрапистой непосредственностью, то слезами! Уже и голова начала болеть от напряжения, наверняка давление подскочило. И мышцы лица устали от вежливой интеллигентной маски. Так и хочется распустить лицо в правду, в свободу. Интересно, каким оно будет? Испуганным? Раздраженным? Злобно-насмешливым? А ведь еще успокаивать девушку как-то надо, иначе и впрямь разрыдается! Лева потом скажет — довела…

Топот маленьких ног в коридоре — о, как ты вовремя, Гришенька! Мой рыцарь в пластиковом шлеме и латах, и забрало опущено, и видно, как весело там, под забралом, горят глазки-пуговки! И пластиковый меч наголо — вжик-вжик! И Лева следом в дверях — тоже с мечом и в шлеме на макушке, видать, дальше макушки на взрослую голову не рассчитано.

— А-а-а! Я тебя сейчас! — махнул в воздухе мечом Гришенька. — Я тебя сейчас победю!

— Осторожно, Гриш… — отпрянула Саша чуть в сторону, рискуя попасть под пластиковое лезвие. Внучок в игре активным бывал, шальным, так что могло и прилететь ненароком. Случалось дело.

Оно, впрочем, и прилетело. Не по ней, а по Ладиному телефону, легкомысленно возлежавшему на краешке кухонного стола. Да так прилетело, что бедный телефон под испуганное тройное «а-а-х» сорвался теннисным мячиком, ударился об дверь холодильника и хряпнулся на пол, развалившись на две части. И наступила пауза, похожая на немую сцену из комедии «Ревизор». И Ладочке в этой сцене по праву досталась главная роль. Милое личико вдруг заострилось, осунулось, верхняя губа по-заячьи поползла вверх, обнажив стиснутые досадой зубы. И глаза… Боже, какой неподдельной яростью полыхнули в сторону Гриши глаза! Почти ненавистью! Всего секунду полыхнули, но бедному Грише хватило. Попятился назад, ткнулся затылком в бабушкин живот, замер.

Саша быстро подхватила его на руки, села на стул, прижала к себе, слушая, как часто бьется перепуганное сердечко — сейчас наберет в грудь воздуху и зарыдает… И успокаивать, говорить что-то бесполезно. После такого яростно ненавистного взгляда и самой зарыдать впору. Электрический разряд, а не взгляд. Вот вам и Ладушка-оладушка, милое создание, белокурая щебетунья. Эка умеет…

Саша не видела, что там было дальше. Гриша плакал, она прижимала его к себе, оглаживала по спинке, приговаривала что-то невразумительное, что приговаривают все бабушки на всех концах света, одинаково ласковое и нежно шипящее — «…тщ-щ-щ… ну все, все… тщ-щ-щ…»

Слава богу, быстро успокоился. Но голову так и не повернул, сидел, уткнувшись ей носом в плечо. Услышала вдруг, как Лева говорит что-то — быстро, чуть виновато, чуть сердито:

— …Ну, и чего так реагировать? Работает твоя машинка, смотри, я все собрал! Прочная оказалась! Устроила содом с гоморрой из-за пустяка!

— Из-за пустяка? — хрипло, на слезном надрыве проговорила Лада. — Ты считаешь, из-за пустяка? Да ты хоть знаешь, сколько этот телефон стоит? Да я… Да мне…

Ей показалось, что Лада тоже, как Гришенька, сейчас наберет в грудь воздуху и зарыдает. И что Лева тоже посадит ее на коленки, будет гладить по белым кудрям и приговаривать: «Ну все, т-щ-щ, т-щ-щ…» Даже глаза закрыла, чтобы отогнать непрошеную картинку.

А когда открыла, сердитой Лады уже не было. Опа, фокус-покус! Перед глазами прежняя Лада нарисовалась, улыбающаяся, сладко-приятно леденцовая. Распахнутые наивностью глазки, два голубых блюдечка.

— Гришенька, прости меня, малыш… Ах, тетя плохая, напугала! Ну хочешь, давай его совсем разобьем, этот телефон?