Алексей Слаповский - Качество жизни Страница 20

И так далее, и тому подобное.

Звонили Нина, опять Валера, другие некоторые. Дина звонила. Я говорил: все нормально, я не в больнице, машина на меня не наезжала. Что же касается любовной истории, сказал я всем, кроме Валеры, не могу отрицать! Так звезды сошлись, я не виноват.

— Все-таки интересно, при каких обстоятельствах вы познакомились? спросила Нина. — И что у вас общего?

— Тебе трудно поверить, что такая женщина может в меня влюбиться?

— Не знаю. Я женщин никогда не понимала, — странно выразилась Нина. — И когда ты успел стать Асимовым?

— Спроси еще, когда я успел стать гениальным.

— У тебя всегда были задатки. А гениального сейчас из кого хочешь сделают.

— И на том спасибо.

А Валера спросил:

— Ты, значит, Асимов теперь?

— Вроде того.

— В Интернете тебя нет. Скрываешься?

— Я никогда не верил, что в Яндексе найдется все. Потерпи, появлюсь.

— Ясно. Ты ей мою просьбу передал?

— Да. Она сказала: чуть позже, — соврал я.

Я понимал, что происходит с Валерой. Если бы меня действительно сшибло машиной, он и в этом случае, поинтересовавшись, конечно, здоровьем, первым делом спросил бы, передал ли я Ирине его просьбу.

А Дина дружески посоветовала подумать, прежде чем жениться.

— Я тебе только счастья хочу, ты же знаешь. У нее это, возможно, каприз, а ты примешь всерьез.

— Я не принимаю всерьез.

— А что это тогда?

— Потом объясню.

И Дина при этом даже не намекнула, что помнит о моем недавнем предложении. Благороднейшая женщина!

Звонил Костик:

— Я смотрю, у тебя какая-то совершенно отдельная жизнь началась. Проект новый… Не в нашем издательстве случайно? Мне будет приятно. Ты, кстати, на работу не собираешься зайти? Для моциона хотя бы? А то исчез, не спросясь. Глядя на тебя, другие тоже могут подумать, что на работу можно не ходить, особенно когда любовь.

— Прости, брат, но я, наверно, уволюсь.

— Дело твое. Но, сам понимаешь, все в тебе умрет, что ты знаешь. И финансовые проблемы надо бы решить.

— Решим, не беспокойся.

Еще звонок:

— Александр Николаевич?

— Да.

— Извините, опаздываем, пробка. Через полчаса будем!

Явились целой компанией. Начали суетиться, расставляли штативы с лампами, небольшой и юркий человек бегал по углам, примеряясь фотоаппаратом. По его команде в кабинете развесили какие-то старые фотографии в рамках, вытащили книги с полок и завалили ими стол в живописном беспорядке, а также стопками разложили на подоконнике, на стульях и на полу. Сняли с письменного стола монитор компьютера и убрали все компьютерные причиндалы, вместо них водрузили старую пишущую машинку «Москва».

— Это зачем? — спросил я фотографа.

— Вы на ней работаете.

— Я на компьютере работаю.

— Мы видели. Будет и компьютер — во второй сессии.

Я ничего не понял, уволокся, ушаркал в другую комнату: лежать, мне в этот день было нехорошо.

Но разнежиться не дали, подняли, усадили за письменный стол, одев в клетчатую рубашку на два размера больше.

— Зачем?

— Вы в ней худее кажетесь. А то слишком здоровый вид.

— У меня здоровый вид? Спасибо.

Снимали справа, слева, сзади, спереди, снизу и сверху. Попросили потерпеть еще немного. Быстро восстановили порядок: книги на полки, монитор на стол. Еще на столе оказалась антикварная лампа. Фотограф потребовал сменить шторы. Ему кто-то возразил. Он начал скандалить, звонил кому-то и кричал, что так не может работать. Неизвестно откуда возникли темно-синие, почти черные шторы. На меня надели такой же темно-синий пиджак. Попросили повязать пестрый шейный платок.

— Это что-то значит? — спросил я фотографа.

— Конечно. Было старое, теперь новое. Так вы жили, а так — живете.

— Я так не живу.

— Будете жить.

Мне тошно, и нет сил сопротивляться. Ирине не звоню — не могу и не хочу говорить с ней.

Была мысль подохнуть среди всего этого дикого карнавала.

22

Позвонили из приемной известнейшего издателя Хазарова, сообщили, что он просит прибыть. Если смогу, то незамедлительно.

Кто ж из авторов не прибудет незамедлительно к Хазарову, если он того желает?

И вот я у него на приеме. Он говорит со мной уважительно, но словно бы чего-то стесняется. Я догадываюсь: ему неловко перед самим собой из-за того, что он общается с автором не по личному интересу, а по чьей-то рекомендации (подкрепленной, возможно, неведомыми мне аргументами). Как человеку, привыкшему говорить о сути дела, ему неприятно сознавать, что он этой сути не знает, да и сомневается, существует ли она вообще. Впрочем, это разговор предварительный. Подробно — с главным редактором Чубиковым.

У Чубикова на столе двадцать четыре книги. Шебуев, Панаевский, Ликина и Темнова.

— Рад познакомиться, коллега. Не мне вам говорить, что, собственно, выбрасывает на рынок каждое издательство. С помощью типографов, естественно.

— Книги, что ж еще.

— Нет! — удивляется Чубиков моему непрофессионализму.

— Ну, авторов, — лениво догадываюсь я.

— Нет! — удивляется Чубиков еще больше.

— А что же?

— Да бумагу, конечно! Бумагу с буковками! И желательно так, чтобы она нам обходилась как можно дешевле! А читатель чтобы готов был покупать по любой цене! Понимаете? Впрочем, Хазаров, и тот не сразу это понял. Не уверен, что он и сейчас это понимает, — любовно покритиковал Чубиков хозяина. — Но, конечно, все-таки без авторов нельзя, — с сожалением развел он руками. — Вопрос в чем? Вопрос в том, как бы умудриться продать максимальное количество бумаги по максимальной цене. У меня давно готов проект, я только автора искал. Проект называется «Метро-ном». Это будете вы.

— У меня нет такой книги. То есть у тех, за кого я писал, — кивнул я на груду книг.

— Неважно. Это общее название всего проекта. Суть такова. Метро имеется в виду — метро. Где люди ездят. Вы давно там были?

— Каждый день бываю. И сюда приехал на метро.

— И как там?

— Нормально.

— Люди читают?

— Как всегда.

— Отлично. Значит, метро. Метро-ном, через черточку. С одной стороны, философски напоминает о времени. С другой, если читать буквы «ном» как латинские, получается «хом», усеченное «хомо», человек. Человек метро, понимаете? А еще «хом» — дом по-английски. То есть метро как дом, понимаете?

— Не совсем.

— Мы должны выпускать книги для людей, которые живут в метро. То есть они едут, но они же в это время живут! Объем — чтобы прочитать за сорок-сорок пять минут. Столько в среднем москвичи едут на работу и с работы. Буквы — большие. Свет там плохой, поэтому каждый должен разглядеть. Понимаете, сейчас тенденция к минимализму. Кратко, просто, глубоко. Притчи, понимаете?

— У меня этого нет.

— Есть! — Чубиков хлопнул рукой по книгам. — Тут есть все.

— А вы это все прочитали?

— Конечно. Я владею навыками скорочтения. За это и держат, — скромно усмехнулся он, давая понять, что держат, конечно, не только за это. — Эти книги хороши тем, что они как раз про человека метро. Обычного человека. Но надо кое-что изменить. Мы с вами знаем, большинство любит чтение легкое. Детективы, занимательные исторические книжки, фантастику попроще. Но люди таковы, что сами себя стесняются. Им хочется себя уважать. Им хочется думать, что и им высокая литература доступна. Про жизнь, но со всякой там как бы даже философией, со смыслом, короче. И мы им должны эту литературу дать. Понимаете? У вас есть сюжет, простота, это хорошо. Надо не просто сократить, а добавить чего-нибудь такого… Притчеобразного, повторяю. Чтобы читатель думал: о, я не просто развлекательную книжку читаю, я литературную книжку читаю! И вас начнут хватать, как горячие пирожки! Понимаете?

— То есть надо адаптировать?

— Именно! Но в самом лучшем смысле слова.

— Можете, извините, не объяснять. Возможно, это нескромно, но я считаюсь одним из лучших адаптаторов.

— И мы это знаем! Давайте обсудим конкретно по книгам…

Меня увлекает разговор. Мы сидим с Чубиковым допоздна. Расстаемся, довольные друг другом. Меня даже на время почти оставили дурацкие мои симптомы, я вышел относительно ясным и приблизительно бодрым.

Мне надо было попасть на другую сторону узкой центральной улицы. До угла, до светофорного перекрестка, идти далеко, но тут есть «зебра», то есть переход предусмотрен, надо только момент улучить. А поди улучи его: вечерний трафик, машины идут сплошным потоком. Но пробки при этом не намечается, а то бы я их, стоящих, обошел. Несколько раз я порывался пройти, увидев прогал между двумя машинами, но вторая тут же резко увеличивала скорость, не давая наглеть пешеходу и, как мне казалось, злорадствуя при этом. Я начал злиться. Хоть сам Пушкин тут прогуливайся, им все равно! В цивилизованных странах стоит только шаг ступить на проезжую часть — и все движение останавливается! Или, сам видел, когда ездил по издательским делам: человек еще с тротуара поднимает руку и спокойно себе идет, даже не глянув в сторону машин. Причем не на перекрестке, не там, где переход. Взвинтив себя этими мыслями, заметив, что наметилась очередная брешь в потоке, я поднял руку и сделал несколько осторожных шагов. И тут же отскочил: сверкающий серебром автомобиль чуть не проехал мне по ногам. Ладно! Я поступлю иначе. Моя нерешительность была наверняка замечена, надо действовать прямо.