Андрей бодров - план побега Страница 20

Щипает меня, затевается возня под покрывалом, и мы уже наперегонки стараемся друг друга раздеть.

Если сейчас не скажу, потом будет поздно. Если сейчас войду, потом будет стыдно. Не знаю, секс для меня никогда не был способом обидеть. И я никогда не делил девушек на красивых, уродливых, толстых, худых, маленьких, высоких. Мне все равно ведь суть – мясо. Ты получаешь удовольствие не от веса и того во что оно завернуто, а от трения об него. Но все чаще после этого я чувствую себя виновным. Перед этими сильными ручками с мозолистыми ладошками тем более буду. Не хочу и не могу больше, относится к девушкам как к общественному транспорту. Пару остановок. Пересадка. Пару остановок. Пересадка. Штраф за безбилетный проезд. Пару остановок. Пересадка. Место для поцелуев. Место для багажа. Место для детей. Теперь до конечной. Нет, опять пересадка. Зачем все это если неизвестен пункт назначения? Куда ехать? Куда трахаться? Может, я все время ехал в обратном направлении? Долгое время у меня был девиз – слова отца, которые он любил мне повторять: «Еби их, им это нравится», пока моя мать в очередной раз пыталась отвлечь его внимание от любовниц, кончая с собой. Да я убедился, им это нравится, наслушался рассказов о насильственных и неприятных проездах в местах для багажа, в местах для поцелуев вместо мест для детей. Я охал и жалел девушек, а потом мы опять занимались тем, что им нравится, чтобы на следующий день я превратится в такую же устную историю, который передастся следующему пассажиру.

– Прости у меня месячные, – как можно спокойней говорю.

– Я что-то не так делаю? Ты же меня хочешь?

– Чтобы ты не сомневалась, но у меня месячные.

Она натягивает на себя свитер. Одергивает задранную юбку. От включенного света мы оба жмуримся.

– У тебя курить можно? – спрашивает.

– Пойдем на кухню, я там окно открою.

На кухне я выбрасываю в мусорное ведро разорванную упаковку с презервативом, а она старается на меня не смотреть. Обиделась. Хорошо, все равно так будет лучше, чем с утра глупо улыбаться и философствовать с ней про свободные сношения. Будет соглашаться со мной, опять горечь от очередного разочарования в них. Откуда во мне это появилось? Когда? Может, ослабевает половое влечение? Предстательная железа дает сбои? Или может я человек? Надо хоть, что-то ей сейчас сказать. Я:

– Давно начала курить?

– Когда ты бросил,  – отвечает не глядя.

– Я никогда и не курил, у меня плохие ассоциации.

Она выдыхает в сторону струю табачного дыма. Я рассказываю.

Лет в пять поднял выброшенный дедом окурок, затянулся и облевался.

Лет в пять на балконе каждую ночь перед сном наблюдал звездопад. Потом отец сказал, что это летят окурки соседей с верхних этажей.

Лет в пять затянулся звездопадом и облевался. С тех пор не курю.

– Но на звезды ведь смотришь? – улыбается она.

– Конечно, но знаю, что это ангелы с верхних этажей курят, – улыбаюсь я.

– Смешной ты.

– Ты смешнее.

– Я, наверное, зря пришла?

– Да, нет. Просто настроение дурацкое. Давай ложится уже поздно. Завтра на работу.

Перед тем как заснуть мы просто целовались, целовались, как маленькие дети и я не успевая за губами, убаюкивал ее сказкой, которую мне любила рассказывать на ночь бабушка нежно поглаживаю твердой рукой мою детскую спину.

колыбельная. чужие крылья

Она спала, понапрасну растрачивая свое тепло (ее муж уже неделю, как отправился путешествовать в поисках заработка), а проснулась она, почувствовав глухой удар о землю, удар почувствовало и окно и тоже задрожало, а со стола упал нож. На дворе зарычал пес и странная возня за стенкой, как вдруг женщина услышала, что ее кто-то зовет по имени.

Зажгла свечку в фонарике. Ходила среди ночи. И нашла на земле, возле дома, человека с огромными крыльями, что неподвижно лежал лицом к земле. Рядом возился мохнатый пес и рвал крылья. Она отогнала пса, поддав ему под зад, и перевернула человека на спину – им оказался небритый мужчина. Один из глаз заплыл синяком, другой был цел и оттого жмурился на огонь свечи, а из уха выбегала кровь. Женщина взяла незнакомца за ноги и потащила его в дом, где осторожно уложила на кровать и оказывала первую медицинскую помощь: оттирала смоченной тряпкой кровь и жалела – когда в двери постучали. Она спросила, кого это черт несет. И ей ответил – стук-в-стук знакомый бой.

Тревожно скулит пес. Женщина задувает свет и, ища защиты, крепко прижимается к незнакомцу, отчего он стонет и теряет сознание, она же не отпускает его из своих объятий и дрожит от стука, от шепота тех, что советуются между собой за дверью, от тишины, которая приходит под утро вместе со сном.

Его воспаленные губы, были изрезаны звездными ветрами, в косах и крыльях его плодились звездные насекомые, а нежная кожа на стопах не хранила мозоли скитаний земными дорогами. При падении он сломал несколько зубов, что разрезали его десны. Кровь, что от удара разлилась в голове, стекала ухом, а раздробленное крыло наполнял сквозняк, и шелестели перья.

Она проснулась рядом с ним.

Днем отпаивала целебным отваром, приготовленного из молотых заживо раков, корешков сорняков и внутренностей разлагающегося кота, а ночью лечила пернатого незнакомца своим телом. И через несколько дней, когда она усталая возвращалась домой, он стоял возле печи и готовил блины.

До сих пор незнакомец не отблагодарил ее даже словом, а неповрежденный глаз не прятал ни чувств, ни намерений, и только тело сберегало запах крови и пота. Поэтому она купала его в ржавом тазе, смывая ржавчиной, наросты на ногтях и воспоминания боли. А когда распаренный незнакомец уснул, взяла из его крыла перо и с тем пошла к охотникам, но они сказал, что птица им не известна – видать, далекая, заморская.

А крылатый человек все выздоравливал и в ночной час начал выходить во двор, где заглядывал в небо и что-то зарисовывал на земле. При этом пес, который несколько дней отлеживался в будке, пораженный встречей с теми, кто преследовал незнакомца, теперь сидел рядом и зализывал его порванные крылья. Звездные насекомые быстро обжили лохматую шерсть пса, и он с не привычки все время чухался. Иногда человек забавлялся тем, что бросал палку, а пес забавлялся тем, что спешил принести ее обратно.

Она вышивала сорочку. Спереди нитки останавливались в стремлении повторить цвет неба, чтобы при полете пернатого человека его сложнее было заметить с земли и нанести увечья остротой камня брошенного точной рукой. А от не добрых намерений его звездных соседей по спине вышивала поля и леса, такими, какими видела их когда-то в детстве, летая во сне.

В воскресенье провела весь день в церкви, где ходила между икон и обманывала попов тем, что молится. Вместо – внимательно изучала рисунки бытия ангелов, сравнивая их строение со строением крылатого человека.

Прошло время, и она свыклась с предчувствием того, что он скоро уйдет. Но все же плакала, когда ночью услышала растворяющиеся в тишине хлопки крыльев. Выбежала во двор, успокаивалась в том, что он так не простится с ней. И только под звездами осознала, что незнакомец ушел в навсегда, прихватив за собой нож и топор. Поэтому, запретив себе переживать, она ходила к кузнецу и начисто выметала птичий пух и палила огромные белые перья, чтобы муж, когда вернется с заработков, не стал докучать ей расспросами, тем самым, принуждая вспоминать пернатого человека, которого она к тому времени обязана позабыть.

***

Ночью у нее начались схватки, и ее мать выгнала мужа на двор, где он ожидал рождения сына. Холоднело. В доме продолжала кричать жена, и он, прикрывая уши ладонями, наблюдал за мерцающей звездой, что пульсировала светом, то вспыхивая, то угасая. Наблюдал, до тех пор, пока от нее не оторвалась новая звездочка – чуть поменьше и не такая яркая. Мальчик, – радостью узнал в ней мужчина, – точно мальчик. А потом закрыл глаза, уж слишком долго падала, та маленькая звездочка и уже плохое привиделось, но она остановилась и разгорелась ровным светом, а муж перекрестился и плакал ребенок.

Его долго не пускали к жене. Долго не хотели показывать сына. А когда, показали, не давали распеленать. Освободив же ребенка от тряпок, мать с дочкой долго не могли вывести человека из себя, уж очень зачаровано смотрел он на мальчика с маленькими крыльями, на которых дрожало сырое перо.

***

И хотя ночевал вот уже пару недель в таверне, и рубаха запомнила запах блуда и чужих женщин, все так же, как и после первого раза, не мог он избавиться от стыда измены и не познал ни какого удовольствия и утешения. И лишь исповедь жены в том, что произошло пока, он днями скитался в поисках работы и ночами, которыми он грезил о ней, вдыхали в него новые силы, чтобы не остановиться. От того и взялся воплощать свои хмельные сны, когда выиграл в карты у птицелова мешок перьев и в тайне ото всех, ночью, в зарослях крапивы, шил себе крылья.