Ирина Ратушинская - Наследники минного поля Страница 20

— Я возвращался очень долгой лунной ночью,

Бродяга-вечер фонари кругом качал.

И, шёбы путь мой был чуть-чуть короче,

Я эту песню звездам напевал…

И все засмеялись, и подхватили припев про червончики.

Муся была очень довольна, когда застала компанию в ясном расположении духа. Алёша сказал, что они решили: если чему-нибудь путному будут учить в той гимназии, то он будет заниматься с Мишей и Светой, всё им рассказывать. А Маня и Петрик тоже будут учиться, по Андрейкиным учебникам. Чтоб никто ни от кого не отстал.

Пришла Анна, и Муся, сунув ей сумку с Андрейкиными пожитками, чмокнула его в макушку. Она была еще не стрижена под машинку и пахла гнёздышком, как пахнут волосы только у малышей. Чтоб хотелось ещё и ещё целовать.

Она завтра забежит, и Света забежит, и они все будут часто видеться. Все храбро улыбались, держали фасон. Андрейка помахал ладошкой остающимся и пошел в новую жизнь. У тёти Ани он ещё не был, но она добрая. Алёша говорил, даже никогда по шее не даёт. Всю дорогу он держал Анну за руку. Привыкал.

Для этой школы нужно было свидетельство о крещении, и вообще документы. Но отсутствие метрики особой проблемы не вызвало. И бомбежки были, и дома горели, а ещё когда эти идиоты в первое время оккупации проверяли метрики на улицах — сколько ребятишек их потеряло, нося с собой.

Так что всё уладилось с документами, записали, как Анна сказала. Андрей Андреевич Бурлак, восемь лет. Мать полька, отец русский, оба репрессированы. Мальчик — блондин с голубыми глазами, и по прочим признакам тоже не похож на подозреваемую нацию. С него даже штаны не спускали проверять, обрезан или нет. Так поверили.

А крестить Анна его отвела в Успенский собор. Это тоже было без проблем, теперь можно было, и священники только успевали крестить детей, больших и малых. Андрейка был не против, ему даже нравилось, как в соборе поют. И дома с Анной он охотно повторял молитвы. Особенно "Богородице Дево, радуйся". Потому что надеялся: если Богородица обрадуется, то и ему радости перепадет.

Свете стеклянный шар не то чтоб надоел, но она мало что могла понять в быстро уплывающих картинках. Так, смотрела время от времени, когда была одна. Делиться секретом ей почему-то ни с кем не хотелось.

Она сидела на полу, дома не было никого. Миша повел Маню с Петриком "дышать воздухом" в развалку на Ришельевской. Ничего хорошего не было на той развалке, особенно поздней осенью. Холод и ветродуй, а скоро вообще снег пойдет. Но "сидельцам" это было все-таки приключением: идти долго-долго по таинственным переходам, а потом, наглотавшись мокрого одуряющего ветра, возвращаться тем же порядком. И дом тогда уже не был осточертевшей тюрьмой, а местом теплым и обжитым. Куда хорошо возвращаться. Света знала об этих походах, но не волновалась. Миша за лето хорошо изучил "их ветку", а дальше к западу коридор был все равно обвален, туда было не пролезть. А тот коридор, что в сторону Молдаванки, выходил на бетонную пробку. То ли румыны нашли-таки, то ли забетонировали ещё при Советах. Оставалось три выхода, остальное — бесполезные переходы и тупики.

Тетя Муся после работы должна была подойти ещё в одно место: там ей обещали недорого продать ведро, а то и два прессованного торфа. А Гав лениво лежал у "буржуйки". Это было его любимое место, даже когда не топили. Полосой розового вечернего света, падающей на мутноватую, с металлическим отблеском, гладкую выпуклость, он не интересовался.

А Света, наконец, увидела хоть что-то знакомое: дом на Нежинской. Не тот, где они жили, а другой: с терпеливыми каменными тётками, поддерживающими второй этаж. Тётки эти назывались кариатиды. Наверное, это было польское слово, так мама говорила. А папа, когда они проходили мимо, говорил: "хорошо ж ихней сестре в одних простынках!" Или "ой же, дубака они дают в одних простынках!" В зависимости от сезона.

И, не успела она обрадоваться, как к тому дому подъехали немецкие машины, из них высыпали немцы, в сером и с карабинами, и все ломанули в дом. Вроде как облава или обыск. Но именно немцы, не румыны, это Света хорошо разглядела. Потом картинка затуманилась, но только на миг, и опять стали видны кариатиды. Между ними волокли каких-то людей, много, и вдруг показался дядя Паша. Его тащили за вывернутые локти, и голова его была закинута, и он глянул прямо из шара остро и зло. Но Свету вроде как не увидел.

Света вся извелась до утра, а как только открыли Привоз, была уже там. Подлетела к тому вихлястому парню, он там рассаживал уже торговок по своему усмотрению, и они почему-то его слушались. Поманила его отойти в сторонку:

— Где дядя Паша, не знаешь?

— Какой еще дядя Паша? — удивился парень.

— Ну, бывает тут, знакомый мой… Такой, в костюме… Быстро нужно…

Света не знала, как объяснить: дядю Пашу парень явно знал под другим каким-то именем. Но тот понял, наклонился к Свете. Дыханье у него было гниловатое, прокуренное, а на глазном зубе золотая фикса.

— Скажи мне, если быстро.

— Не, только ему.

— У, деловая, — сощурился парень. — Покрутись тогда тут, имей терпенье.

Света была готова иметь терпенье хоть до вечера, но сравнительно скоро, через час от силы, она увидела идущего между рядов дядю Пашу, живого и невредимого, в кофейного цвета пальто и светлом кашне. И тут только сообразила, что не знает, как ему об этом всем рассказать. Про шар нельзя, в этом она почему-то была уверена.

— Дядя Паша, я видела сон, такой сон… — заговорила она, понимая, что выглядит это, в лучшем случае, по-идиотски: вызвать таким образом такого человека, чтоб рассказывать ему сны!

Но дядя Паша, взглянув на неё, посерьёзнел и кивнул в сторону выхода:

— Ну, пошли тогда. Расскажешь мне свой сон.

ГЛАВА 9

Света не знала, конечно, кем был дядя Паша. Одно было ясно: этот таинственный человек верил в сны. Во всяком случае, выслушал её очень внимательно, даже расспрашивал о подробностях. Например, точно ли она видела именно этот дом. Кариатид в простынках на разных улицах хватает, так вот, не путает ли?

И, видимо, принял всерьёз рассказ девчонки, простуженно шмыгавшей носом и глотавшей слова от волнения. Настолько серьёзно, что тайный игорный притон, где собирались влиятельные люди из одесского воровского мира, в тот же день поменял место пребывания. А облава, действительно нагрянувшая через несколько дней, вломилась в обыкновенную квартиру, к тому же нетопленую. И хозяев не застала.

Предстояло, конечно, выяснять, по чьей наводке немцы засекли этот адрес. Если бы обычный обыск — то были бы румыны, и безо всяких машин. А тут было дело нешуточное, да и день совпадал не случайно. Могли бы немцы одним махом накрыть цвет бандитской Одессы за крупной, заранее договоренной игрой, игрой-событием, что бывает не каждый день и на которую съезжаются гости из других градов и весей.

Так что дядя Паша пригласил Свету к себе домой, на Садиковскую улицу. Это была очень скромная квартирка: облезлые обои, слоники на пыльной этажерке, недостающее стекло в окне заменено фанеркой… всё, как у людей. А Света-то думала, что она попадет чуть ли не в пещеру Аладдина!

Зато угощал дядя Паша по-царски: кофе с молоком и настоящим сахаром, и настоящие пирожные с кремом, Света такие видела через витрину в шикарном кафе "Артистик". И он смеялся и балагурил, а после кофе усадил Свету на кушетку, как принцессу, и кинул ей клетчатый плед на колени: в квартире было холодновато. Света водила пальцем по цветочным завитушкам ковра, застилавшего кушетку (очень нежный, чуть скользкий ворс был у этого ковра) и чуяла, что придется ей ещё раз объяснять этот свой странный сон.

Так что, услышав первый же окольный подход к этой теме, она в отчаянии вцепилась в скользкие цветы и, стараясь смотреть дяде Паше в глаза, ушла в оборону, пока он ничего не успел спросить:

— Дядя Паша, ну что я могу сделать, если мне такое наснилась? У меня бывает, что я вижу всякие вещи… и не знаю, откуда. Я и не говорю никому, кто мне поверит… А вам сказала, потому что так страшно было: всё, как настоящее, и дождь, и машины мокрые, и всё, и они вас тащат, а у вас голова мотается… Так вы тогда поверили, а теперь вот опять не верите… ну что я могу? Если б я врала, то сказала бы, что слышала где-нибудь за ту облаву…

У неё были слезы в голосе, но взгляд она не отводила, и этот взгляд умолял дядю Пашу не рушить её любовь и доверие, не обижать её, не выпытывать, чего она сама не знает.

Приходилось дяде Паше поверить в мистику и чудеса, потому что он видел: не врет девчонка. Она рассказывала сон, как рассказывают немой фильм ребята её возраста. Передавала бы чьи-то слова — иначе бы говорила. И тогда, рассказывая сон в первый раз, она упоминала про дождь, а дождь действительно шёл во время облавы. Про это-то кто заранее мог знать? Странное, конечно, дело, но других источников информации у малой явно нет. А и хорошо, что нет.