Геннадий Прашкевич - Записки промышленного шпиона Страница 20

– Для кого? – быстро спросил я.

– Для тебя, конечно, – киклоп опять рокотал ровно и мощно.

– Ладно, – сказал я. – Предположим, я тебе верю. И лодку, конечно, верну. Но почему я Должен менять работу?

– Смерть, Эл, – проникновенно протянул киклоп. – Помни о смерти. Если ты пристрелишь еще кого-нибудь, в тебе самом кое-что изменится. И достаточно кардинально, можешь мне поверить. Если ты и дальше продолжишь попытки копать под людей, которых называешь алхимиками, в тебе, опять же, кое-что изменится.

– Вы же не убиваете, – усмехнулся я.

– Конечно. Но нам и не придется этого делать. Ты все сделаешь сам. Ты что, забыл? Ты внесен в список. Если ты снова начнешь искать некие связи между Паном и Л.У.Смитом, между президентом страны и бродягой, выигравшим часы в благотворительной лотерее, ты, конечно, получишь профессиональное удовлетворение, это так, но суть тут не в этом. Для тебя, Эл, опасно в процессе случайного поиска наткнуться на какие-то настоящие связи. Это будет твоим концом. Понимаешь? И все, что нам понадобится, ты проделаешь сам. Нам не нравятся люди, сующие нос то в рукопись Беллингера, то в сейф Крейга. Понял? Ты слишком близко подошел к тайне.

– А если я ее разгадаю?

Я говорил негромко и ни на секунду не отводил глаз от освещенных дверей; жалюзи сразу не сорвешь, а вот дверь можно вышибить с ходу, она тут устанавливалась не для защиты.

– А вот если ты разгадаешь тайну, Эл, – засмеялся киклоп, – тогда у тебя вовсе не будет выхода.

– Но вы же не убиваете, – повторил я. – Чего мне бояться?

– Не чего, а кого, Эл.

– Кого же, Юлай?

– Себя.

– Что это значит?

– Это значит, Эл, ты ошибаешься, утверждая, что будущего не существует. Оно существует, Эл. А корни его кроются даже не в сегодняшнем дне, а глубоко в прошлом. Ты крупный хищник, Эл, мы слишком долго не обращали на тебя внимания. Ты не имеешь права входить в будущее, твое время, считай, закончилось. И убрать себя ты обязан будешь сам. Если, конечно, ослушаешься нас. Никто не уберет тебя так легко и просто, как ты сам. Я ведь не зря возился с тобой чуть ли не полтора месяца. Я был терпелив, зато теперь ты приговорен, Эл. Мы тебя зарядили. В твоем подсознании лежит бомба, настоящая информационная бомба, и она способна уничтожить тебя в любой момент. Именно поэтому ты должен молчать, спрятаться, забыть о своем поганом ремесле. Я вложил в твое подсознание слова-детонаторы, слова-ключи; они связаны с алхимиками и, конечно, с твоим ремеслом, Эл.

Свет на кухне и в коридорчике. Голос в трубке.

Ночь.

Глубокая ночь.

Отвратительный холодок мурашками жег спину.

Приговорен…

О какой бомбе он говорит?

Ну как о какой! – сказал я себе. Акция с Беллингером все объясняет. Беллингер девять лет провел в уединении, он не подходил к телефону, не смотрел телевизионных программ, даже не слушал радио, но однажды взбунтовался или совершил промах. Никто не знает, что он услышал там, в телефонной трубке, зато все знают – подняв ее, он убил себя.

И так далее.

Человек влюбляется, человек строит карьеру, он полон сил, он путешествует, его планы распространяются на все ближайшие полвека, он неутомим, несокрушим, готов перестроить весь мир, у него вполне хватит сил на это, но вот однажды, в течение какой-то минуты, да что там минуты, в течение какого-то мгновения что-то в нем ломается, гаснет, он берет в руки пистолет или лезет на подоконник, неловко прилаживая к трубе петлю.

Беспомощность.

Беспомощность и беззащитность.

Унизительное, убивающее чувство беспомощности и беззащитности.

Какой жгучей, какой невыносимой должна быть мука, чтобы заставить крепкого, счастливого, уверенного в себе человека нажать спуск или сунуть голову в петлю; какой чудовищной должна быть мука, чтобы заставить крепкого, уверенного в себе человека в одно мгновение отказаться от всего, чем он жил, что его окружало – от листвы за окном, от писка птиц, от детских голосов, женщин, знаний, поиска, путешествий; так не бывает, чтобы человек в одно мгновение отказывался от всего того, что строил целую жизнь.

Но с Беллингером так случилось.

Я слушал голос киклопа, и мне становилось понятно – дверь никто взламывать не будет. Нужда в этом просто отпала.

Мой побег был предусмотрен. Он так же входил в планы Юлая, как перед тем – мое похищение. Я стал ему не нужен. Он сделал все, что ему следовало сделать. Похоже, алхимики поняли, что я начал мешать по-настоящему. Я вышел на Шеббса, вышел на Беллингера: моя деятельность перестала укладываться в рамки, определенные какими-то критериями. То, что я заглянул в роман Беллингера, их насторожило, то, что я угнал машину Парка, заставило действовать. Уступая мощному давлению, доктор Хэссоп сдал меня – за обещание встречи с одним из посвященных. Что это означало, Юлай не объяснил. Он просто сказал: сдал тебя, понятно, не шеф, тут я тебя дезинформировал, сдал тебя доктор Хэссоп. Встреча с посвященным не разочарует доктора Хэссопа, а вот ты, Эл, влип. Если бы ты, скажем, заглянул в то местечко, которое я называю пунктом связи, – в голосе Юлая проскользнула насмешка, – ты бы понял, наверное, в чем там дело, почему я позволил тебе жить в комнатенке с аппаратурой. Именно потому и позволил, что комнатенка была набита аппаратурой. Те лампочки, что так красиво подмигивали ночью на стеллажах, были лампочками контроля. И ты вовсе не кричал в своих смутных снах, Эл, это я вколачивал в твое подсознание слова-ключи, слова-детонаторы. Ты представить себе не можешь, какое это интересное место – пункт связи. Он, Юлай, в принципе, может держать прямую связь с любой человеческой душой, если, конечно, хохотнул он, тело тоже находится в его власти. То, что ты, Эл, добровольно полез в комнату с аппаратурой, психологически легко объяснимо: человек в подобных условиях всегда выбирает уединение. Ему, Юлаю, было интересно работать со мной, он отдал мне много ночей. Слова из снов, которые, проснувшись, я так тщетно пытался вспомнить, подобраны им, Юлаем. Это большое искусство – так подобрать слова-ключи, чтобы в нужный момент они могли сработать как настоящие детонаторы. Ты прав, мы действительно не убиваем, мы просто лишаем своих подопытных волевой защиты. Если кто-то выходит за рамки установленных нами правил, достаточно позвонить ему и произнести слова-ключи. Этого достаточно, чтобы сломать самого сильного человека, естественно, прошедшего нашу обработку. Ты понимаешь?

Я понимал.

Когда-то я слышал о чем-то таком, чуть ли не от доктора Хэссопа. Правда, считал это больше вымыслом. Некая программа, вводимая в подсознание человека, вводимая против его воли… Будь ты хоть семи пядей во лбу, твоя жизнь теперь зависит от вложенной в тебя программы. Ее легко разбудить, это делается с помощью нескольких слов-ключей. Их можно услышать по телефону, их может произнести диктор с экрана, они могут настигнуть тебя в кафе или на автобусной остановке, ты можешь, наконец прочесть их на обрывке газеты.

Если такое случается, ты забываешь обо всем.

Если такое случается, ты откладываешь в сторону деловые бумаги, ты обрываешь поцелуй, ты отворачиваешься от плачущего, тянущего к тебе руки ребенка и берешь в руку пистолет или просто на полном ходу поворачиваешь свой автомобиль на полосу встречного движения. 

«Господи, господи, господи, господи…» 

– Ты ведь знаешь мой голос, Эл? – Я не слышал злорадства в словах Юлая, он просто старался как можно доходчивее растолковать свою мысль. – Теперь ты ведь легко будешь узнавать мой голос?

– Наверное.

– Ну, так вот, Эл. Стоит тебе вернуться к твоему ремеслу, стоит тебе вновь заинтересоваться чем-то похожим на дело Беллингера, – я тутжепозвоню.

Он хохотнул, как эхо близкого грома:

– Где лодка?

– На морской свалке, – не было смысла скрывать это. – Метрах в трехстах к северу от центра. Легко найти, если знать. Там торчит пустой ржавый танкер, лодка спрятана под его бортом.

– Сверток на месте?

– Конечно.

– Хорошо, Эл. Я заберу лодку. А ты уезжай. Нечего тебе тут делать.

Нелегко привыкнуть к мысли о смерти, если она загнана в тебя не тобой и насильно.

В общем-то смерть входит в нас, поселяется в нас уже в самые первые минуты зачатия, но там она от неба, от судьбы, от Бога: я не хотел, чтобы моя смерть, а соответственно, конечно, и жизнь, зависела от киклопа. На кого бы он ни работал, это вызывало во мне протест. Я хотел выбросить киклопа из памяти, меня приводила в бешенство сама мысль о том, что именно киклоп может позвонить мне в любой момент.

Я почти не спал.

Ночь тянулась медленно, шум наката подчеркивал ее странную неторопливость. «Все, чем занят сегодня мир, это шизофрения, коллективная шизофрения». Я не хуже Юлая знал: шизофрения не лечится временем.

Приговоренный…

Смерть может ожидать нас за любым углом, но где бы она нас ни настигала, в этом всегда просматривается элемент некоей неопределенности, а где неопределенность, там и надежда. Сейчас никакой надежды я не ощущал; моя смерть была кем-то определена, она не зависела ни от меня, ни даже от стечения обстоятельств, она зависела лишь от того, как завтра взглянет на мое ремесло киклоп Юлай.