Ахто Леви - Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) Страница 20

8

В Москве давно были убраны с окон бумажные ленты, засыпаны противотанковые рвы, даже у воров настроение стало более радушным. Приближалась весна. Жизнь Козочки приобрела далеко не весенние тона. Она ловила себя на мысли, что не любит даже мать, что было бы хорошо, если бы не было на свете дворника, Антона. Ей не нравился Тарзан, но у нее достало ума не заикаться о своей все возрастающей к нему антипатии. Он часто попадался при проверке документов, и ей приходилось ходить в милицию доказывать их брак, объяснять, что он только-только приехал в Москву, иначе ему угрожала статья за нарушение паспортного режима: прописан-то он был в Егорьевске.

Тарзан много пил и становился с ней грубым, но по-прежнему считал ее присутствие для себя престижным. Он грозил убить ее, если вздумает завести амуры на стороне, и Варя этому поверила. Ей внушили: от вора уйти нельзя, закон не позволяет, хотя в воровском законе не существует обязательства, чтобы бабу насильно принуждали жить. Ее мать отпустили с фабрики из-за ревматизма рук и взяли сторожем клуба при заводе «Станколит», где, собственно, сторожить было нечего. Благодаря этому, Варя могла оставлять Олечку жить у нее надолго. Уходя в клуб, старуха и девочку брала с собой. Им нравилось быть вместе – бабушке с внучкой.

Для ребенка дом Вари становился мало привлекательным, пугающим из-за постоянных пьянок. Воры приводили с собой женщин-воровок, гуляли. Как-то Тоня-Коряша, карманница, сказала Варе:

– Ты живешь с вором, тебе тоже надо учиться воровать.

– Я не умею, – возразила Варя, – я в суде работаю…

– Тем лучше.

Варя отказывалась, объяснила, что просто не может себя заставить подойти к человеку и что-то у него стащить.

– Значит, ты не должна быть женой вора, – заметила Коряша резонно.

Сильно напившись, Тарзан вытворял дикости. Однажды, придя домой, Варя застала квартиру всю в перьях. Олечка, спрятавшись в углу за шкафом, сидела безмолвно, парализованная страхом. На постели изуродованные подушки, перья, в них и валялся пьяный Тарзан. Когда он встал весь в пуху, она засмеялась:

– Только рога приставить – на черта похож.

Сказала, не подумав, какую реакцию вызовут слова: «рога приставить». Она выбежала на улицу, он – за ней. Перья с него летят, прохожие хохочут. Навстречу попался мужчина, хотел Варю поймать. Она толкнула его, насколько хватило сил, опрокинула, но он вскочил – «ненормальная!» – и схватил ее. Подбежал Тарзан и давай ее бить. Подошли мужики:

– За что?!

– Она трое суток дома не была, – врет Тарзан.

– Тогда добавь еще.

Жаловаться некому, она знала: «закон» есть закон. Сколько раз решалась уйти от Тарзана – удерживал страх. Олечка боялась одного взгляда Тарзана. Жили всё беднее: Тарзан с ворами украденные деньги тут же пропивали. За все время, прожитое вместе, у Вари и приличной одежды не осталось: то, чем он ее одаривал в удачные свои набеги, он же потом и пропивал. Когда же дома не было еды, он уходил к другим женщинам.

Соседка Зина посоветовала ей научиться шить, как этот инвалид, Володька-танкист. (В Роще-то все называли его Володька-инвалид, который шьет). За шитье он брал недорого, Варя частенько забегала к нему мимоходом – в буквальном смысле мимоходом, поскольку так расположились их дома, что не миновать окна Володьки-инвалида.

Володьке было лет двадцать пять, сколько его матери – трудно определить. Выглядела она изможденной, впрочем и Володьке, худощавому, курносому, можно было дать на первый взгляд все сорок – следы войны. Варя не представляла, каково это гореть в танке во время боя, тем более, каково жить без обеих ног, а расспросить стеснялась. Хотелось узнать, как это происходило и где ему ампутировали ноги… Хотя, какая разница! И сама Варя уже не смотрелась прежней красавицей: тоже «следы»…

Володька-инвалид пил, его мать пила вместе с ним, и Варя понимала: от беды прячутся. В отличие от воров, Володька-инвалид всё заработанное на швейной машинке пропивал и брал выпивку в уплату с удовольствием. Пенсию ему платили нe ахти какую, над ним опекунствовал завод «Борец», но в чем это, собственно, выражалось – никто не знал.

Когда Володька пил – он не шил; когда у Володьки пить было нечего и болела голова, он сидел у кухонного окна, облокотясь о стол и смотрел грустными глазами на прохожих. В этом был свой умысел: воры, идущие мимо с водкой, обязательно заходили к нему и наливали опохмелиться. Но собираться у себя ворам Володька не разрешал, им и не было нужды, они ходили к Тарзану, но к Володьке относились с уважением – вояка.

Квартира Володьки-инвалида чистотой не отличалась: у матери ревматизм, к тому же и алкоголь, так что пол и все другое покрывалось густым слоем грязи. Иногда воры заставляли марьинских проституток идти к нему убраться, но много ли пользы от таких девиц? Однажды Варя решилась помочь Пелагее Ивановне и сама все у них убрала-помыла – работа была нелегкая.

Она видела как-то Володю на улице (он иногда выходил «походить»), и вид этого молодого человека на протезах, помогавшего себе двумя палками, вид этого человека, ковылявшего с огромным трудом, был настолько жалок, что потряс Варю. А ведь он был простым солдатом, подумалось ей, и у него нет даже никаких наград, никаких орденов-медалей, кроме одной… за ранение. Тогда-то и решилась она им помочь. Все же живое дело. Она испытывала, словно этим своим отношением заслуживала индульгенцию за свои собственные промашки, в которых сама себе в последние дни признавалась, не умея их тем не менее объяснить. А Володька теперь с нее за шитье и вовсе ничего не брал, да ей и нечего было ему дать.

Все знали, если Володька на кухне не сидит, в окно грустно не смотрит, значит, шьет, значит, не пьет. Тарифы платы за свою работу он определил странно: что бы ни шил, за все три червонца. Это было настолько смешно, что никто всерьез не воспринимал: люди платили сами, кто во сколько оценивал его труд.

Однажды, в виде исключения, повел Тарзан Варю в кинотеатр «Труд». Здесь часто собирались и воры и воровки базарить, понт держать (болтать, щеголять-похваляться – жарг.). Тарзан с незнакомыми мужиками, судя по внешности, ворами, отправился в курилку, бросив Варе:

– Ты смотри на танцы пока.

В неказистом, заплеванном семечками фойе, проводилось культурное мероприятие – танцы под звуки баяна. Девицы в ватниках танцевали вальс. Неожиданно к Варе подошел Крот, сунул ей в руки какой-то пакет:

– Тебе делать нечего, подержи, – и тоже собрался куда-то уйти.

– Я не камера хранения, – ответила дерзко Варя, и тут же получила от Крота пощечину. Однако, не растерявшись, она вернула пощечину – очень даже звонко влепила в ненавистную морду Крота.

Такого никто не ожидал, а свидетелей было много. Что вор бьет женщину – то нормально, тем более фраершу. Но чтобы фраерша – вора! Это сенсация! Конечно, многие, возможно, даже большинство, считают недостойным бить женщину, но все-таки женщине бить мужика – не традиционно, а вора так вообще… черт знает что!

Крот до того растерялся, что вопя помчался в курилку и, подбегая к Тарзану, заорал:

– Видишь! Ты видишь! Выведи свою!..

– Куда?

– На улицу.

– Зачем?

– Она мне дала по морде! Какое у нее право!

Перепуганную Варю толпа мужчин вывела во двор кинотеатра. Как странно это выглядело со стороны: множество народа танцует под звуки баяна, грызут семечки, курят – кто в гражданской одежде, кто в военной форме, и вот группа глуповато одетых франтов, выделяющихся среди остальных, шпаря по фене (слышатся выражения типа «блядь буду»), тащит волоком маленькую женщину неизвестно на какую муку, и никому до этого, ей-богу, нет дела.

Словно какая-то невидимая одним людям жизнь других, жизнь со своими особенными правилами, красками, одеждой, языком, манерами, и никто в одной жизни другую не видит: кажется, об этом Иван Заграничный однажды рассказывал Варе. И вот они, невидимые средь бела дня другим, человек пятнадцать воров окружили Варю. Она понимала, что Тарзан не в силах ее защитить – один против стольких. Но он… и не собирался: ему «не положено», он – вор, член партии в данном истолковании, так же как и другие здесь воры, а Варя-то всего лишь…

Неподалеку – Сущевская баня, сюда во двор и затащили воры женщину. Крот достал опасную бритву, наполовину обмотанную изоляционной лентой, и замахнулся на дрожавшую от страха Варю. Она инстинктивно защитила лицо, и удар пришелся по руке. Видя, что у нее только рука порезана, Крот ударил еще и разрезал щеку, – глаз уцелел чудом. Заливаясь кровью, она упала, а Крот закричал:

– Что мне с ней делать?

– Удавить, и дело с концом, – ответил кто-то в толпе.

– Вы ее убьете, – слышит Варя безучастный голос Тарзана, – а у нее ребенок должен быть.

– Считаться не буду! – прокричал Крот. – Если каждая фраерша начнет бить вора в морду!..

Что же будет тогда? Землетрясение? Крот не закончил свой прогноз. Он нагибается, чтобы резать Варю, но у нее под пальто в кармане халатика нашелся небольшой ножичек для чистки картошки. Как-то сумев его извлечь, не отдавая себе отчета, она полоснула им Крота по лицу, разрезала сверху донизу.