Елена Толстая - Очарование зла Страница 20

— Большинство задницей заканчивает, — сказала Вера, обижаясь.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

— Далее. Если вам назначена встреча на три часа, значит, вы должны явиться именно в три. А не опаздывать на двенадцать минут.

Вера вытянула губы трубочкой.

Он не обратил на эту гримасу ровным счетом никакого внимания.

— И наконец, какого цвета должен быть ваш берет?

— Синего, кажется… — Вера вздохнула, улыбнулась. — Но синий цвет решительно не идет к этому костюму.

— Вы шли не на свидание к человеку, которому хотели понравиться. Вы шли на встречу с сотрудником, который должен опознать вас по заранее оговоренной детали туалета, — не унимался мужчина. — В нашем случае это берет.

— В следующий раз, — задушевно сказала Вера, — непременно приду в синем берете.

— В следующий раз вы придете в том, в чем вам скажут…

— Скажите, Жорж, — Вера продела руку ему под локоть, и они пошли по аллее, — как вы считаете, я гожусь для этой работы? Можете говорить абсолютно откровенно.

— Для начала, я не Жорж.

— А кто вы, если не Жорж? — изумилась Вера и прижалась к нему потеснее.

Он отстранился.

— Для вас я Дуглас. Решение о возможности вашей работы с нами и о вашей пригодности решат другие товарищи. Я должен представить им выводы касательно вас из своих наблюдений.

Вера взглянула на него удивленно. Дуглас поджал губы и отвернулся.

Мысленно он проклинал все на свете. Хорошо «кремлевским мечтателям» — направили его на эту чертову встречу. Им не приходится общаться с этой взбалмошной буржуазной дамочкой, которая совершенно явно вся извелась от скуки и теперь жаждет остреньких ощущений.

«Судя по всему, что известно о Гучковой, — отчаянно рапортовал Дуглас еще до встречи с Верой, — она совершенно непригодна для работы. У нее взрывной, непредсказуемый характер, она анархична и не подчиняется никакой дисциплине. Ее так называемые пробольшевистские высказывания продиктованы по большей части личной неприязнью к певице Плевицкой и ее манере держать себя в обществе, нежели какими-либо убеждениями…»

«У этой буржуазной дамочки имеется один неоспоримый плюс, — пришел ответ из Москвы, — ее близость к отцу. Гучков полностью доверяет своей дочери. Это дает нам реальную возможность проникнуть в его организацию. А учитывая его контакты с немцами — возможно, и в германский Генеральный штаб. В свете предстоящей войны с Германией это приобретает первостепенное значение…»

Глава девятая

За несколько дней Вера успела возненавидеть Антиб, кажется, до конца своей жизни. Ни в чем не повинный курорт на берегу Лазурного моря старался, как умел. Он облачался в синее и туманно-лиловое, украшался обильным солнечным золотом, он умело чередовал зовущий аромат моря, прилетавший вместе с ветром, и печальный запах пыльной листвы, таящийся в неподвижном полуденном воздухе.

Ни все эти ухищрения, ни прелестная белая набережная, полная гуляющей публики, ни дансинги с тягучими танго и рассыпчатыми фокстротами — ничто не могло смягчить сердца Веры.

Она занималась ерундой, и при том в компании скучнейшего спутника на свете.

Спутника звали Кондратьев. Его навязали ей «шпионы». Внешне он как будто соответствовал эталонам «прекрасного молодого человека»: был высок и хорошо сложен, спортивно упруг, не без изящества носил белый чесучовый костюм, умел танцевать и, прогуливаясь с дамой, держался вполне элегантно. На пляже он блистал бронзовыми мышцами, в отеле являл надлежащую сдержанную скуку. Выглядел отчасти как англоман средней руки. Словом, ничем не выделялся из множества себе подобных.

Вера практически мгновенно перестала воспринимать его как мужчину. В номере при нем поправляла чулки. Не поглядывала на него искоса, не прижималась к нему во время прогулок, как делала, инстинктивно, практически со всеми.

«Нет, дело совершенно не в том, что он — не мужчина», — думала она, лежа на горячем песке и подставляя тело благодатным солнечным лучам. Кондратьев находился где-то рядом и, надвинув на глаза козырек, с деланно-безразличным видом стоял — руки на поясе, голова чуть откинута назад — лицом к одной веселой компании молодых людей.

Их заданием как раз и было — следить за этой компанией. Не выпускать их из виду ни на мгновение. Разумеется, не все интересовали Центр, а главным образом один: Лев Седов. Это был старшин сын Троцкого от второго брака. Сейчас ему было тридцать лет. Седов входил в центральное руководство Российского коммунистического союза молодежи, а затем, выехав вместе с отцом из Советского Союза за рубеж, стал одним из активных создателей и участников Четвертого (троцкистского) Интернационала. Сейчас Седов руководил французской секцией Четвертого Интернационала.

Веру совершенно не интересовала личность Седова. Она вообще не понимала, как такое возможно: взять и по приказу кем-то заинтересоваться. Собирать малейшие сведения о перемещениях «объекта», радоваться крупице знаний о нем.

Кондратьев это умел. Он как будто изголодался по информации, самой ничтожной, самой, казалось бы, несущественной. «Вечер провел в дансинге. Гулял один по набережной, выпил бутылку белого вина. Утром недолго читал на пляже газету „Фигаро“. Купил в киоске сигары…» Вере казалось, что Кондратьев испытывает какое-то противоестественное наслаждение, занося эти «данные» в блокнот.

«Он какое-то насекомое, — думала Вера, с отвращением поглядывая в сторону безупречного Кондратьева. — Вроде жука».

Им приходилось изображать влюбленную парочку, каких на Антибе было много. Кондратьев сопровождал Веру повсюду и демонстрировал красоты своей фигуры во всех ракурсах любому желающему. Вере приходилось труднее: по роли, отведенной ей Кондратьевым, она должна была льнуть к «безупречному» кавалеру. Клониться к нему, как стебелек к столбу.

В гостинице, слава богу, можно было расслабиться и побыть немного собой. От бесконечных хождений в туфлях на каблуке у Веры болели ноги. В номере она скидывала обувь и поднимала ноги в чулках на спинку кровати. Следует ли упоминать о том, что на Кондратьева сие зрелище не производило ни малейшего впечатления! Бедный Святополк-Мирский, наверное, умер бы при одном только взгляде на такую картину.

Вера и Кондратьев жили в одном номере, как настоящие боевые товарищи. Их узкие койки стояли рядом. Портье, двусмысленно улыбаясь, намекнул на то, что кровати можно сдвинуть. Кондратьев и бровью не повел, а Вера, которой полагалось бы хихикнуть и слегка покраснеть, надула губы и отвернулась. Кондратьев ей потом сказал: «Вы неправильно себя вели. Вам следовало показать этому портье, что вы рады перспективе спать со мной в одной постели». Вера ехидно сказала: «Я бы предпочла спать в одной постели с клопами. Мне говорили, что они пахнут генеральской задницей». Следует отдать Кондратьеву должное: на его красивом лице не дрогнул ни один мускул.

Он по-настоящему был равнодушен к Вере. Вообще — к женскому присутствию. Если бы на ее месте был горбатый карлик, он держался бы точно так же.

Она валялась на кровати, физически страдая от того, что мнет красивое вечернее платье, в котором таскалась по дансингам, кафе и променадам вслед за седовской компанией. «Ну и пусть», — мстительно думала Вера. Она смотрела на свои ноги в чулках, шевелила пальцами. Никогда не думала, что быть шпионкой так неинтересно.

Кондратьев стоял у щели между шторами с биноклем. Неподвижный, как статуя спортсмена, наблюдал за окном отеля, расположенного напротив их прибежища. Отель был шикарный, жизнь там велась сдержанная. Седов находился у себя в номере. Должно быть, спокойно читал или неспешно скучал с бокалом хорошего вина.

Не опуская бинокля, Кондратьев проговорил:

— Теперь ваш черед. Возьмите бинокль и встаньте так, как я вас учил — чтобы шторы не шевелились.

Вера не двинулась с места.

— У меня глаза устали… Надоел он мне! Целый день на него пялюсь, точно дура.

— Мне надо в туалет, — бесстрастно поведал Кондратьев. — Берите бинокль и занимайте пост.

— Ну и идите себе в туалет, — продолжая лежать, сказала Вера. — Никуда он не денется за эти пять минут. Кто там у него? Те двое? Они сейчас отправятся спать, а он засядет до утра писать свой «Бюллетень оппозиции»… — Она сняла ноги со спинки кровати, села, провела ладонями по телу, ощущая его неподатливую гибкость, изогнулась соблазнительно. — Я с ума сойду! Десять дней одно и то же: набережная, пляж, дансинг, ресторан… «Бюллетень оппозиции» до рассвета… И мы, как пара ослов, с биноклями у шторы… Вот зачем мы следим за ним, спрашивается?

Кондратьев произнес ровным голосом:

— Это приказ Дугласа.

— Боже, Дуглас! Давайте бинокль, черт с вами…

Вера слезла с кровати, взяла бинокль, замерла в неестественной позе у шторы. Кондратьев тихо вышел из комнаты, и скоро до Веры донесся шум воды. Она вздохнула. Жизнь упрощается так стремительно, что иногда даже Вера не поспевает за этим процессом.