ЮКИО МИСИМА - Моряк, которого разлюбило море Страница 20

Нобору взглянул на часы. Еще только десять. В это мгновение его посетила идея. Он ляжет в нише делать уроки. С каким же удовольствием он потом посмеется над взрослыми.

Захватив карточки с английскими словами и карманный фонарик, Нобору нырнул в нишу. Наверняка мать зайдет к нему. Увидит его в странной позе и инстинктивно догадается, зачем он здесь. Побагровеет от стыда и злости. Вытащит Нобору и влепит пощечину. И в этот момент Нобору с невинным видом предъявит английские карточки и скажет: «А что, нельзя? Я занимался уроками. Мне тут спокойнее».

При мысли об этом он расхохотался, подавившись пылью.

В нише тревога отступила, недавнее сердцебиение показалось нелепым, вдохновленный своей задумкой, он и сам поверил, что так знания усвоятся лучше. Так или иначе, ниша была для Нобору краем мира, напрямую соприкасающимся с обнаженным, бесконечным космосом, местом, дальше которого не убежишь.

Неловко согнув руки в локтях и поочередно освещая карточки фонариком, он стал читать:

«Abandon — бросить, покинуть».

Привычное слово, знакомое.

«Ability — способность, одаренность».

Интересно, чем это отличается от таланта?

«Aboard — на борту».

Снова борт. Ему вспомнился голос из мегафона, летящий над палубой во время отхода. И золотистый громадный пароходный гудок, словно сигнал отчаяния… Absence… Absolute… Незаметно Нобору, позабыв выключить фонарик, погрузился в сон.

Рюдзи с Фусако оказались в спальне довольно поздно. Вечерний разговор за ужином словно снял груз с души, они почувствовали, что жизнь вступает в новую фазу.

Когда пришло время ложиться, в Фусако проснулась странная стыдливость. До сих пор она отдавалась Рюдзи при свете, что очень ему нравилось, но сегодня, после долгих разговоров о серьезных вещах и чувствах близких людей, Фусако попросила его погасить свет. В темноте Рюдзи обнял ее.

Когда все закончилось, она произнесла:

— Я думала, в полной темноте мне не будет стыдно, а оказалось наоборот. Как будто темнота превратилась в один большой глаз — мне все время казалось, что на нас кто-то смотрит.

Посмеявшись над такой чувствительностью, Рюдзи обвел взглядом комнату. За закрытой шторой не видно уличного фонаря. В газовой печи в углу не горит огонь, виден только тусклый голубой отсвет над городом. В темноте сумрачно поблескивает латунная спинка кровати.

Внезапно взгляд Рюдзи задержался на деревянной панели в нижней части стены, граничащей с соседней комнатой. Старинная панель с бегущей по верхнему краю изгибистой деревянной резьбой. Из нее в темноте тускло проступает крошечный лучик света.

— Что это там? — беспечно спросил Рюдзи. — Видно, Нобору еще не лег. А дом-то старый. Завтра же законопачу эту щель.

Змеиным движением приподняв с подушки белую обнаженную шею, Фусако внимательно вгляделась в яркую точку. И с пугающей быстротой все поняла. Схватила халат, на ходу вдела в него руки, ни слова не говоря выскочила из комнаты. Рюдзи поспешно окликнул ее, но ответа не последовало.

Слышно было, как стукнула дверь в комнате Нобору. Короткая тишина. Затем, кажется, плач Фусако. Рюдзи тоже соскользнул с кровати. Не зная, стоит ли идти сейчас в соседнюю комнату, он немного послонялся в темноте, затем включил напольный торшер, уселся на диван у окна и закурил.

Нобору проснулся оттого, что кто-то с неистовой силой за брюки выдернул его из ниши. Он долго не мог понять, что произошло. Гибкие, тонкие мамины руки, не разбирая, обрушивались на его щеки, нос, губы, и ему никак не удавалось открыть глаза. Еще ни разу мать так не била его.

Когда она тащила его, кто-то из них — мать или Нобору — зацепился за ящик, рубашки разлетелись в разные стороны, и теперь Нобору лежал на полу, запутавшись в одной из них ногой. Неужели мать может быть такой сильной?

Она нависла над ним, часто дыша и глядя с ненавистью. Нобору наконец-то разглядел вверху ее силуэт.

Из-за распахнутых пол парчового халата с летящими по темно-синему полю серебристыми павлиньими перьями нижняя часть ее туловища казалась неестественно широкой. Понемногу сужающаяся ввысь верхняя половина казалась чрезвычайно далекой и венчалась маленьким, задыхающимся и печальным, вмиг постаревшим и мокрым от слез лицом. Над волосами тусклой мандорлой[38] сиял потолочный светильник.

Когда Нобору разом охватил взглядом всю картину, в его онемевшем затылке возникло воспоминание — все это когда-то уже происходило с ним. Наверное, в кошмарном сне.

Мать рыдала в голос, взгляд ее сквозь пелену слез по-прежнему горел яростью, среди криков едва можно было разобрать:

— Стыд! Какой стыд! Собственный сын занимается такой грязью! Лучше бы мне умереть! Какой стыд, Нобору!

Нобору удивился полному отсутствию у себя желания говорить, будто занимался английским, как было задумано. Теперь уже все равно. Мать не ошиблась — такая ненавистная открывшаяся ей «истина» впилась в нее, словно пиявка, превратив их с Нобору в равных людей. Это была почти симпатия. Прижимая к пылающей щеке ладонь, Нобору старался хорошенько рассмотреть, как близкий ему человек вмиг уносится в бесконечную даль. Нобору знал, что причиной ее злости и отчаяния является не выявление истины как таковой. Ее стыд и досада, не находящие выхода, проистекали из неких предрассудков. Если уж мать моментально все поняла и это привело ее в ярость, то какой прок от надуманного оправдания Нобору о занятиях английским языком в комоде?

— Мне тут одной не справиться, — наконец произнесла Фусако тихим голосом, — мне не сладить с таким чудовищем. Подожди. Папа тебя накажет. А чтобы впредь было неповадно, наказание будет строгим.

Мать явно ждала, что, услышав это, Нобору заплачет и извинится.

Она внутренне заколебалась, подумав, что ситуацию еще можно уладить. Сейчас, пока Рюдзи еще не появился, а Нобору вот-вот наверняка заплачет, еще можно, запудрив Рюдзи мозги, сохранить семейное достоинство. Но для этого необходимо было, чтобы Нобору поскорее заплакал и запросил прощения — не могла же она сама подсказать ему такое решение, вступить в сговор с сыном, после того как пригрозила отцовским наказанием. Ей оставалось лишь молча ждать.

Нобору тоже молчал. Его интересовало только то, как далеко может зайти однажды давший сбой механизм. В темной нише Нобору находился на границе моря, на пороге расширения собственного мира. Раз все началось оттуда и он будет наказан за то, что был там, он не может вернуться в теплый город людей и упасть ничком на траву, орошая ее притворными теплыми слезами раскаяния. Он не мог так поступить после того, как однажды летней ночью явственно подглядел в щель космическую мистерию, неразрывно связанную в его памяти с ночным пароходным гудком.

В этот момент дверь нерешительно открылась. В проеме показалось лицо Рюдзи.

Поняв, что они с сыном окончательно упустили шанс, Фусако пришла в ярость. Лучше бы Рюдзи совсем не являлся или уж сразу пришел с ней. В бешенстве от его неуклюжего появления, Фусако, торопливо пытаясь справиться с эмоциями, обрушила на Нобору новую порцию ярости.

— Да что тут случилось, в конце-то концов? — Рюдзи неторопливо вошел в комнату.

— Накажи его, отец. Его следует отлупить, чтобы неповадно было. Он залезал в комод и подглядывал за нашей спальней.

— Правда, что ли, Нобору? — В голосе Рюдзи не было злости.

Сидя на полу и разбросав в стороны ноги, Нобору молча кивнул.

— И… ну да. Ты только сегодня вечером это придумал, верно?

Нобору отрицательно покачал головой.

— Значит, делал это пару раз. Так?!

Нобору снова покачал головой.

— Что, постоянно, что ли?!

Увидев, как Нобору кивнул, Фусако с Рюдзи невольно переглянулись. Нобору удовлетворенно представил, как в голубом блеске молний с треском лопаются мечты Рюдзи о сухопутной жизни и вера Фусако в здоровую семью, и он поддался эмоциям, переоценив силу своего воображения. Он страстно чего-то ждал.

— Вот как? — Рюдзи стоял, сунув руки в карманы халата. Торчавшие из-под подола волосатые голени оказались как раз перед носом Нобору.

Сейчас от Рюдзи требовалось отцовское решение. Первое в сухопутной жизни вынужденное решение. Воспоминания о неукротимом море, его волнах, ветре наполнили память Рюдзи, сдерживая почти инстинктивный порыв. Ведь море осталось далеко, а здесь — суша. Ударить легко, но в этом случае его ждет непростое будущее. Добиться любви через достойное поведение? Оказать ребенку простую будничную поддержку… Стать безупречным воспитателем… Иными словами, забыть об океанском шторме — помнить, что на берегу всегда дует легкий бриз. Незаметно поддавшись влиянию настроения, он перестал различать возвышенные чувства от низких, уверовав, что на берегу просто не может происходить чего-то действительно важного. Чем более точного решения он искал, тем более иллюзорными казались ему события домашней жизни.