Анатолий Жуков - Голова в облаках (Повесть четвертая, последняя) Страница 20

Феня кинулась к Сене, ошалело застывшему с открытым ртом — как же, сама Феня Цыганка в таком виде, вдова-невеста хмелевских молодцов, не вернувшихся с войны! И эта-то красавица сиганула ему за спину, боясь Васьки, а Сеня все не двигался, улыбался, и когда косматый Васька замахнулся на него кочергой — «А-а заступничек!» — пришел в себя. И вроде без усилия вырвал кочергу, дал Ваське легкую подножку и железными своими руками связал ему, лежащему, ноги той же кочергой, перекрутил ее как проволоку.

Васька, сидя в снегу, пробовал освободить ноги, пытался встать со связанными и в бессильной злобе катался по тропе, звал Федьку. А тот веселый-веселый, а погрустнел, когда увидел, как большеголовый сельский дурачок будто шутя усмирил его неробкого приятеля. И опасливо посторонился, пропуская Сеню с Феней в бытовку.

В тот год женатой, счастливой беспокойности он так был занят освоением природных богатств Фени, что забыл про изобретательство и ничего не делал, кроме постоянной работы возчика продуктов в магазины райпотребсоюза. Правда, помогал еще приемной своей дочке Розе учить уроки. И два других года были пустыми, потому что перед образованием рукотворного волжского моря все хмелевцы стали переселяться на возвышенное место, пришлось ставить вот этот дом, сарай, изгородь. К концу пятилетки он сделал только усовершенствованный детекторный приемник для нового дома — отвлекли другие заботы: Феня потребовала ребенка. Илиади после обследования его виноватого организма сказал, что истовость в любви, к сожалению, не принесет им искомой пользы, не надейтесь, Погоревав, Феня откровенно предложила «прикупить» на стороне, чтобы не брать из детдома с неизвестно какими врожденными изъянами. А тут в отцы своему ребенку она выберет подходящего человека, чтобы не унижать Сеню, дать ему достойных детей. И Сеня, подумав, согласился, поскольку Феня любила его и детей, а он любил детей и Феню. Но переживал страшно.

А потом притерпелся, потому что Феня, кроме этих редких случаев злодоброй неверности, оставалась преданной мужу и семье, не мешала его изобретательству и учебе в вечерней школе, терпела его железки и ночные бдения над книгами, защищала от злой молвы при неудачах и гордилась при изобретательских победах.

Сеня заполнил семь амбарных книг чертежами и описаниями изобретений, примерно половина их воплотилась в действующие модели и образцы, а десятка два механизмов и установок работали на фермах и в мастерских совхоза. Кроме того, он сделал немало рационализаторских усовершенствований и различных приспособлений. За эту подвижническую деятельность ему объявляли благодарности в приказах, давали премии до пятидесяти рублей, награждали Почетными грамотами и даже водили в милицию, штрафовали, вызывали в суд. Это уж за портативный самогонный аппарат «Черная туча», сделанный им для знакомых мужиков из соковарки. Мужики размножили удачную модель, но оказались плохими конспираторами. Сеню в тот год таскали на допросы чуть ли не каждый месяц. Щербинин еще был жив, но лежал в больнице. Если бы выздоровел — посадил бы. И правильно.

— А как ты вел меня под ручку на другой конец Хмелевки, помнишь, Сеня? Встречные над тобой подсмеивались, спрашивали, не невесту ли ведешь, а ты даже не улыбался и всем отвечал, нет — жену. Никогда я не видала тебя таким серьезным. И если бы ты знал, Сенечка, как я тогда радовалась! Ноги несли меня как пушинку, земли не чуяла, и светилась я вся от счастья, от рождественского твоего подарка-предложения. Меня ведь никто уж не звал в жены — бабе тридцать, а замужем не была, гуляет, дочь школьница…

К большим, глобальным изобретениям выходил он не часто. Первой такой попыткой был проект универсальной механической коровы (УМК-1), отвергнутый покойным Щербининым без всякого обсуждения. Если-де и для твоей «коровы» нужны корма, дело дохлое. Следующие две попытки тоже были неудачны, и только теперь он вышел на неисчерпаемую тему современной дороги жизни.

— Весь тот год любовался ты моей пригожестью, — смаковала Феня, — тешился бабьей моей красотой. Откуда только ты силу брал? Ты и спал-то тогда по два часа в сутки. А я готова была совсем не спать, я уж знала: никакой ты не дурачок и не блаженный, а самый настоящий человек, самостоятельный и надежный. Столько лет смеются над твоей добротой, над изобретеньями, если не удадутся, а ты стоишь на своем, не бросил любимого дела и что теперь ни смастеришь — лучше всех, ей-богу! И мою красоту ты понял не как другие, не для своего минутного удовольствия, а для всей жизни — никогда этого не забуду! Наши мужики-то, они как рассуждают? Нам с лица не воду пить, и с корявой можно жить — старая пословица зря не молвится. На красоту-то все падки, ее охранять надо, воевать за нее, а то уведут. Только неправильно это, Сеня. Красота, она и сама за себя постоит, если захочет. Настоящей бабе, Сенечка, много мужиков не надо, ей одного дай, но своего, чтобы только для нее был, чтобы родной, ненаглядный, единственный. Как ты, Сеня! Только с тобой я поверила, что есть на свете любовь. Ей-богу! И занимайся своими железками сколько хочешь, плюнь на мою ругань — я баба, двадцать лет терпела, еще сорок потерплю. Люблю я тебя, горе ты мое веселое!

И крупная, полная Феня, тяжело скрипнув кроватью, прижалась благодарно к худенькому Сене, жилистому, мускулистому, как маленькая девочка к всесильному отцу, и он погладил ее по голове, по тугому плечу, обтянутому гладкой ночной рубашкой. И вздрогнул от нечаянной мысли, поданной привычным явлением: волосы Фени заметно искрили, и на плече из-под его руки тоже с легким треском вспыхивали и гасли мелкие искорки. Сеня улыбнулся и погладил сильнее, резче — за рукой но Фениной рубашке с треском пошла огненная полоса.

— Ты чего, Сень?

— Статический заряд электричества, — ответил он. — В волосах меньше, а на рубашке количественно больше.

— Кабы хлопчатая или полотняная, а эта завсегда трещит. — И сладко зевнула. — Охо-хо-хо-хонюшки, трудно жить Афонюшке… Разговорились мы нынче, спать давно пора.

— Не в том дело сущности, искусственная или естественная. Волосы у тебя вот естественные, а тоже имеют заряд. И шерсть естественной натуральности имеет, но не всегда показывает. Если же потереть ее, например, янтарной палочкой, то палочка наэлектризуется зарядами шерсти и станет притягивать мелкоразмерные кусочки бумаги. Все предметы, живые и мертвые, все вещества имеют статический заряд электричества различной плотности и емкости микрофарад. Но не в этом дело сущности, а в том, что такое электричество? Нас учили: упорядоченный и направленный поток электронов. Они текут от источника к потребителю электричества, от генератора — к лампочке. Если текут в постоянности периода времени, значит, они вытекают через лампочки, через свет, который имеет вес фотонной массы, материальность. Но генератор, который дает поток электронов, и провода, по которым идет поток, остаются в прежней величине первоначальности. Откуда же берутся электроны, если источник и проводник сохраняют целость своей массы? Почему они не кончаются? Или электроны встречно направлены и шустрят туда-сюда? Но если так, если они только бегают из конца в конец, а не истекают в световом качестве фотонов, значит, они всегда сохраняются в целости. Но если они будут в целости, они не дадут мелких фотонов, из которых состоит свет. А свет-то они дают. Почему же сами не вытекают? В этом все дело сущности, Феня, если вдуматься хорошенько…

Но Феня не вдумывалась, Феня спала. В лунном полусумраке полное спокойное лицо ее было как у беломраморных греческих богинь с закрытыми веками больших глаз. Только Феня была красивей всех богинь античной истории, потому что была живая, теплая.

Сеня перелез через нее на пол, погладил, едва касаясь, по голове и тихонько, на цыпочках, пошел в горницу за амбарной книгой. Надо было развить в определенность законченной мысли нечаянные раздумья об электричестве постоянного и переменного тока нашей многообразной природы, живой и мертвой.

XIII

Пришлось брать очередной отпуск, который по графику ему полагался в октябре. Феня радовалась: теперь и Михрютка не станет бегать безнадзорной и Сеня будет под присмотром девочки. Они любят друг дружку и станут держаться вместе. А потом Черная Роза приедет, вернутся из лагерей Тарзан и Генерал Котенкин. Когда вся семья соберется, глядишь, и Сеня оклемается, придет в себя от изобретательской хвори, вернется на уткоферму.

Сене, привыкшему каждое утро торопиться с завтраком, подкачивать шины древнего велосипеда и ехать па ферму, первые дни было немного не по себе, но его уже подчинил замысел нового изобретения, и скоро он забыл не только об уткоферме, но и о Фене, о доме, о любимой Михрютке, обо всех хмелевцах — замысел хотел скорее воплотиться, стать явью, а это оказалось еще сложнее, чем с его покойной уже магистралью. Правда, он теперь не уничтожал традиционную дорогу, не убирал с нее машину, он заменял только двигатель внутреннего сгорания на электродвигатель. Практически вроде бы ничего нового. Да и зачем тут что-то открывать, когда лучшего двигателя не найдешь: почти бесшумен, никаких вредных выхлопов, прост, ни тебе газораспределительного механизма, ни коробки передач и прочих сложностей трансмиссии, достаточно простого кабеля, бензина не требуется, КПД значительно выше…