Владимир Сотников - Пролитая вода Страница 20

– Какая неуловимая, замаскированная цитата. Странно, что мы сидим не в трактире и за окнами не бьют женщину или лошадь кнутом, – сказал старик.

Тенишев улыбнулся. Он налил водки, поднял стакан:

– За ваш опыт. За стремление вовремя опустить монету в щель, чтобы разговор не прервался. За актеров и писателей. За женщин и лошадей.

Игорь Иннокентьевич смешно запивал водой, морщась, как будто пил опять водку.

– Вы не поняли. Вы какой-то странный. Я ведь не хотел вас задеть. Мы ведем обычный разговор, разговор за бутылкой. Вы мне слово – я вам десять. Или наоборот. В таких случаях, конечно, надо запасаться водкой, а не ходить кому-то одному за добавкой. А то пройдется человек по свежему воздуху, обретет, так сказать, человеческий облик, стыд свой повспоминает, возвращается и говорит совсем другое. Что-нибудь непонятное для самого себя.

Тенишев с улыбкой слушал.

– Игорь Иннокентьевич, мне пора.

– Но мы же не допили?

– Ну давайте, мне немножко. На посошок. Вы здесь останетесь?

– Я только провожу, чтоб вы не боялись милиционеров. Какой-то современный страх. Раньше чертей боялись, а теперь – стыдно сказать. Жалко, не получился у нас разговор.

– Ну почему же. Для шапочного знакомства…

– Разве что. Но хорошие разговоры только в книжках бывают. Вот и напишете когда-нибудь. Целая глава получится. И все не так, как было.

– Ладно, придумаю что-нибудь. То, что было на самом деле, всегда заново надо придумывать.

– Понимаете, понимаете. А я уж приготовил свой совет ненужный. Не бояться врать, сочинять, ну и так далее – вообще не бояться.

– И милиционеров? – пошутил Тенишев.

– И мыслей о предательстве не бойтесь. Думайте, думайте.

Старик надел плащ с капюшоном, оглянулся на стол:

– Вернусь, один допью. Будете в наших краях…

– Спасибо. Увидите меня на тропинке одинаковым…

– Тяжеловатый вы человек. Хотя этого и следовало ожидать. Ну что, пойдемте?

Они долго шли молча.

«Похоже на то, что мы повздорили, обиделись друг на друга. Странно», – думал Тенишев.

– А вы где обитаете? – спросил старик.

– В общежитии.

– Ну, это невозможно, – встрепенулся Игорь Иннокентьевич. – И думать забудьте об этом!

– Как это?

– Да нельзя жить среди себе подобных! Хотя я думаю, там мало таких, как вы, но это не меняет дела. Нельзя, и все, сейчас уже некогда это объяснять. Хоть один совет дам, как раз из своего опыта. Уходите из общежития. Вы в деревне выросли?

– Да.

– Ну тем более! Два часа утренней работы на свежем воздухе вам не повредят! Где-нибудь в центре вы устроитесь на работу дворником, с проживанием в служебной квартире. Можно договориться, чтобы работы было немного. Пусть и денег будут платить мало, но это неважно. Главное – квартира. У вас будет собственная дверь, которую вы сможете закрывать на ключ! Или оставлять распахнутой! Это очень важно – иметь собственную дверь! Это – покой и свобода!

Они подошли к воротам. Тенишев взглянул на своего странного спутника и наконец удивился всему происходящему. Необъяснимая усталость навалилась на него – словно он вошел в тень огромной горы, на которую страшно было поднять глаза.

Он оглянулся. Никого не было.

2

Тенишев ехал в метро. «Бывают странные совпадения», – думал он, не зная, что имеет в виду: свое отражение в вагонном окне или встречу со стариком. И лицо уставшего человека, в глаза которому смотрел Тенишев, и нечаянный, уже почти забытый разговор, оставшийся в памяти интонацией и тембром голоса собеседника, не принадлежали реальной жизни. И назойливо повторялась и повторялась фраза: «Бывают странные совпадения».

Впервые вспыхнула, как далекая беззвучная молния, догадка о своей будущей жизни. Слово, состоящее из трех частей – «ни-че-го», – простучало в голове, когда поезд вынырнул из подземелья и заскользил по мосту над рекой. Ни-че-го, новая часть речи, имя будущее. Название той жизни, о которой пытался рассказать старик, название той жизни, которая притаилась в будущем. Поезд, подобравшись, как перед прыжком, с силой влетел в черноту подземелья другого берега. И опять чужие глаза смотрели на Тенишева из его отражения в стекле, и вспыхивали на стене тоннеля фонари, улетали назад, отсчитывали стремительное время.

Ни-че-го. Слово-складень, створки которого, захлопнувшись, превращаются в непроницаемую черную доску. Страшный, пугающий образ, заставляющий сопровождать себя таким отчетливым тройным произнесением. Что за ним? А ничего. То и будет, что ничего не будет. Из какого-то забытого кошмара вылетел беспризорный чертенок и не успел спрятаться до третьих петухов, летает вслед за Тенишевым, карауля минуту, чтобы отчетливо произнести своим немым голосом слово, которое Тенишев услышит внутри себя: «Ни-че-го».

Тенишев споткнулся, сходя с эскалатора. Тревожно вскинула брови дежурная, оценивающе проводила его взглядом. Тяжелая стеклянная дверь, как всегда, норовила открыться навстречу. Спящего ребенка несли на руках. Лица не видно, ручка свисает, подрагивая при каждом шаге. Таксист, встречая пассажиров, признается в своей профессии жестом – ключи мелькают вокруг пальца. Надпись перед аркой: «Берегись автомобиля» – от второго слова оставили только «бля». Не забыли нацарапать запятую. Не так уж плохо учат в школе.

«Наблюдаю милые подробности жизни, – горько ухмыльнулся Тенишев. – Остается еще в рыбном магазине заметить перламутровые щеки селедки да утром, бреясь, подумать о том, что это похоже на снятие клоуном своего грима, да волосок от помазка будет перекатываться под бритвой на щеке, как на лесосплаве бревно, с которого соскальзывают багры…»

И, словно отвечая самому себе, Тенишев подумал: «А вместо этого надо заострить свой талант и ткнуть им куда следует». Чем-то напомнила эта цитата ту самую надпись, подправленную школьниками: «Берегись…б. ля».

Подъехал пустой троллейбус. Тенишев сел на заднее сиденье. Впереди, через несколько рядов, сидела девушка. Мелькнули в памяти незнакомые лица, которые он видел когда-то, обгоняя показавшихся красивыми девушек, быстро оборачиваясь, – разочарование. Лица этой он не увидит, выйдет через заднюю дверь. Но девушка поднялась, встала у передней двери, оглянулась. Покачивался локон у виска. Спокойный и ясный взгляд, ни встречного кокетства, ни напряжения, ни равнодушия. И это не усталость – просто спокойствие. Тенишев улыбнулся и, смутившись своей улыбки, перевел взгляд на окно. Что-то его оживило. Как будто он понял вдруг, что в этом мире существует что-то нормальное и радостное. Обычное, как и должно быть на самом деле. Без внутренней игры с понятиями и словами. Когда троллейбус отъезжал от остановки, Тенишев еще раз увидел лицо девушки, стоящей близко на тротуаре. И спокойный огонек, горящий в ее глазах.

В общежитии Тенишев долго не мог уснуть. Достал из стола все свои бумаги, почти не перечитывал их, только долго перекладывал перед собой, вглядываясь куда-то сквозь мельтешащие строчки. И оттого, что он перекладывал бумаги, словно подводил какой-то итог, ему вдруг показалось, что на этих страницах собрал он все ненужные подробности жизни – что-то вроде списка. Списка номер два. Список номер один, который Тенишев со злой иронией сразу же назвал про себя «перламутровым», существует в устном, а точнее, в немом варианте. Вспыхивают в нем и безвозвратно забываются подробности жизни, вроде мелькающего ключа вокруг пальца таксиста, качающейся руки спящего ребенка. Этот список пополняется ежесекундно, но все же не увеличивается.

Тенишев чувствовал, что уже смеется над собой как над злейшим своим врагом, думая об этих «списках», но не мог остановиться. Ему хотелось продолжать свою злую игру, думать о существовании еще каких-то списков, объемов, пространств – он уже не мог найти подходящего слова для тех частей, на которые он играючи разбивал свою жизнь. И вдруг стало страшно: он понял, что видит одно-единственное слово, которое всколыхнулось в нем тройным звуком в вагоне метро, – «ни-че-го». Он чувствовал, что начинается какая-то неизвестная болезнь, которую он будет узнавать по этому слову, и он уже боялся своей будущей внутренней немоты, которую это слово будет оставлять после себя.

– Нет, не гожусь я на роль человека, – произнес Тенишев фразу, после которой ему становилось обычно легче, будто он превращал в шутку все свои умствования.

Вспомнил старика – неужели с ним связан приступ этого глупейшего состояния? Да, наверное, все очень просто. В старике Тенишев вдруг увидел себя будущего и испугался.

– Какими глупостями я занят, – пробормотал Тенишев и собрал бумаги.

Спать, спать, чтобы завтра забыть все, кроме… Да, кроме этой девушки и ее спокойного взгляда.

Тенишев проснулся поздно, можно было не спешить. Странный впереди виделся день. Он назывался семинарский – начало семинара обычно назначали ближе к вечеру, и дневное время перед ним всегда казалось пустым, как вокзальное ожидание.